Обнаженная - Висенте Бласко-Ибаньес

– Но о комъ ты говоришь? Кто же это такой?

Она какъ-будто только и ожидала этихъ вопросовъ, приподнялась на постели, встала на колѣни, полуобнаживъ свое жалкое, костлявое тѣло, и пристально поглядѣла на него, потрясая слабою головою, вокругъ которой торчали короткія и жидкія прядки волосъ.

– Кто это можетъ-быть? Конечно, графиня де-Альберка! Эта важная дама въ перьяхъ! Ты точно съ неба упалъ. Ты ничего не знаешь! Бѣдненькій!

Реновалесъ ожидалъ этого; но услышавъ слова жены, онъ принялъ дерзкій видъ, чувствуя себя сильнымъ, благодаря раскаянію и сознанію, что говоритъ правду. Онъ поднесъ руку къ сердцу въ театральной позѣ и откинулъ назадъ волосы, не замѣчая всей комичности своей фигуры, отражавшейся въ большомъ зеркалѣ.

– Хосефина, клянусь тебѣ всѣмъ самымъ дорогимъ на свѣтѣ, что ты ошибаешься въ своихъ подозрѣніяхъ. Я не имѣю ничего общаго съ Кончей. Клянусь тебѣ нашей дочерью!

Больная еще больше разсердилась,

– He клянись! He лги! He называй моей дочери! Лгунъ! Лицемѣръ! Всѣ вы одинаковы.

Что, она – дура? Она прекрасно знала, что происходило вокругъ нея. Онъ – скверный мужъ, развратникъ. Она поняла это черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ свадьбы. Его воспитателями были только скверные пріятели, такая же богема, какъ онъ самъ. А эта баба тоже немногаго стоитъ. Хуже нея трудно найти въ Мадридѣ. Недаромъ смѣялись повсюду въ обществѣ надъ графомъ… Маріано и Конча стоили другъ друга; они снюхались и насмѣхались надъ нею въ ея собственномъ домѣ, во мракѣ мастерской.

– Она – твоя любовница, – говорила Хосефина съ ледяною злобою. – Признайся-ка лучше! Повтори мнѣ свои гадости о правахъ на любовь и на радости, о которыхъ ты разсуждаешь съ пріятелями въ мастерской. Ты прибѣгаешь къ подлому лицемѣрію, чтобы оправдать свое презрѣніе къ семьѣ и браку… ко всему. Имѣй мужество отвѣчать за свои поступки.

Но Реновалесъ былъ такъ ошеломленъ ея жестокими словами, дѣйствовавшими на него, точно удары хлыста, что умѣлъ только повторять, положивъ руку на сердце, съ покорнымъ видомъ человѣка, терпящаго несправедливость:

– Я невиненъ. Клянусь тебѣ. Ничего этого нѣтъ.

Онъ подошелъ къ кровати съ другой стороны и попробовалъ снова взять Хосефину за руку, въ надеждѣ успокоить ее теперь, когда она была менѣе взбѣшена, и ея рѣзкія слова прерывались слезами.

Но всѣ его старанія были тщетны. Хрупкое тѣло выскальзывало изъ его рукъ, отталкивая ихъ съ видимымъ отвращеніемъ.

– Оставь меня. He смѣй трогать. Ты мнѣ противенъ.

Мужъ ошибался, воображая, что она относится къ Кончѣ враждебно. О, она хорошо знала женщинъ! Она даже признавала (разъ мужъ такъ упорно клялся въ своей невинности), что между ними двумя ничего не произошло. Но если даже такъ, то это была заслуга Кончи, которой кавалеры надоѣли по горло; можетъ-быть даже графиня сохранила нѣкоторое чувство дружбы къ ней и не желала отравлять ея жизни. Но все сопротивленіе шло отъ Кончи, а не отъ него.

– Я тебя знаю. Ты знаешь, что я понимаю твои мысли и читаю ихъ по глазамъ. Ты вѣренъ мнѣ только изъ трусости. Просто удобный случай еще не представился. Но въ мысляхъ утебя однѣ лишь гадости. Твой внутренній міръ вызываетъ во мнѣ отвращеніе.

И не дожидаясь его протеста, жена снова напала на него, выкладывая всѣ свои наблюденія и подвергая его мельчайшіе поступки и слова критикѣ своего больного ума.

Она упрекала мужа въ томъ, что въ глазахъ его вспыхиваетъ огонекъ восторга, когда передъ мольбертомъ появляются красавицы дамы, заказавшія ему портретъ; у однихъ онъ расхваливалъ шею, у другихъ плечи. А съ какимъ благоговѣніемъ разглядывалъ онъ фотографіи и гравюры съ изображеніями голыхъ красавицъ, написанныхъ другими художниками, которымъ грязная натура побуждала его подражать.

– А если бы я ушла изъ дому! Если бы я исчезла! Твоя мастерская обратилась бы въ публичный домъ! Ни одинъ приличный человѣкъ не могъ бы войти сюда. У тебя всегда былабы въ запасѣ какая-нибудь безстыжая баба, чтобы писать съ нея разныя гадости.

Въ раздраженномъ голосѣ Хосефины звучали злоба и горькое разочарованіе передъ постояннымъ культомъ красоты у мужа, и притомъ на глазахъ у нея, больной, которая состарилась преждевременно и была безобразна въ физическомъ отношеніи; онъ не понималъ, что каждый порывъ его восторга причинялъ ей страданія, точно упрекъ, и расширялъ пропасть между ея печальною жизнью и идеаломъ, наполнявшимъ всѣ его мысли.

