Или – или - Айн Рэнд

Секретарь была неприступной дамой – в возрасте, с сугубо официальными манерами; казалось, ничто не может вывести ее из себя, как ни одной угольной пылинке не позволялось упасть на ее безукоризненно белую блузку. Дэгни казалось странным, что закаленная женщина подобного типа может выглядеть взволнованной: секретарь не вступала в беседу, безмолвно склонившись над какими-то бумагами на столе. Дэгни выкурила уже полсигареты, а женщина все смотрела на ту же страницу. Когда она подняла голову, чтобы взглянуть на часы, на циферблате было три тридцать.

– Я знаю, что это непростительно, мисс Таггарт. – В ее голосе явно прослушивалась нотка опасения. – Я не в состоянии это понять.

– Вы не скажете мистеру Денеггеру, что я здесь?

– Не могу! – Это был почти крик; секретарь заметила изумленный взгляд Дэгни и почувствовала необходимость объяснить: – Мистер Денеггер позвонил мне по внутреннему телефону и сказал, чтобы его не прерывали ни при каких обстоятельствах.

– Когда он это сказал?

Минутная пауза, казалось, приглушила ответ:

– Два часа назад.

Дэгни посмотрела на закрытую дверь кабинета Денеггера. Она расслышала голос за дверью, но так смутно, что не поняла, один человек говорил или двое; она не могла разобрать ни слов, ни тона – низкая ровная последовательность звуков не выдавала никаких эмоций.

– Сколько времени мистер Денеггер уже ведет эту беседу? – спросила Дэгни.

– С часу, – мрачно ответила секретарь и, извиняясь, добавила: – Это была незапланированная встреча, в противном случае мистер Денеггер не допустил бы этого.

Дверь не заперта, подумала Дэгни. Она почувствовала беспричинное желание распахнуть ее и войти – это всего лишь несколько досок с латунной ручкой, потребуется только легкое движение руки, – но отвернулась, понимая, что сила права Кена Денеггера является большим барьером, чем любой замок.

Дэгни поймала себя на том, что уставилась на окурки в пепельнице, и удивилась, почему они вызвали в ней острое мрачное предчувствие. Затем вспомнила о Хью Экстоне: она написала ему на адрес в Вайоминге с просьбой сообщить, где он достал сигарету со знаком доллара; письмо вернулось с почтовым уведомлением, что он переехал, не оставив нового адреса.

Она раздраженно сказала себе, что это никак не связано с настоящим моментом и что нужно контролировать себя. Но ее рука судорожно нажала кнопку на пепельнице, и окурки скрылись внутри.

Когда Дэгни подняла глаза, ее взгляд встретился со взглядом секретаря.

– Прошу прощения, мисс Таггарт. Не знаю, что и делать. – Это было открытой отчаянной мольбой. – Я не осмеливаюсь прервать его.

Дэгни медленно и требовательно спросила, подчеркнуто нарушая служебный этикет:

– Кто у мистера Денеггера?

– Не знаю, мисс Таггарт. Никогда прежде не видела этого мужчину. – Она заметила, что взгляд Дэгни неожиданно застыл, и добавила: – Я думаю, это друг детства мистера Денеггера.

– О! – облегченно вздохнула Дэгни.

– Он вошел, не назвавшись, и сказал, что хочет видеть мистера Денеггера, объяснив, что об этой встрече они условились сорок лет назад.

– Сколько лет мистеру Денеггеру?

– Пятьдесят два, – ответила секретарь. И задумчиво добавила тоном небрежного замечания: – Мистер Денеггер начал работать в двенадцать лет. – Снова помолчав, она сказала: – Странно, что на вид посетителю нет и сорока. Ему, похоже, за тридцать.

– Он назвал себя?

– Нет.

– Как он выглядит?

Секретарь неожиданно оживилась, словно собиралась произнести восторженный комплимент, но улыбка резко пропала.

– Не знаю, – недоуменно ответила она. – Его трудно описать. У него необычное лицо.

Они долго молчали, стрелки на циферблате подходили к трем пятидесяти, когда на столе секретаря раздался звонок – звонок из кабинета Денеггера, разрешение войти.

Обе женщины вскочили с места, и секретарь, облегченно улыбаясь, устремилась вперед, торопясь открыть дверь.

Когда Дэгни вошла в кабинет, она увидела закрывающуюся за предыдущим посетителем дверь запасного выхода. Дверь стукнулась о косяк, и дверное стекло тихо звякнуло.

Она увидела ушедшего по его отражению на лице Денеггера. Это было уже не то лицо, которое она видела в зале суда, не то лицо, на котором она так долго видела бесчувственную непреклонность, – это было лицо, которому позавидовал бы двадцатилетний, лицо, с которого стерлись следы напряжения, – покрытые морщинами щеки, сморщенный лоб, седеющие волосы – словно реорганизованные новой темой элементы – образовывали композицию надежды, рвения и невинной безмятежности; это была тема освобождения.

