Два брата (др. ред.) - Александр Волков

— Сей ворам мирволить[100] не будет!..

«Повелеваю вам, господин маеор, ходить по городкам и деревням, которые пристают к воровству, и оные жечь без остатку, а людей рубить, а заводчиков на колеса и колья, дабы тем удобнее оторвать охоту к приставанью к воровству людей: ибо сия сарынь,[101] кроме жесточи, ничем не может унята быть».

Петр стремительно распахнул дверь. Там, вытянувшись в струнку, стоял дежурный денщик.

— Немедленно послать эштафет![102] — приказал царь.

Денщик бросился выполнять приказ.

Наступила зима. Холодный ветер закрутил снежную поземку, степь покрылась белым одеялом. Замерзли реки, затвердела земля, и под славным городом Черкасском звонко застучали конские копыта. То фельдъегерь спешил с царской грамотой к атаману Максимову.

Максимов с почетом встретил офицера, благоговейно поцеловал письмо, осведомился о царевом здоровье. Выразив сожаление по поводу того, что баламутные дела вора Кондрашки Булавина отвлекают его царское величество от важных государственных дел, войсковой атаман заверил курьера, что верное государю низовое казачество усмирит голытьбу.

Оставшись один, Максимов распечатал письмо. Царь приказывал ему, «не мешкая, чинить против воров промысел и не допустить их до злого намерения, а пойманных пущих заводчиков прислать за крепким караулом в Москву, в Преображенский приказ тайных дел».

— Да, большое ты дело затеял, Кондрат Опанасович, — задумчиво произнес Максимов, — да только не бывать вороне соколом, не верховодить голытьбе над домовитым казачеством!.. Эй, писарь! — крикнул он.

Вошел казак с письменными принадлежностями.

— Садись, пиши: «От донских атаманов-молодцов и от войскового атамана всего верхнего и нижнего Дона Лукьяна Максимова всем станичным атаманам и старшинам повеление…»

Лукьян продиктовал приказ собираться к Черкасску «знатным старшинам и есаулам, азовским сидельцам и калмыкам, с оружием и коньми, не упуская времени напрасно».

Через несколько дней к Черкасску стали подходить отряды казаков и калмыков, явились азовские стрельцы и отряды регулярного войска.

Собрав большую воинскую силу, Максимов двинулся на реку Айдар, где, по сведениям, собирались зимовать мятежники.

Почернели степные шляхи, разбитые тысячной армией Максимова. Сполохи от горевших городков и станиц верхнего Дона зловеще озаряли ночное небо. От казацких хуторов оставались только дымящиеся головешки да сиротливо маячившие трубы печей. Никому не давали пощады низовцы. Лишь дома старшин да богатеев не трогали они.

Много голытьбы было схвачено максимовцами, и среди нее нашлись слабые, под пыткой показавшие, где стоит Булавин, какие у него умыслы.

К городку Закотное на реке Айдар передовые отряды Максимова подошли вечером, в сумерки. В первом же дворе, стоявшем на отшибе, максимовцы увидели несколько расседланных лошадей. Их поил из деревянного корыта опоясанный саблей пожилой казак.

— Эй, диду, чьи это кони? — крикнул есаул, подскакавший к раскрытым воротам с несколькими людьми.

Старик вздрогнул от неожиданности, ничего не ответил и опрометью бросился к хате. Есаул спрыгнул с коня и, доставая пистолет, взбежал на крыльцо, толкнул дверь — ее уже успели закрыть на засовы.

— Открывай, все равно выломаем!

В окне звякнуло стекло, высунулось черное дуло. Есаул пригнулся, пуля поразила стоявшего рядом казака. Максимовцы рассыпались по саду и, распластавшись на снегу, начали подбираться к хате, стреляли в окна.

Изнутри послышался стон, и прерывающийся голос прокричал:

— Живьем не сдадимся, не надейтесь, гадюки…

— Поджарить булавинцев! — приказал есаул.

Пока низовцы, прячась от выстрелов, по-прежнему гремевших из хаты, таскали на крыльцо охапки соломы, окно в задней стене распахнулось, и оттуда выпрыгнул молодой казак. Прежде чем его успели заметить, он был уже далеко. Началась частая стрельба. Беглец споткнулся, но не упал. Зажав рукой грудь, он еще прибавил шагу.

— Пес с ним, далеко не уйдет! — небрежно бросил есаул. — Подпаливай!

Хата запылала, но ни один человек не вышел из нее.

Старик Акинфий доставал воду из уличного колодца. Крутя ворот, он заметил подбегавшего к нему сильно шатавшегося человека.

— Али спозаранку угостился горилкой, земляк? — весело крикнул Куликов.

