Выход 493 - Дмитрий Матяш

В первую секунду Андреем обуяло желание наброситься на Тюремщика с кулаками. И пусть у него был бы один шанс из тысячи, что его кулак долетит до лысой, много раз латанной башки раньше, чем 600-килограмовый удар вышибет из него последние мозги, он все равно не преминул бы возможности им воспользоваться. О, с каким наслажденьем он ударил бы по этому ехидно скалящемуся лицу! Так чтоб у него аж зубы посыпались, и глаза из орбит повылазили!

Но вместо этого Андрей лишь кивнул.

— С наряда пока снимите его, пусть Коран подежурит, — безо всякой улыбки на лице сказал Крысолов, а потом, обращаясь к Андрею: — А ты дуй ко мне в базу, я сейчас Михалычу скажу, нехай на тебя посмотрит, а то до утра задует глаза — что видеть будешь? Вон и так лицо уже пухнет. Эх, Тюрьма, Тюрьма, жестокий ты все-таки человек, — он перекосил губы, но назвать это улыбкой мог лишь незрячий. — Так, ладно, двигаем.

Вопреки всем ожиданиям, что Михалычем окажется добропорядочный, седой старикашка в очках на грубой оправе и чемоданчиком в руках, где он тщательно хранил бы необходимые препараты и инструменты, им оказался небывалых размеров здоровяк с собранными сзади в тугую косичку волосами и прищуренными от заплывших жиром щек глазами. А вместо чемоданчика в пухлой руке, величиной с бычью ляжку, в подмышке которой, казалось, могла запросто исчезнуть Андреева голова, он держал ржавое, с засохшими потеками, ведро.

На окне, прикрученный изолентой к решетке, играл магнитофон. Из динамика звучало не такое безумие, как у музыкальных «гурманов» Тюремщика и Бешеного, и, слава Богу, не на такой громкости, но все же в привычное для Андрея понятие «музыка» это все равно не вкладывалось. Более-менее приемлемо звучал женский вокал, но текст…

«…полночных звезд холодный свет, в стакане лед замерзших рек

В ее окне сто тысяч лет каждый вечер — снег, снег

И когда метет белых хлопьев круговерть, вновь она не спит и ждет

Что весна придет быстрей, чем смерть…»

Плохое предчувствие накрыло его холодной бурлящей волной. Захотелось вдруг развернуться, и пока еще не поздно, пока еще машины не тронулись с места, бежать отсюда ко всем чертям. И пусть ему до завтра «задует» глаза полностью, пусть его голова распухнет так, что не влезет в злосчастный шлем, пусть Тюремщик еще раз врежет ему по скуле — да все, что угодно, лишь бы не попадаться в руки этому коновалу Михалычу.

Но, вовремя обуздав свои страхи, Андрей остался стоять на трапе, держась одной рукой за дверную ручку, а второй со сжатым для стука кулаком, и молча наблюдал за неуклюже перемещающимся по отсеку «доктором». А тот, будто не замечая его присутствия, смачно отрыгнул и, поставив ведро на пол, принялся копошиться в большом стенном шкафу, заложенном как полупустыми, так и полными пробирками, бутылочками, колбочками и картонными коробками разной величины.

Андрей с облегчением вздохнул: слава Богу, здесь есть медикаменты.

Михалыч огляделся по сторонам, будто ища что-то, а потом, отодвинув ширму, сказал находящемуся там человеку несколько невнятных слов, испытующе посмотрел на Андрея.

— Приглашения ждешь? Проходи, давай.

Андрей ни разу раньше его не видел — ни в Укрытии, ни, что самое интересное, вчера, перед выездом, когда Крысолов проводил инструктаж… Хотя, пожалуй, не его одного он не видел ни там, ни там, поскольку из-за ширмы, грациозно покачивая бедрами, вышла — о, Боже, та самая девушка — Юлия!

Весь вид ее — ухоженный и аккуратный — говорил о том, что она устроена и независима. Такая девушка если и нуждается в чем-то от мужчины, то разве что в их внимании и уважении, но никак не в покровительстве, поддержке, защите, или — упаси Боже — содержании. Да и уважение к ней у мужчин возникало не оттого, что она принадлежала к слабому полу и всякий, имеющий достоинство мэн должен был относиться к ней с почтительностью. А оттого, что ее наточенный, пронзительный взгляд явно намекал, что за видом нежной, сексуальной киски скрывается хищник, которому лучше угождать, чем пытаться заигрывать.

Задвинув за собой ширму, Юля глянула на него полными равнодушия глазами, лишь на секунду — не более чем из профессионального любопытства — задержав взгляд на разбухающих щеках и растекающихся гематомами надбровных дугах.

— Привет, — соскользнуло у него с языка.

