Обнаженная - Висенте Бласко-Ибаньес

Реновалесъ пересталъ работать. Солнечный свѣтъ не вливался больше въ окна. Стекла потускнѣли и подернулись матово-фіолетоьымъ тономъ. Наступили сумерки, и въ полумракѣ мастерской нѣжно блестѣли тамъ и сямъ, словно угасающія искры, край рамки, старое золото вышитаго знамени, а въ углахъ комнаты рукоятка шпаги и перламутровая отдѣлка витринъ.

Художникъ усѣлся подлѣ графини, наслаждаясь пріятнымъ ароматомъ духовъ, который окружалъ ее какъ бы атмосферою наслажденія.

Онъ былъ тоже несчастенъ и откровенно признавался въ этомъ, вѣря чистосердечно вь тихое отчаяніе графини. Въ его жизни не хватало кое-чего. Онъ былъ одинокъ. И, увидя на лицѣ Кончи удивленное выраженіе, онъ энергично ударилъ себя въ грудь.

Да, онъ одинокъ. Онъ предвидѣлъ, что Конча скажетъ ему: у него есть жена и дочь… О Милитѣ онъ не желалъ и говорить; онъ обожалъ дочь, она радовала его сердце. Чувствуя себя усталымъ послѣ работы, онъ находилъ пріятный отдыхъ, когда обнималъ свою дѣвочку. Но онъ былъ еще слишкомъ молодъ, чтобы довольствоваться радостями отеческой любви. Онъ желалъ большаго и не находилъ этого въ подругѣ жизни, которая была вѣчно больна и разстроена. Кромѣ того она не понимала и не могла понять мужа; это была обуза въ его жизни, угнетавшая его художественный талантъ.

Бракъ ихъ былъ основанъ лишь на дружбѣ и на чувствѣ благодарности за всѣ лишенія, которыя они перенесли вмѣстѣ. Онъ тоже обманулся, принявъ за любовь то, что было только юношескимъ увлеченіемъ. Онъ жаждалъ истинной страсти; ему хотѣлось жить въ соприкосновеніи съ родственною душою, любить возвышенную женщину, которая понимала бы его дерзкіе порывы и съумѣла бы пожертвовать своими мѣщанскими предразсудками въ пользу требованій искусства!

Онъ говорилъ оживленно, устремивъ взглядъ въ глаза Кончи, блестѣвшіе подъ послѣдними косыми лучащ солнца.

Но взрывъ жестокаго, ироническаго смѣха заставилъ его вдругъ остановиться; и графиня откинулась назадъ, слрвно избѣгая близости художника, который медленно наклонялся къ ней.

– Однако, вы смѣлы, Маріано! Вотъ оно! Еще немного, и вы объяснитесь мнѣ въ любви. Господи, вотъ каковы мужчины! Съ ними невозможно поговорить по дружбѣ и слегка пооткровенничать безъ того, чтобы они сейчасъ же не заговорили о любви. Если бы я дала вамъ волю, то вы черезъ минуту заявили бы, что я – вашъ идеалъ… и вы обожаете меня.

Реновалесъ, отодвинувшійся отъ нея и опомнившійся, почувствовалъ себя оскорбленнымъ ея насмѣшливымъ тономъ и сказалъ спокойно:

– А что, если бы я былъ увѣренъ въ этомъ? Что, если бы я дѣйствительно любилъ васъ?

Снова огласилась комната смѣхомъ графини, но теперь онъ звучалъ неестественно, раздражая слухъ своею фальшью.

– Какъ разъ то, чего я ждала! Форменное объясненіе въ любви! Это уже третье, что я выслушиваю сегодня. Неужели нельзя говорить съ мужчиной ни о чемъ иномъ, кромѣ любви?

Она встала, ища взглядомъ шляпу, но не помня, куда положила ее.

– Я ухожу, cher maitre. Здѣсь опасно оставаться. Я постараюсь приходить впредь пораньше, такъ, чтобы сумерки не заставали насъ въ мастерской. Это предательскій часъ… часъ глупостей.

Но художникъ не отпускалъ ея. Карета ея не была еще подана. Конча могла подождать немного. Онъ обѣщалъ сидѣть спокойно и не разговаривать, разъ это ей непріятно.

Графиня осталась, но не пожелала сѣсть опять въ кресло. Она сдѣлала нѣсколько шаговъ по комнатѣ и подняла крышку піанино, стоявшаго у окна.

– Поиграемъ-ка немного. Это успокоитъ насъ. Сидите смирно на своемъ мѣстѣ и не подходите, Маріано. Посмотримъ, умѣете-ли вы быть паинькой.

Пальцы ея опустились на клавиши, ноги нажали на педали, и глубокіе, мистичные, мечтательные звуки Largo religioso Генделя наполнили мастерскую. Мелодія разлилась по комнатѣ, окутанной уже полумракомъ сумерекъ, и проникла черезъ драпировки въ обѣ сосѣднія мастерскія, наполняя и ихъ своимъ крылатымъ шопотомъ, словно пѣніе органа, на которомъ играютъ невидимыя руки, въ пустомъ соборѣ, въ таинственный часъ сумерекъ.

Конча чувствовала себя растроганною; эта чисто женская сантиментальность и поверхностная чувствительность дѣлали изъ нея въ глазахъ друзей великую артистку. Музыка увлекала ее, и она дѣлала усилія, чтобы сдерживать невольныя слезы.