В ответ послышался хрип. Акинфий бросил ведро, с грохотом полетевшее вниз, и подхватил человека. У того из спины и из груди хлестала кровь. Было совершенно непонятно, как он мог бежать с такой страшной сквозной раной.

— Скажи… низовцы… — успел прошептать хлопец, и смерть сомкнула его уста.

Акинфий влетел в курень. Вокруг стола, уставленного чарками с медом, сидели Булавин и его есаулы. Слепой бандурист пел думу про казака Голоту, и люди в такт тихому звону бандуры задумчиво кивали головой.

— Атаман! — закричал Куликов что было мочи. — Максимовцы наступают и одного нашего уже насмерть убили!

И все сразу переменилось, все закипело в спокойной до того горнице. Казаки схватились за сабли, за пистолеты. В наступившей суматохе совсем затолкали бедного бандуриста, поводырь которого куда-то отлучился. Акинфий отвел старика в безопасный угол за печкой.

— Сиди тут, дед! Коли изба уцелеет, жив останешься.

А сам выскочил во двор разыскивать Илью.

Булавин, выбежавший на крыльцо в наброшенном на плечи кожухе, громко отдавал приказания. Есаулы побежали по хатам собирать казаков. Но тех уже подняла пальба, приближавшаяся от окраины к центру городка.

Акинфий и Илья стояли у крыльца с заряженными фузеями.

— Слушать меня, хлопцы! — распоряжался Булавин. — У Лукьяшки, как видно, сила больше, чем у нас: видите, какой лавой надвигаются! Но мы им запросто не поддадимся! Кто пешой, укрывайтесь по хатам, оттуда из рушниц[103] да пистолей бейте собачьих сынов. А вы, конники, скачите по улицам, рубайте недругов саблями!

— Добре, батько! — отвечали сгрудившиеся на тесной улице казаки и пустились выполнять приказ атамана.

Илья Марков и Акинфий Куликов поднялись на чердак богатого дома, где жил Булавин, расковыряли дыры в соломенной крыше и стали выжидать врагов.

На улицах Закотного городка завязались рукопашные схватки, из окон и с чердаков гремели выстрелы. Низовцы несли большие потери.

Лукьян Максимов понял: так ему не выбить булавинцев из городка и до утра. Но у него был крупный козырь, о котором не подозревал предводитель голытьбы. Максимов привез с собой пушки. Оттянув своих из городских улиц, войсковой атаман приказал открыть огонь.

Илья и Акинфий успешно отстреливались со своего чердака и уже уложили несколько низовцев, как вдруг наступила тишина.

— Что это, батя? — обрадованно спросил Марков. — Ушли недруги? Видно, не по зубам пришлась им наша оборона!

— Нет, Илюша, — сурово ответил Акинфий. — Не такая идет сейчас война, чтобы оставили нас в покое враги. Знать, придумали что-нибудь на наши головы.

Старик оказался прав. Загрохотали пушки, и каленые ядра запрыгали по улицам, зашипели, врезаясь в соломенные крыши. Илья, бывалый артиллерист, ни на миг не усомнился в исходе боя.

— Это конец, батя! Надо отступать.

Друзья сбежали вниз. Спустившись в сени, они услышали громкий и торжественный голос, от которого у них похолодело сердце. То одинокий, брошенный в хате слепец читал себе отходную.[104]

— Батя, неужто оставим старика? — крикнул Илья, охваченный ужасом и жалостью.

— Коли мы то сделаем, самые последние люди на свете будем!

В избе догорала последняя свеча. Марков подхватил на руки маленького, сухонького старичка.

— Рано, дедушка, смерть себе ворожишь! — с наигранной веселостью молвил Илья.

Они перебежали двор, перебрались через плетень и очутились на соседней улице. Акинфий тащил ружья, Илья нес бандуриста, не выпускавшего из рук бандуры. Оглянувшись, они увидели, что крыша покинутого ими дома пылает, как огромный костер.

Прежде чем враги с диким гиканьем и воем ворвались в Закотное, Акинфий и Илья успели уйти далеко и укрылись в глубокой балке.

Лишь несколько десятков людей, уцелевших из большого отряда повстанцев, собрались утром в степи. Был среди них и Булавин. Переловив бродивших без седоков коней, маленькая группа двинулась на юг, избегая проезжих дорог. Илья Марков и Акинфий Куликов, как за малым ребенком, ухаживали за ослабевшим от пережитого кобзарем.

А Лукьян Максимов с торжеством доносил царю:

«И возмутителей поймав, многим наказание чинили, больше ста человекам носы резали, а иных плетьми били и в русские города выслали, а пущих заводчиков повесили на деревьях за ноги».