Выход 493 - Дмитрий Матяш

— Беги-и-и! — закричал над ухом кто-то другой, таща его, словно обмороженного, за рукав.

Сзади раздался взрыв. Затряслась под ногами земля. Затем еще один и еще. Часть бетонной конструкции, размером с присевшего мизерника пронеслась прямо у него над головой. Дождь из металлических обломков и бетонного крошева загрохотал по крышам машин. Колесо какого-то грузовика с частью полуоси ударилось в клин стоящего в отдалении «Чистильщика» с такой силой, что, казалось, могло оттолкнуть громадину назад.

Но, к счастью — если не считать нескольких ушибов на тощем теле Шпиля и полные пазухи бетонной крошки у всех четверых, — все обошлось. Слегка задурманенным себя чувствовал разве что Коран, но беспокойства он не испытывал. Он словно никак не мог отойти от смыслового сна. А когда Змей предложил ему отхлебнуть из фляги, прошептав на ухо: «Дорога — она ведь живая, она все помнит; это всего лишь воспоминания», на душе его и вовсе стало спокойно.

Глава 6

Андрей снова проснулся нагим и, как ему показалось, в мягкой, белой постели. Нагим! Первая мысль, вспыхнувшая сверкнувшая в затуманенном мозгу как дрожащий луч фонарика, что это происходит снова, ведь не далее, как несколько часов назад он уже просыпался в белой постели, в комнате с парусником на стене, и обоями с геометрическими фигурами. Что было потом, он помнил слишком хорошо для того чтобы не начать отчаянно хлестать себя по лицу, пытаясь проснуться до того, как ему снова придется пережить ту страшную минуту, когда его тело рассыпается в пыль, навек отделяясь от сознания.

Вскочив с кровати, он продолжил акт самоизбиения, ударяя себя ладонями по лицу, то и дело приседая и вскакивая вновь, будто вытанцовывающая гопак человекоподобная лягушка. Со стороны это выглядело достаточно забавно, но для самого Андрея не проходящий сон был ужаснее самого страшного кошмара.

Но сон, если это был сон вообще, даже и не думал заканчиваться.

Андрей, осмыслив, наконец, что от избиения толку нет, и лицо его только начинает распухать, остановился, прекратив бессмысленные прыжки, поднялся во весь рост и судорожно осмотрелся.

Лишь спустя какое-то время, он понял, что эта крошечная комнатушка не имеет ничего общего с той, в которой он уже просыпался. На стене нет парусника, вместо торжествующего солнечного света над головой «чирикала» и мигала лампа дневного света, а в углу комнаты вместо большого окна лишь два узких зарешеченных иллюминатора, так же как и его постель — серые простыни на старой каталке.

Где я? — ошарашено водя глазами, перебирал в уме догадки Андрей, но в следующую секунду прозрение уже пришло само собой: — В медотсеке!

С минуту он прислушивался к доносящимся снаружи звукам: побрякиванию стекол (возможно, пробирок в шкафчике), шуму ветра за окном, издали, вероятно из другого отсека, доносящемуся дружному гоготанию, и уже решил было, что его вопль оказался никем не услышанным, как вдруг брезентовая ширма с тихим скрежетанием ржавых колец съехала и из залитого бело-фиолетовым люминесцентом отсека показалась стройная фигура в черном.

О, черт!

Вовремя вспомнив о своей наготе, Андрей кинулся обратно к каталке, схватил с них простыню и завернулся в нее по грудь.

Юлия выглядела просто обворожительно. Расстегнутый на две верхних пуговицы китель, мокрые густые пряди черных волос, энигматичная, обольстительная улыбка и огнем пылающие черные глаза скрывали в себе какой-то немой вызов.

Кончики ее волос слегка подрагивали, зрачки расширились, повлажневшими губами она пыталась что-то шептать, а часто вздымающаяся грудь выдавала крайнее волнение, перемешанное с необъяснимым, необузданным, диким желанием.

Господи, если это сон, то пускай он продлится еще чуть-чуть! — думал Андрей.

И Юлия, будто уловив его сигнал, сделала несколько коротких шагов, грациозно покачивая бедрами, и оказалась лицом к лицу с превратившимся в каменное изваяние Андреем. От нее пахло шоколадом, — о, Боже, какой это вкусный запах!

Я хочу ее! Я хочу ее съесть, я хочу ее облизывать, — не стыдясь и не удивляясь исторгаемым возбужденной фантазией мыслям, он разжал кулак, и простынь соскользнула на пол.

