Диссертация - Марина Столбунская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глаза студента задорно сверкнули, а лицо расплылось в улыбке. Это странное и жутковатое место вызывало в нём восторг исследователя. Ещё раз пробежавшись глазами по коридору и любопытствующим физиономиям, он повернулся к двери своей палаты и в предвкушении интересных впечатлений взглянул в окошко, но от неожиданности отпрянул, на него смотрели два выпученных голубых глаза. Послышался лёгкий вскрик и шуршание за дверью, через минуту Марк посмотрел снова уже в пустое окно. Слегка прищурившись, он осматривал устройство палаты и его обитателей.
Стены окрашены салатовой и белой краской, на окнах решётки, открыта лишь узенькая форточка, хотя дни были по-летнему жаркими. Рядами стояли железные панцирные койки с написанными на спинках номерами, на свободных лежали матрасы, обтянутые коричневой клеёнкой. Больше никакой мебели в палате не было, даже тумбочек. Марк внимательно вгляделся в лица пациентов. Один, видимо, тот, что торчал в окошке, сидел на кровати в напряжённой позе и следил за наблюдателем. Двое лежали, глядя пустыми глазами в потолок, четвёртый нервно грыз ногти, забравшись на кровать с ногами. Пятый ходил по комнате и тихо бормотал что-то себе под нос, иногда отмахиваясь от мухи, которая от него не отставала. Шестой сидел со стеклянным взглядом и молчал, даже сквозь окошко Раевский почувствовал исходящую от него опасность.
«Силён, такого вязать непросто», – подумал студент и направился на сестринский пост за историями болезни.
– Ещё раз здравствуйте, – с улыбкой обратился он к скучающей женщине. – Меня зовут Марк Раевский, могу взять у вас карты пациентов?
– Это ещё зачем? – недовольно скривилась медсестра. – Ты – санитар, тебе ни к чему. Карточки нужны только доктору. Даже у меня их нет, только лист с назначениями.
– Простите, как вас зовут?
– Тамара Петровна, – покосилась она.
– Тамара Петровна, мне нужно же знать, как кого зовут и чего от пациентов ожидать.
– Это просто. В листке, что около палаты висит, найдёшь фамилии и имена напротив номеров кровати. Буянит чаще всего Шульгин, у него алкогольная деменция, как нападёт блажь, не остановишь. Контактный и хлопотный Гриня Заболотный, он безобидный, но достаёт. Самый молоденький, Владик, суицидник с депрессивным расстройством, не опасен, лежит на наблюдении, бормотун Шура Заров тот ещё говнюк, любит задирать Шульгина, не позволяй, ему нравится, когда тот впадает в бешенство и его вяжут. Но Зарова в отместку доктор не рекомендовал привязывать, мстителен, ещё больше гадит после этого. Дед без имени, его на улице подобрали, пока не установили личность, тихий, молчит, на наблюдении, но часто ходит под себя. – Она поморщилась. – И Серов Ваня, этот в своём мире живёт, а в наблюдательной палате после приступа агрессии, чуть руками не задушил другого пациента. Так-то он тихий, не проявлял себя пока, но выстрелить может. Вот и все истории болезни. Иди работай, надолго пост нельзя оставлять, ты тут болтаешь, а они там, может, уже поубивали друг друга.
Два месяца каникул Раевский мог позволить себе поработать по общему графику: дневное дежурство, ночное, два дня выходных. Первый день прошёл спокойно и тихо, вообще без каких-либо приключений. Подопечные вели себя примерно и безразлично. Только Гриня, а именно он выглядывал в окошко, продолжал подозрительно присматриваться. На вид ему было около сорока, сутулый, худой, в обвисшей больничной пижаме, всё время приглаживал довольно густые начинавшие седеть волосы и потирал руки. Исподлобья он косился на Марка, будто пытался понять, враг он ему или нет.
Владик глядел на соседей по палате презрительно, украдкой, когда никто не видел, плевал на пол, заметно было, что терпит, чтобы сойти за здорового и выйти по истечению наблюдательного срока. Небольшого роста, молоденький совсем, на лицо симпатичный.
Раевский прислушивался, но пока не мог разобрать, о чём бормочет Шура, высокий блондин пятидесяти лет с горделивой осанкой. Вроде обманул его кто-то, украл идею или что-то в этом роде. Жаль, истории почитать нельзя, расспрашивать больных санитару возбранялось, только если сами обращаются.
Пациенты слушались, выходили смирно в туалет и столовую, много и жадно курили, все, кроме Грини и деда. Марк не отходил от них ни на шаг и невольно дышал противным дымом дешёвых папирос. Охраняя выход, он смотрел на больных и прислушивался к своим ощущениям. Пациенты были ему интересны, он желал знать их истории, наблюдать повадки и проецировать на себя, ведь он понимал, что недалёк от них. И первой сформировавшейся мыслью была та, что пронзила его мозг, лишь только он ступил на порог психиатрической больницы. Раевский дал себе слово сделать всё, чтобы никогда не оказаться по ту сторону, а для этого он должен был хорошенько изучить тех, у кого не получилось.
Второе дежурство было ночным, и Марк уже смирился с тем, что и сегодня будет всё спокойно. Больные вели себя тихо, шебуршились каждый на свой лад перед сном. Лекарства большей частью справлялись со своей задачей.
– Это пока нет катализатора, – раздался над ухом Раевского мужской голос. Он резко встрепенулся от книги, которую читал, вскинул голову с опасением, что тот звучит в его голове, но успокоился, встретившись взглядом с молодым мужчиной лет за двадцать. – Говорю, тихо, пока никто первый не начал. А ты, смотрю, новенький. Так меня Женя зовут, Рыбаков из тридцать четвёртой. Если что, зови, я помогаю вашим за сигареты и конфеты.
– Зачем мне тебя звать? – удивлённо спросил Марк.
– Вязать. Зачем же ещё? Или думаешь, сам справишься? – усмехнулся тот.
– А ты кто такой? – студент окинул взглядом довольно крепкого молодого человека с широкими плечами в больничной пижаме, которая чуть лучше сидела на его сбитом теле, чем на его подопечных.
– Кто я такой? – усмехнулся Женя. – Твой счастливый билет, брат. Не забывай! – На этой лаконичной фразе он гордо и демонстративно удалился в свою палату, решив, что сказал достаточно.
Раевский не придал этому эпизоду значения, подумаешь, ещё один психопат.
Первым проявил себя Гриня Заболотный и вот каким странным образом. На третье дежурство в палате посреди дня пациенты оживлённо зашумели. Марк вошёл внутрь и сразу почуял неладное. Владик ругался матом на деда, Шура затыкал нос, бормотал что-то презрительное и жался к форточке, Шульгин грязно выругался и отвернулся к стенке, а Гриня радостно подпрыгивал на месте.
– Ребята, спокойно, сейчас всё уберу, только схожу