Но вдругъ она перестала играть и тревожно обернулась. Художникъ стоялъ позади нея; дыханіе его почти касалось ея шеи. Графинѣ захотѣлось выразить протестъ, отогнать его назадъ взрывомъ жестокаго смѣха, но она была не въ силахъ сдѣлать это.

– Маріано, – прошептала она: – идите на мѣсто. Будьте умнымъ и послушнымъ мальчикомъ. Иначе я разсержусь.

Она повернулась на стулѣ въ полуоборотъ, оперлась локтемъ о клавиши и застыла въ такой позѣ, лицомъ къ окну.

Они долго молчали; она сидѣла неподвижно, онъ стоялъ, глядя на ея лицо, которое обратилось въ бѣлое пятно въ сгущающемся полумракѣ.

Окно имѣло видъ тусклаго, голубоватаго четыреугольника. Вѣтви деревьевъ въ саду виднѣлись черезъ него въ видѣ извилистыхъ и подвижныхъ чернильныхъ линій. Въ глубокомъ безмолвіи мастерской слышался трескъ мебели, это дыханіе дерева, пыли и вещей во мракѣ и тишинѣ.

Таинственная обстановка сильно дѣйствовала на обоихъ; умирающій день какъ бы притупилъ ихъ мыслительную дѣятельность. Ихъ охватило пріятное, мечтательное настроеніе.

Конча вздрогнула отъ наслажденія.

– Маріано, отойдите, – произнесла она медленно, какъ будто слова стоили ей тяжелыхъ усилій. – Это очень мило… мнѣ кажется, что я вошла въ воду… и вода пріятно проникаетъ въ глубь моей души. Но это вѣдь нехорошо. Зажгите свѣтъ, маэстро. Свѣтъ, свѣтъ! Это не корректно.

Маріано не слушалъ ея. Онъ склонился и взялъ ея руку; рука была холодна и безжизненна, словно не чувствовала его пожатія. Онъ поцѣловалъ эту руку во вназапномъ порывѣ страсти и еле удержался отъ желанія укусить ее.

Графиня очнулась отъ забытья и встала съ гордымъ, оскорбленнымъ видомъ.

– Это ребячество, Маріано. Вы злоупотребляете моимъ довѣріемъ.

Но она сейчасъ же расхохоталась жесіокимъ смѣхомъ, словно почувствовала состраданіе къ бѣдному смущенному Маріано.

– Отпускаю вамъ это прегрѣшеніе, маэстро. Поцѣлуй руки ничего не означаетъ. Это обычное дѣло. Многіе цѣлуютъ мнѣ руку.

Равнодушіе ея было жестокимъ наказаніемъ для художника, который видѣлъ въ этомъ поцѣлуѣ первый шагъ къ завоеванію графини.

Конча продолжала искать въ темнотѣ выключатель, повторяя раздраженнымъ голосомъ:

– Зажгите свѣтъ! Но гдѣ же тутъ зажигается?

Въ комнатѣ вдругъ стало свѣтло, несмотря на то, что Маріано не пошевелился, и графиня не нашла выключателя. На потолкѣ мастерской засіяли три электрическихъ лампы, и освѣтились золоченыя рамы, блестящіе ковры, сверкающее оружіе, роскошная мебель и яркія краски картинъ.

Неожиданный, яркій свѣтъ ослѣпилъ обоихъ.

– Здравствуй! – произнесъ у двери чейто слащавый голосъ.

– Хосефина!

Графиня подбѣжала къ подругѣ, обняла ее порывисто и поцѣловала въ худыя щеки съ нездоровымъ румянцемъ.

– Чго это вы сидѣли въ темнотѣ? – продолжала Хосефина съ улыбкою, которую Реновалесь хорошо зналъ.

Конча застрекотала, какъ сорока. Знаменитый маэстро не пожелалъ зажигать свѣтъ; ему нравился полумракъ. Причуда художника! Они много разговаривали о милой Хосефинѣ, пока приходилось ждать кареты. Графиня говорила это, цѣлуя маленькую женщину, откидываясь назадъ, чтобы получше разглядѣть ее, и напыщенно повторяя:

– Но какъ ты авантажна сегодня! Ты выглядишь лучше, чѣмъ три дня тому назадъ.

Хосефина не переставала улыбаться. Большое спасибо… Карета ждетъ у подъѣзда. Лакей доложилъ ей объ этомъ, когда она спускалась внизъ, услышавъ звуки піанино.

Графиня заторопилась. Она вспомнила вдругъ о цѣломъ рядѣ неотложныхъ дѣлъ, перечислила кучу лицъ, ждавшихъ ее дома. Хосефина помогла ей одѣть шляпу и вуаль. Графиня ухитрилась поцѣловать при этомъ подругу еще нѣсколько разъ на прощанье.

– Прощай, ma chère. Прощай, mignomie. Помнишь школьное время? Ахъ, какъ мы были счастливы тогда!.. Прощайте, mattre.

Она остановилась еще у двери, чтобы поцѣловать Хосефину въ послѣдній разъ.

И въ видѣ заключенія, передъ тѣмъ, какъ удалиться, она воскликнула жалобнымъ тономъ жертвы, которая ищетъ состраданія:

– Я завидую тебѣ, chêrie. Ты по крайней мѣрѣ счастлива. Мужъ обожаетъ тебя… Маэстро, берегите ее; вы должны холить ее, чтобы она поправилась и окрѣпла. Берегите ее, или мы съ вами поссоримся.

VI

Реновалесъ кончилъ читать вечернія газеты въ постели, какъ онъ дѣлалъ обыкновенно, и взглянулъ на жену передъ тѣмъ, какъ погасить свѣтъ.