— Ты нужен мне, — проговорила она тихо, и вмиг в голове у Андрея стало пусто. Никто еще ни разу в жизни не говорил ему ничего подобного. Он обнял ее, их лица сблизились, и его губы стали искать ее. Он еще никогда в жизни не целовался, да и видел как это делается, только на фотографиях…

Поцелуй принес ему легкость и, одновременно, заставил все тело напрячься, будто он готовился к прыжку. Напрягся так, что задрожали ноги, и чуть не свело судорогой. Андрей почувствовал, как ее рука скользнула по его шее, нежно коснулась груди, страстно скребнула ноготками по боку, затронула пупок и опустилась ниже… Сладострастный вскрик помимо воли вырвался у него из груди.

О, Боже, еще ниже…

Объятый неистовым желанием, он все сильнее стискивал Юлю в объятиях, все сильнее целовал, будто пытаясь втянуть ее в себя. Девушка издала приглушенный сладострастный стон, не переставая ласкать Андрея. Не в силах более выносить сладкую муку нежных прикосновений ее пальчиков, юноша чуть отстранился и, с утроенной страстью силой рванул на ней китель, так что пуговицы разлетелись по всему отсеку. Оставалась еще майка, покрывающая две полусферы. Андрей ухватился за бретельки, силой потянул на себя и тонкая ткань с треском разошлась. Случайно сорвал с шеи жетон на серебряной цепочке, но она не обратила на это никакого внимания.

Восклицать «о, Боже!» ему хотелось постоянно и безостановочно. Ее грудь, плотная, азартно вздернутая вверх тут же оказалась в его руках и он почувствовал, как ее тело пробивает мелкая дрожь. Он гладил, мял ее, целовал, пока не почувствовал, что она толкает его на каталку. О, да… Не прекращая целовать торчащие соски, он позволил уложить себя на каталку и накрыть себя трепещущим телом.

В какой-то миг он почувствовал, как внизу помокрело, но они не обратили на это никакого внимания. Все это было верхом блаженства, который только можно было себе представить, до тех пор, пока он не почувствовал, что-то лишнее. Что-то щекочет его язык, щеки, не дает открыть веки… Колкий ужас вдруг обуял им и уже в следующий миг он завопил как сумасшедший, принявшись размахивать руками, извиваться. В конце концов ухватившись за какой-то отвратительный, скользкий отросток, Андрей стянул со своего лица ослабевшее, а скорее всего умершее существо — то самое, которое на него положил Михалыч. С отвращением отбросил его в сторону, ощущая дурной привкус во рту. Затем поднялся с операционного стола и посмотрел на свое ложе.

Значит, все-таки сон…

— Очухался? — послышался насмешливый голос Мыхалыча. — Ну и как?

— Неплохо, — переводя дыхание, опершись на свою каталку, ответил Андрей. Это было поразительное ощущение: его лицо посвежело, мышцы тела набрались новой силой.

— Ну, вот. А ты говорил «врач, врач». Это Юленьке скажи спасибо, когда вернется — последнего «осьминога» на тебя не пожалела. А сны он хорошие подсылает, правда? — заговорщицки подмигнул Михалыч, покосившись на темное пятно чуть пониже ширинки, заставив Андрея густо покраснеть щеками. — Хитрые твари. Мне вон, что не раз, то вареники домашние навеивает. Просыпаешься, а в желудке марш. Кстати, есть не хочешь?

Но есть Андрею совсем не хотелось. Он думал о Юлии, все прокручивал в голове видение и чувствовал, как сердце бьется все сильнее и сильнее. Рассеяно блуждавший по отсеку взгляд Андрея вдруг зацепился за что-то блестевшее на полу возле колеса каталки. Присмотревшись, парень обнаружил, что это пуговицы с кителя, а рядом с ними обрывок цепочки с кулоном в виде кольца с расправленными внутри крыльями.

Дорожное полотно, успевшее за три с половиной десятилетия отвыкнуть от каких-либо нагрузок и смириться с теми обездвиженными грудами железа, что достались ей от «ядерного мая», в эту минуту дрожало и покрывалось паутинными трещинами под весом трех тяжелых машин. Для нее — давно не вкушавшей такого кайфа шестиполосной магистрали, это было сродни массажу, разминающему старые кости и заставляющему кровь течь быстрее.

В прожекторах уже не было никакой нужды — утреннее зарево достаточно освещало дорогу. Отчаянно стремясь спастись, экипажи машин, не сбавляя скорости, мчались сквозь прогнившие остовы легковушек, словно обезумевший бизон, расталкивая, сминая или подкидывая их в воздух.

С открытыми на всю дроссельными заслонками и вдавленными в пол педалями акселераторов, они неслись во весь опор, наперегонки с неумолимо наматывающей круг за кругом злокозненной секундной стрелкой. Неслись как угорелые, выжимая из старых двигателей последние силы.

Но время у них явно выигрывало.

— Елки, ну и где этот Яготин?! — остервенело переключая передачи, прогудел Секач. — Ты же еще полчаса назад говорил, что до него всего пять километров!