Обнаженная - Висенте Бласко-Ибаньес

– А потомъ еще удивляются, почему люди возмущаются. Я – анархистка, слышите, Маріано? Я чувствую себя съ каждымъ днемъ все больше и больше революціонеркою. He смѣйтесь, пожалуйста, это вовсе не шутка. Бѣдный Пако – святой агнецъ и пугается, когда слышитъ мои слова. «Голубушка, подумай, что ты товоришь. Мы должны быть въ хорошихъ отношеніяхъ съ дворцомъ». Но я протестую. Я знаю этихъ людей, это все одна дрянь. Почему не дать моему Пако Золотого Руна, если онъ такъ желаетъ имѣть его. Повѣрьте, маэстро, что наша трусливая и покорная Испанія бѣситъ меня. Хорошо, если бы у насъ повторился французскій 93-ій годъ. Если бы я была одинока, безъ этой ерундовской фамиліи и положенія, то я выкинула бы здоровую штуку. Я бросила бы бомбу… или нѣтъ, схватила бы револьверъ и…

– Пафъ! – сказалъ художникъ энергичнымъ тономъ, расхохотавшись отъ души.

Конча сердито отвернулась.

– Нечего шутить, маэстро, не то я уйду или поколочу васъ. Это много серьезнѣе, чѣмъ вы думаете. Можете шутить по вечерамъ у меня въ гостиной.

Но она не выдержала серьезности и улыбнулась слегка, точно вспомнила что-то пріятное.

– Впрочемъ, я не во всемъ потерпѣла крахъ, – сказала она послѣ краткаго молчанія. – Я ушла не съ пустымиг руками. Предсѣдатель не хочетъ сдѣлать себѣ врага изъ меня и предложилъ мнѣ вмѣсто ягненка кое что иное, а именно провести въ депутаты любого по моему указанію при первыхъ-же дополнительныхъ выборахъ.

Реновалесъ широко раскрылъ глаза отъ удивленія.

– А для кого вамъ это, голубушка? Кому вы собираетесь преподнести депутатское званіе?

– Для кого! – повторила Конча тономъ насмѣшливаго удивленія. – Для кого! А какъ вы думаете, большое дитя? Конечно, не для васъ. Вы, вѣдь, ничего не знаете и не понимаете кромѣ своего искусства… Для Монтеверде, для доктора. Онъ сдѣлаетъ великія дѣла.

Тихая площадка огласилась громкимъ смѣхомъ художника.

– Дарвинъ – депутатъ! Дарвинъ будетъ рѣшать политическіе вопросы.

И онъ продолжалъ хохотать отъ этой комичной мысли.

– Смѣйтесь, смѣйтесь, гадкій. Открывайте пошире ротъ, потрясайте своею апостольскою бородою. Какъ вы очаровательны! Что же въ этомъ особеннаго?.. Да перестаньте же хохотать! Вы дѣйствуете мнѣ на нервы. Я уйду, если вы не перестанете.

Они долго молчали. Непостоянство ея птичьяго ума и легкомысліе заставили ее скоро забыть обо всѣхъ заботахъ. Она презрительно оглядѣлась по сторонамъ, желая унизить художника. Такъ вотъ чѣмъ онъ восторгался! Стоило того! Они медленно начали прогулку, спускаясь къ старымъ садамъ, лежавшимъ на склонѣ позади дворца. Путь ихъ велъ среди откосовъ, поросшихъ мхомъ, по чернымъ ступенькамъ пологаго спуска.

Ничто не нарушало тишины. Вода нѣжно шептала, стекая по стволамъ и образуя ручейки, которые змѣились внизъ по склону, исчезая въ травѣ. Въ тѣнистыхъ уголкахъ лежали еще мѣстами, словно хлопья бѣлой шерсти, кучи снѣга, уцѣлѣвшаго отъ солнца. Птицы наполняли воздухъ своимъ чириканьемъ, напоминавшимъ рѣзкій звукъ алмаза по стеклу. Около лѣстницъ цоколи изъ почернѣвшаго и изъѣденнаго камня говорили объ исчезнувшихъ статуяхъ и вазахъ, красовавшихся на нихъ въ былое время. Въ маленькихъ садахъ, разбитыхъ въ видѣ геометрическихъ фигуръ, зеленѣли на каждомъ уступѣ темные ковры газона. На площадкахъ пѣла вода, журча въ небольшихъ прудахъ, обнесенныхъ заржавѣвшими рѣшетками, или падая въ тройныя чаши высокихъ фонтановъ, оживлявшихъ одиночество своими безконечными жалобами. Всюду была вода: въ воздухѣ, въ почвѣ, наполняя все своимъ ледянымъ журчаньемъ и усиливая холодное впечатлѣніе отъ этого пейзажа, въ которомъ солнце выглядѣло, какъ красный мазокъ, не дававшій никакого тепла.

Графиня съ художникомъ прошли подъ темными сводами, среди огромныхъ, умирающихъ деревьевъ, обвитыхъ до вершинъ змѣящимися кольцами плюща, задѣвая за вѣковые стволы, покрытые отъ сырости зеленоватыми и бурыми корками. Дорожки шли по склону горы. Съ одной стороны ихъ высились откосы, съ вершины которыхъ доносился звонъ колокольчиковъ; время отъ времени появлялся на голубомъ фонѣ пространства неуклюжій силуэтъ лѣнивой коровы. По другой сторонѣ дорожки тянулись грубыя перила изъ столбиковъ, выкрашенныхъ въ бѣлый цвѣтъ, а за ними, въ глубинѣ, разстилались мрачныя, пустынныя лужайки съ ручьями, плакавшими день и ночь среди дряхлости и запустѣнія. Почва между деревьями была покрыта густымъ, колючимъ кустарникомъ. Стройные кипарисы и прямыя, крѣпкія сосны съ тонкими стволами образовали частую колоннаду, пропускавшую свѣтъ солнца – ложный, театральный свѣтъ, точно въ апоѳеозѣ, – который разукрасилъ почву золотыми полосами и темными линіями.

