Диссертация - Марина Столбунская

С трудом представляя, что надо делать, надеясь на интуицию, студент взял в туалете всё, что, по его мнению, могло пригодиться, и вошёл в палату. Подойдя к воняющему дерьмом деду, он слегка затормозил, соображая.

– Да ты не парься так, студент, – лениво прохрипел Владик. – Гриня изошёлся. Чё, не видишь? Не сечёшь? Доверь ему. Всё сделает. Он того, – покрутил у виска, – любит это дело.

Марк недоверчиво посмотрел сначала на Владика, а потом на Заболотного, а тот так и скакал в возбуждении рядом, потирая руки и пуская слюну.

– А он это уже делал? – недоверчиво спросил у Владика Марк.

– Постоянно. Торчит от дерьма, – хрипло засмеялся тот. – Только ты конфетку ему будешь должен.

Гриня слышал их разговор и радостно кивал головой.

– Хочешь убрать? – прищурившись, спросил у него Раевский. Тот энергично закивал головой. – У меня с собой нет, завтра принесу тебе конфет.

– Конфет, конфет, убрать, убрать, надо. Гриня хочет, – продолжал кивать пациент.

Всё ещё сомневаясь, что так можно делать, Марк уступил ему, не без облегчения, привилегию вычищать дерьмо за дедом.

– Вот же натуральный псих, – презрительно отрезал Владик и отвернулся.

Раевский сам с трудом представлял себе, как помыть ни на что не реагирующего и воняющего старичка, а Гриня принялся за работу не только с энтузиазмом, но и со знанием дела. Сменил одежду и бельё, отмыл не хуже опытной санитарки и при этом имел очень довольный вид.

Чуть позже Марк решился всё-таки поговорить об этом эпизоде с медсестрой, та успокоила его, что это нормальная практика в терапии шизофреников, труд им полезен, а Гриня чувствует себя важным, выполняя такое ответственное дело. С этого эпизода пациент Заболотный проникся доверием к новенькому санитару и стал больше обращать на себя его внимание.

– Она, там она, я не пойду, – упрямился он, когда надо было дружным строем двигаться в столовую на ужин.

– Кто она? – нетерпеливо интересовался Марк, немного нервничая из-за задержки.

– Мама, мама, мама… Боюсь, боюсь…

– Ну, началось, – гнусавил Владик. – Оставь его, завёл шарманку, нас отведи, потом им займёшься, – как бывалый, советовал он студенту.

– Это мне решать, – строго отвечал тот.

– Тут нет твоей мамы, Гриня, – успокаивал Марк пациента.

– Есть, есть, вон там, прячется за дверью, я видел. Не пойду, она там, не пойду, – он энергично мотал головой и упирался.

– Будут нас кормить сегодня или нет?! – грозно зашумел Шульгин. – Жрать хочу!

Из палат высунулись любопытные рожи, Раевский занервничал, что может случиться конфликт.

– Ладно, Гриня, посиди пока тут. Я прослежу, чтобы мама твоя ушла, и после мы сходим с тобой отдельно на ужин. Согласен? – вкрадчиво заговорил он с Заболотным.

– Чё ты с ним сюсюкаешься? – опять встрял Владик.

– Тебя просили вмешиваться? – гневно сверкнул на него глазами Марк. – Притихли все!

Успокоив Гриню и заперев его в палате одного, студент повёл свою партию больных на ужин. Пока они жадно поглощали еду, всё думал о нём, сильно задел за живое тот факт, что боялся он почему-то именно маму. Наудачу мимо Марка, сторожившего у дверей столовой, проходила медсестра.

– Мария, – это была уже другая, около тридцати лет, более приветливая женщина, – скажите, не знаете, почему Заболотный маму боится?

– А, этот, – протянула она, – считает, что убил её.

– Так убил или только считает? – не понял студент.

– Да жива она, здоровёхонька, приходила пару раз, только хуже стало, – кинула она на ходу, спеша по своим делам и не расположенная беседовать.

Сытые и довольные пациенты вернулись в палату, где на своей кровати сидел Гриня и качался взад-вперёд с безумным взглядом.

– Идём, тебе надо в столовую, а то закроют. – Марк потянул его за руку.

– Нет, она там! – Беспокойный пациент вскинул на санитара испуганный взгляд.

– Мария сказала, что она заходила, но ушла, – приплёл имя медсестры для убедительности.

– Мария сказала? Она её видела? – Он ещё сильнее выпучил глаза.

– Да, сама проводила, так и сказала. Пойдём, в столовой только тебя ждут.

– Ну, раз ушла, я пойду, – закивал Гриня и встал с кровати.

Его лицо чуть подёргивалось, а в глазах мелькали, сменяя друг друга, доверие и испуг, у Марка сжалось сердце. Боже, как он его понимал! Это было страшно. Какие чудовищные перспективы.

– Всё хорошо, Гриня, идём, – подбадривал он больного.

Раевский смотрел на испуганно озирающегося по сторонам и, не жуя, проглатывающего пюре с котлетой жалкого человека и проникался к нему всё большим сочувствием. Выяснять у пациента его историю было плохой затеей, поражённая психика очень нестабильна. Но ему безумно хотелось понять, что довело мужчину тридцати пяти лет до такого состояния. Но уже не сегодня, пришёл сменщик и, подбодрив на прощание Заболотного, Марк с тяжёлым сердцем отправился домой.

Лёжа на кровати в пустынной комнате общежития, а Володька, как и все нормальные студенты, уехал на каникулы к родителям, Раевский не мог уснуть, перед глазами стояло испуганное до смерти лицо Грини, и самое страшное, что боялся он матери.

– Нет, так нельзя! – твёрдым отрезвляющим окриком самому себе Марк попытался упорядочить чувства и мысли.

«Он пациент, а я психиатр. Что говорил Лев Эдуардович? Психолог, познавая другую психику, сопереживает ей, а психиатр смотрит со стороны и является наблюдателем, подобно естествоиспытателю: “я” психиатра – всегда над “я” больного, “я” психолога – вместе с “я” наблюдаемого. Что ж я нарушаю принципы общения с больными? Надо учиться смотреть сверху и ни в коем случае не впускать их в свою душу. Это губительно и неконструктивно, пациенту не поможешь, только повредишь и свою психику тоже, а уж мне-то и подавно так рисковать нельзя», – студент долго продолжал вертеть эту тему в голове, пока не заснул.

А ночь была душной, и следующий день по прогнозу погоды обещался быть рекордно жарким. Раевский спал глубоким, но беспокойным сном, обливаясь потом даже без одеяла. Сны не терзали его.

Так и вышло с жарой, не находя себе места от духоты, Марк не смог сосредоточиться на чтении книг по психиатрии, а кроме них он ничего больше и не читал, и решил, как нормальный парень, пойти на пляж поплавать перед ночной сменой. Около четырёх часов дня он вышел из общежития. Солнце уже не так палило, как в полдень, но нагретый воздух обжигал кожу и сушил горло. Прохожие жались в тень, утирали пот с раскрасневшихся лиц и стояли в очередях у автоматов с газировкой и бочек с квасом, чтобы утолить жажду. Сев в раскалённый автобус, студент проехал пять остановок и