Денеггер не поднялся, когда Дэгни вошла, он словно еще не вернулся к реальности, забыл правила этикета, но он улыбнулся ей с такой благожелательностью, что Дэгни обнаружила, что улыбается в ответ. Она поймала себя на мысли, что именно так каждый человек должен приветствовать другого, и волнение пропало; она почувствовала уверенность, что все хорошо и никакой опасности не существует.

– Здравствуйте, мисс Таггарт, – сказал Денеггер. – Простите меня, кажется, я заставил вас ждать. Садитесь, пожалуйста. – Он указал на стул перед своим столом.

– Я не против того, чтобы подождать, – ответила Дэгни. – Спасибо, что вы согласились встретиться со мной. Я должна поговорить с вами о деле чрезвычайной важности.

Он подался вперед с выражением внимательной сосредоточенности, как всегда при упоминании о важном деле, но она говорила с человеком, которого не знала. Это был незнакомец, и она остановилась, неуверенная в аргументах, которые приготовила.

Он некоторое время молча смотрел на нее, потом сказал: – Мисс Таггарт, сегодня такой чудесный день, возможно, последний в этом году. Есть нечто, что я всегда хотел сделать, но никогда не находил времени. Давайте вместе вернемся в Нью-Йорк и совершим прогулку на катере вокруг Манхэттена – бросим последний взгляд на величайший в мире город.

Дэгни сидела неподвижно, стараясь сосредоточить взгляд, чтобы остановить покачивание стен. Это говорил Кен Денеггер, у которого никогда не было близкого друга, который никогда не был женат, не посетил ни одного спектакля, не видел ни одного фильма, никому не позволял наглость отнимать у него время по какому-либо другому поводу, кроме бизнеса.

– Мистер Денеггер, я пришла поговорить с вами о проблеме исключительной важности, о будущем вашего бизнеса – и моего. Я пришла поговорить об обвинении, выдвинутом против вас.

– Ах, это? Не беспокойтесь. Это уже не имеет значения. Я ухожу в отставку.

Дэгни сидела, оцепенев, ничего не чувствуя, удивляясь, является ли это тем ощущением, когда слышишь смертный приговор, который боялся услышать, но никогда до конца не считал возможным.

Первым ее движением был судорожный кивок в сторону запасного выхода; она спросила – тихо, с перекошенным от ненависти ртом:

– Кто это был?

Денеггер засмеялся:

– Если вы догадались о столь многом, то должны догадаться, что на этот вопрос я отвечать не стану.

– Боже, мистер Денеггер! – простонала Дэгни; его слова заставили ее осознать, что между ними уже воздвигнут барьер безнадежности, молчания, вопросов, оставшихся без ответов; ненависть была лишь тонкой ниточкой, какое-то мгновение удерживавшей ее. – О Боже!

– Ты не права, детка, – нежно произнес Денеггер. – Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, но ты не права. – И добавил, словно вспомнив об этикете, словно пытаясь сохранить равновесие между двумя реальностями: – Мне очень жаль, мисс Таггарт, что вы пришли так скоро после него.

– Я пришла слишком поздно, – произнесла Дэгни. – Именно это я хотела предотвратить. Я знала, что это произойдет.

– Почему?

– Я была уверена, что вы следующий, до кого он доберется, кем бы он ни был.

– Правда? Забавно. Я не был в этом уверен.

– Я хотела предупредить вас… вооружить против него. Денеггер улыбнулся:

– Поверьте мне на слово, мисс Таггарт, не мучайте себя. То, что вы хотели сделать, сделать невозможно.

Дэгни чувствовала, что с каждым мгновением Денеггер удаляется от нее куда-то, где она уже не сможет догнать его, но между ними еще оставался узенький мостик, и нужно было торопиться. Она подалась вперед и очень спокойно произнесла:

– Вы помните, что думали и чувствовали, кем были три часа назад? Вы помните, что значат для вас ваши шахты? Помните «Таггарт трансконтинентал» и «Реардэн стал»? Ответьте мне во имя этого. Помогите мне понять. – Ее голос выдавал с трудом сдерживаемое напряжение.

– Я скажу все что могу.

– Вы решили уйти в отставку? Оставить свой бизнес? -Да.

– Он ничего не значит теперь для вас?

– Теперь он значит для меня больше, чем когда-либо прежде.

– Но вы собираетесь оставить его? -Да.

– Почему?– На этот вопрос я не отвечу.

– Вы любили свою работу, ничего, кроме работы, не признавали, презирали любое проявление пассивности и самоотречения – и вы отказались от жизни, которую любили?