Художникъ восторженно расхваливалъ эти мѣста. По его мнѣнію, это былъ единственный художественный уголокъ въ Мадридѣ. Великій донъ Франсиско приходилъ сюда работать. Реновалесу казалось, что за первымъ поворотомъ дорожки они натолкнутся на Гойю, сидящаго передъ мольбертомъ, нахмурившись передъ какою-нибудь прелестною герцогинею, служащею ему моделью.

Современные туалеты не гармонировали съ этимъ фономъ. Реновалесъ заявилъ, что къ такому пейзажу подходятъ только яркій кафтанъ, напудренный парикъ, шелковые чулки и платье съ высокой тальей.

Графиня улыбнулась, слушая художника. Она оглядывалась кругомъ съ искреннимъ любопытствомъ. Этотъ уголокъ былъ дѣйствительно недуренъ, по ея мнѣнію; только ей вообще не нравилась деревня и ширь полей.

Въ ея глазахъ лучшимъ пейзажемъ было шелковое убранство гостиной, а что касается деревьевъ, то ей больше нравились декораціи на сценѣ Королевскаго театра съ пріятнымъ аккомпаниментомъ оркестра.

– Я не люблю полей, маэстро. Они наводятъ на меня скуку. Природа, когда ее предоставляютъ самой себѣ, очень неинтересна.

Они вышли на маленькую площадку съ прудомъ; пилястры вокругъ него свидѣтельствовали о томъ, что раньше тутъ была рѣшетчатая ограда. Вода, набухшая отъ растаявшаго снѣга, выливалась черезъ каменный порогъ и стекала тонкою пеленою внизъ по склону. Графиня остановилась, боясь замочить ноги. Художникъ пошелъ впередъ, выбирая мѣста посуше и ведя ее за руку, а она шла за нимъ, смѣясь надъ этимъ препятствіемъ и подбирая юбки.

Продолжая путь по сухой дорожкѣ, Реновалесъ не выпустилъ маленькой, нѣжной ручки, чувствуя черезъ перчатку ея пріятную теплоту. Конча не отнимала руки, словно не отдавала себѣ отчета въ прикосновеніи художника, но на губахъ и въ глазахъ ея засіяла легкая усмѣшка. Маэстро былъ въ смущеніи и нерѣшимости, не зная, что предпринять.

– Вы все такая же? – началъ онъ слабымъ голосомъ. У васъ нѣтъ ни малѣйшаго состраданія ко мнѣ?

Графиня залилась звонкимъ смѣхомъ.

– Вотъ оно. Я такъ и знала. Потому-то не хотѣлось мнѣ пріѣзжать. Еще въ каретѣ по дорогѣ сюда я говорила себѣ: «Напрасно ты ѣдешь въ Монклоа, матушка. Ты соскучишься. Тебя ждетъ тысячное объясненіе въ любви».

И она сейчасъ же перешла въ тонъ комическаго негодованія.

– Но серьезно, маэстро, неужели нельзя поговорить съ вами о чемъ-нибудь иномъ? Неужели женщины обречены непремѣнно выслушивать объясненія въ любви, какъ только заговорятъ съ мужчиной?

Реновалесъ запротестовалъ. Она могла говорить это кому угодно, только не ему, потому что онъ былъ искренно влюбленъ. Онъ клялся въ этомъ и готовъ былъ пасть на колѣни, чтобы она повѣрила. Онъ былъ безумно влюбленъ въ нее! Но она грубо оборвала его, прижавъ руку къ груди и засмѣявшись жестокимъ смѣхомъ.

– Да, да, я знаю эту пѣсню. Можете не повторять. Я знаю ее наизусть. «Вулканъ въ груди… не могу жить… Если не полюбишь меня, я лишу себя жизни…» Всѣ говорятъ одно и тоже. Никто не пробуетъ оригинальничать. Ради Христа, маэстро, не будьте такимъ пошлымъ. Человѣкъ, какъ вы, и говоритъ такія плоскія вещи.

Реновалесъ былъ ошеломленъ этимъ насмѣшливымъ выговоромъ. Но Конча, повидимому, сжалилась надъ нимъ и добавила ласковымъ тономъ:

– И зачѣмъ вы добиваетесь моей любви? Вы полагаете, что упадете въ моихъ глазахъ, если откажетесь отъ того, что каждый изъ моихъ близкихъ знакомыхъ почитаетъ своею обязанностью? Я очень расположена къ вамъ, маэстро, я люблю ваше общество. Мнѣ было бы очень жаль поссориться съ вами. Я люблю васъ, какъ друга, перваго, лучшаго. Я люблю васъ, потому что вы – добрый, большой ребенокъ, бородатый бебе, который совсѣмъ не знаетъ свѣта, но талантливъ, очень талантливъ. Мнѣ хотѣлось поговорить съ вами наединѣ, чтобы высказать все это на полной свободѣ. Я люблю васъ, какъ никого на свѣтѣ. Вы внушаете мнѣ довѣріе, какъ никто. Мы – друзья, братъ съ сестрой, если хотите… Но не стройте же печальной физіономіи! Развеселитесь немного! Засмѣйтесь тѣмъ веселымъ смѣхомъ, который радуетъ мнѣ всегда душу, знаменитый маэстро!