– Ты воображаешь, что я не знаю твоихъ мыслей? Я смѣюсь надъ твоею вѣрностью. Это ложь, лицемѣріе! По мѣрѣ того, какъ ты старишься, тобою овладѣваетъ одно бѣшеное желаніе. Если бы у тебя хватило смѣлости, ты сталъ бы бѣгать за этими животными съ красивыми тѣлесами, которыя ты такъ расхваливаешь… Ты – самый обыкновенный человѣкъ. Въ тебѣ нѣтъ ничего кромѣ грубости и матеріализма. Формы человѣческаго тѣла! И это называется быть художникомъ! Лучше бы я вышла замужъ за сапожника, простого и добраго. Такіе люди ходятъ по крайней мѣрѣ со своими бѣдными женами въ таверну обѣдать по воскресеньямъ и не знаютъ другихъ женщинъ.

Реновалеса стали раздражать эти нападки жены, основанныя на его мысляхъ, а не на поступкахъ. Это было хуже Святой Инквизиціи. Хосефина шпіонила за нимъ ежеминутно, не спускала съ него глазъ, слѣдила за его малѣйшими словами и жестами, проникала въ его мысли и ревновала его даже къ мыслямъ и увлеченіямъ.

– Замолчи, Хосефина… Это гадко… Я не смогу думать и работать при такихъ условіяхъ… Ты шпіонишь и преслѣдуешь меня даже въ моемъ искусствѣ.

Она презрительно пожимала плечами. Искусство! Она насмѣхалась надъ нимъ.

И она сноаа набрасывалась на живопись, высказывая раскаяніе въ томъ, что соединила свою судьбу съ жизнью артиста. Такіе мужчины, какъ онъ, не должны жениться на приличныхъ женщинахъ – хозяйственныхъ и домовитыхъ. Имъ слѣдовало оставаться холостяками или сходиться съ безпринципными женщинами, влюбленными въ свое тѣло и способными выставлять его всѣмъ на показъ, гордясь своею наготою.

– Я любила тебя, знаешь? – говорила она холодно: – я любила тебя, но теперь не люблю. А почему? Потому что я знаю, что ты не вѣренъ мнѣ, хотя бы ты клялся на колѣняхъ. Ты пришитъ къ моимъ юбкамъ, а мысли твои уходятъ далеко, очень далеко, въ погонѣ за обожаемою наготою. Въ твоей головѣ цѣлый гаремъ. Я думаю, что живу съ тобою одна, а, глядя на тебя, вижу, что домъ мой населенъ женщинами, которыя заполняютъ все и смѣются надо мною. Всѣ онѣ красивы, какъ врагъ рода человѣческаго, всѣ голы, какъ искуситель… Оставь меня, Маріано, не подходи. Я не желаю видѣть тебя. Потуши свѣтъ.

И видя, что маэстро не исполняетъ ея приказанія, она сама повернула выключатель. Въ темнотѣ слышно было, какъ она закутывается въ одѣяло, и трещатъ ея кости.

Реновалесъ остался въ глубокомъ мракѣ и, добравшись ощупью до кровати, улегся тоже. Онъ пересталъ просить и клясться; теперь онъ былъ раздраженъ и молчалъ. Въ немъ исчезло нѣжное состраданіе, заставлявшее его покорно переносить нервныя нападки жены. Чего она еще хочетъ отъ него? Чего ей надо? Онъ жилъ, какъ отшельникъ, сдерживая въ себѣ порывы здороваго человѣка, соблюдая отчасти по привычкѣ, отчасти изъ уваженія къ женѣ, чистоту и супружескую вѣрность, ища облегченія и утѣхи въ бурныхъ порывахъ воображенія… И это еще было преступленіемъ! Хосефина проникала въ его мысли своимъ болѣзненно-обостреннымъ воображеніемъ, слѣдила за теченіемъ ихъ, разрывала тайную завѣсу, за которою скрывались чудные банкеты его воображенія, доставлявшіе ему столько радостей въ часы одиночества! Даже умъ его подвергался преслѣдованію! У него лопнуло наконецъ терпѣніе. Онъ не могъ дольше выносить ревности этой женщины, ожесточенной потерею юношеской свѣжести.

Хосефина снова заплакала въ темнотѣ и судорожно застонала; простыня зашевелилась надъ ея хрипѣвшею грудью.

Но злость сдѣлала мужа жестокимъ и безчувственнымъ.

– Ной, ной, бѣдняжка, – думалъ онъ съ нѣкоторымъ злорадствомъ. – Выплачься хорошенько. Я тебѣ ни слова не скажу.

Хосефинѣ надоѣло молчаніе мужа, и она стала вставлять между стонами слова. Надъ нею смѣялись! Она постоянно подвергалась насмѣшкамъ! Какъ хохотали должно быть пріятели мужа и дамы, являвшіяся къ нему въ мастерскую, когда слышали его восторженныя похвалы женской красотѣ въ присутствіи больной и изможденной жены! Какую роль играла она въ этомъ домѣ, который выглядѣлъ, какъ роскошный пантеонъ, а былъ въ сущности очагомъ несчастья? Она была бѣдною экономкою, заботившеюся о комфортѣ художника. Сеньоръ воображалъ, что исполнялъ всѣ свои обязанности, не заводя любовницы, мало выходя изъ дому, и оскорбляя ее словами, дѣлавшими ее предметомъ насмѣшекъ! О, если бы была жива ея мать… Если бы братья ея не были эгоистами и не катались по міру изъ посольства въ посольство, наслаждаясь жизнью и оставляя безъ отвѣта ея письма, полныя жалобъ, находя, что она просто сумасшедшая, если чувствуетъ себя несчастною съ такимъ знаменитымъ и богатымъ мужемъ!