Он не был уверен, но, судя по тому, как заныли натянувшиеся щеки и запекла треснутая губа, он еще и улыбнулся.

Но ему она не только не ответила, она вела себя так, будто кроме нее с Михалычем, в медблоке больше нет ни единой живой души.

— Ложись сюда, — рыкнул Михалыч и указал на операционный столом — приваренную к борту грязную металлическую пластину приблизительно в рост человека, с кровостоком посередине и приделанным у изголовья специальным стеллажом для «медицинских» инструментов: пилы, зубила, комплекта ножей, щипцов, в общем, всего, что раньше входило в стандартный набор автолюбителя.

Андрей хотел было что-то возразить, но потом передумал и, захлопнув за собой дверь, смелыми шагами преодолел путь к операционному столу. Не в последнюю очередь именно из-за нее, — Юлии — уж больно ему не хотелось выглядеть в ее глазах спасовавшим малолеткой.

А то глядишь еще, не дай Бог, подумает, что испугался! А кого тут бояться-то? — успокаивал он себя. — Видели чего и пострашней. Подумаешь, толстяк в брезентовом переднике, забрызганном какой-то бордовой жидкостью… Вот, черт… похоже на засохшую кровь.

— Чего грустный такой? — сморщил лицо Михалыч. — Не стесняйся, чувствуй себя как дома.

Андрей замешкался. От каждого его слова веяло какой-то погребной затхлостью. Доверять себя такому типу — все равно, что доверять собранной ребенком гранате. Но, тем не менее, он послушно прошел к операционному столу и, не раздеваясь, забрался на него.

Юлия приспела беззвучно, как тень. Избегая встречаться с ним взглядами, нацепила ему на руки чуть повыше запястий кожаные ремни и потуже затянула, так, чтобы он пошевелить мог бы разве что пальцами.

— У меня мать тоже врач, — не зная зачем, сообщил он подошедшему Михалычу. — Она в больнице работает… Хирург… она…

Толстяк хмыкнул.

— А кто тебе сказал, что я — врач? — он опустил руку в прихваченное с собой ведро и прежде, чем до Андрея дошло, каким способом его будут «лечить», вытащил зеленоватое, слизкое существо. Он закричал в тот же миг, но отвратительные щупальца мгновенно обхватили Андрея за шею и все его тело будто сковал паралич. Он закричал еще сильнее, когда мокрое мягкое тело полностью обволокло ему лицо, втянуло в себя, как жадная вагина, и теперь вместо крика из его гортани вырывалось лишь гулкое хрипение, будто с глубины заиленного озера.

Он дергался, извиваясь, секунд десять, а потом стих.

К тому времени возле него уже давно никого не было: Михалыч, прихватив с собой ведро, грузно перекатываясь с ноги на ногу, вышел из отсека, а Юлия, чуть прибавив звуку в магнитофоне, запустив вспотевшие руки себе под одежду и закатив от удовольствия глаза, кивнула пару раз в ритм музыке и скрылась за ширмой.

Держась одной рукой за руль, а другой разглаживая перед собой карту, Крысолов пальцем прокладывал путь по красной линии, обозначающей магистраль республиканского назначения Е-40, которая должна была привести их к Харькову. Вот они проехали деревеньку Новояровку с пригорюнившимися у дороги домиками, вот уже слева появились сухие заросли бывшего фруктового сада, вот должны показаться длинные ряды столбов для выращивания хмеля. Но отслеживать местонахождение экспедиции с каждой секундой становилось труднее — на дороге все чаще встречались преграждения в виде опрокинутых грузовиков, сбившихся в кучу легковушек и… о, прими Господи души невинно убиенных! — автобусов с заржавевшими знаками, на которых были изображены бегущие дети…

Дорога становилась неимоверно сложной. Последние километры дались ему с большим трудом — маневрирование большим тягачом в условиях загромождения автострады сотнями брошенных машин, было задачей не из легких. Эта ночь теперь казалась ему самой длинной, а пройденное расстояние — самым коротким. Он догадывался о причине, по которой на всей ширине дороги оставалось так много машин, столкнувшихся или просто опрокинутых, словно с целью преградить движение, но силился о том не думать. Впервые за последние пару часов Кирилл Валериевич засомневался в правильности принятого решения.

Может, все же не этой дорогой нужно было ехать? Может, лучше было бы проселком? Там хоть и полотно поуже, но ведь и напряга такого не должно быть. Проселочные дороги не были загружены никогда, за исключением тех редких случаев, когда магистраль перекрывали в каком-то месте для дорожных работ или когда похоронная церемония тянулась за безвременно усопшим, создавая за собой многокилометровую пробку. Все ведь остальное время она была пуста, как улицы маленького городка в предрассветное время.