Влечение. Истории любви - Ирада Вовненко

Знаешь, мы с Алиной окончательно рассорились из-за него, она оказалась такой клушей, ты себе представить не можешь! Просто настоящая наседка, да. Уверена, она просто завидует. Ну ничего страшного, кроме моего возлюбленного мне никто и не интересен и не нужен... твоя Жанна».

– Боюсь, праздника не получится. Жаль. А он был бы замечательным, уверяю тебя!.. После ужина ты бы увидела свой прекрасный портрет и пришла от него в восхищение. Рядом с ним мы бы любили друг друга много-много раз. А потом я бы налил тебе шампанского, и через несколько минут ты заснула, и никогда, никогда не проснулась. Разве это не великолепно?

– Ты шутишь... – пролепетала черноволосая девушка, пряча ладони за спину, – это неправда... Ты не сделаешь...

– Сделаю. Отчего же не сделать? Тем более, не в первый раз, – Ким коротко хохотнул, – кажется, ты оценила мой сад? Неплохое место для вечного упокоения, не правда ли? Ну, по крайне мере, никто еще не возражал – из моих деток... Видишь ли, милая, я тоже хочу любить. С тобой мне было очень хорошо, но это не любовь. Уж так я, прости, устроен: могу любить только Совершенство. Слышала о Пигмалионе? Так вот я наоборот: живые Галатеи мне не в радость. Вот эти лица на портретах – и есть мои возлюбленные. Только рядом с ними я счастлив. С такими идеальными. Совершенными...

Черноволосая девушка пятилась назад, закрывая тонкими руками лицо, не желая видеть, не желая слышать.

– Живые любить не умеют. Меня любят они. И я люблю их. Куда же ты, дорогая?

Ким схватил ее за плечи и швырнул в кресло.

– Ты только попробуй понять! Эта красавица на холсте совершенна, а ты – нет. Ты родилась только для того, чтобы стать оболочкой, моделью для моего творения. Твое изображение попадет в Лувр или музей Гуггенхайма, будет храниться в частной коллекции японского миллионера или арабского шейха; ты проживешь сотни, быть может, тысячи лет! Разве это не прекрасно?! Разве это не предел мечтаний?!

Черноволосая девушка его почти не слушала, она лихорадочно пыталась найти выход, собраться с силами. Страх почти покинул ее, уступив место решимости действовать, и она с отвращением вглядывалась в безумное лицо человека, перед которым лишь недавно благоговела.

– Я не хочу причинять тебе боль, милая. Давай покончим с этим поскорее, у меня на сегодня еще большие планы...

Ким с любовью оглядел галерею портретов мертвых женщин.

– Надо будет познакомить их с новым прекрасным лицом. Твоим.

Черноволосая девушка напряженно рассчитывала: может быть, выбежать в сад? Отбросить Кима, скинуть обувь и убежать. Взгляд ее окинул столики, столовые приборы, серебряное ведерко, вазоны с кистями и карандашами.

Усмехнувшись, Ким собрал ножи и вилки и швырнул их себе за спину.

– Не стоит баловаться, милая. Ну, ты готова?

Когда-то он так же приглашал ее на подиум. Черноволосая девушка решилась. Ее голос был спокоен, нисколько не дрожал:

– Неужели ты не покажешь мой портрет?

– Охотно.

Ким аккуратно снял покрывало и бережно развернул картину.

Черноволосая девушка встала и подошла к мольберту. На ее пути попался столик с разбитым бокалом, его отбитая ножка щерилась острым осколком. Она незаметно и быстро схватила его в руку.

И все-таки Ким был гением.

Жизнерадостная незнакомка смотрела на нее лукавыми, чуть раскосыми глазами, в которых скрывалась таинственная из тайн. Лучи заходящего солнца создавали вокруг гладких черных волос золотистый нимб. Художник великолепно передал матовый оттенок ее белой кожи, тщательно выписал роскошный пейзаж на заднем плане. Живи он шесть столетий тому назад, наверняка мог соперничать и с голландцами, и с итальянцами. И как знать, возможно, именно ему поручил бы римский папа расписывать Сикстинскую капеллу. Хотя нет, для этого нужна частица Божией благодати, подумала черноволосая девушка.

Ким не ожидал ее оценок, он молча и с любовью смотрел на полотно.

– Чудо что за портрет, – произнесла черноволосая девушка, – пожалуй, ты был прав. Я в восхищении. Спасибо. Теперь я буду жить вечно. Точнее, могла бы жить вечно.

Она шагнула поближе, подняла руку и изо всех сил разрезала портрет осколком. Один раз по диагонали. И другой раз. И еще – для верности. Натянутый холст радостно поддавался, распадаясь на почти равные раскрашенные лоскуты.

– Тварь, чудовище! – закричала она. – Обожаешь свои картинки, извращенец, да? И за каждую убиваешь человека?! Тупой ублюдок, да они все не стоят и кончика пальца живой девушки!

Вряд ли Ким ее слышал. Рухнув на колени перед картиной, он поглаживал пальцами разрезанное полотно. Его бессвязное бормотание постепенно перерастало в тонкий, захлебывающийся, истерический плач.

Каблуки черноволосой девушки гулко процокали по галерее. Входная дверь оказалась не заперта. За воротами ее ожидала ночь. Жадно вдохнув летний горячий воздух, она быстро пошла прочь, прочь. Минут через пять рядом с ней остановилось маршрутное такси, и грубоватый водитель в клетчатой рубашке, расстегнутой наполовину, открыл автоматическую дверь.

– Эй, красотка! Хорошая погодка! На таких каблуках поди до города не доковыляешь!..

– Спасибо, – расплакалась черноволосая девушка, – неужели вы меня довезете?.. У меня и денег-то с собой нетууу...

– Садись давай, – ответил шофер, – поехали уже. Не надо только реветь. Пожалуйста.

Но черноволосая девушка плакала долго, и в маршрутном такси рядом с веселым клетчатым водителем, и в собственном нечистом подъезде, и в квартире. Не зажигая света, она плакала в чисто убранной комнате. Потом она снова плакала, плакала и снова плакала, потом перестала и даже немного забыла. А потом просто жила.

«Иногда любовь как-то совсем по-особенному проявляется в таланте, и не всегда нам дано ее понять. Поэтому мы выбрали другой путь – мы осуждаем ее...»

Сажусь на корточки, прислоняюсь спиной к больничной стене, выкрашенной желтой масляной краской. Ужасная усталость, и откуда? Еле заставляю себя открыть глаза. Хотя сегодня мне, по всему, надлежит испытывать счастье, близкое к эйфории, – я забираю домой сына, последние исследования показали стойкую ремиссию. Вместо того чтобы прыгать от радости и целовать медсестер, я с усилием поднимаюсь и разлепляю губы, чтобы произнести необходимые слова благодарности доктору. До него надо еще дойти.

Делаю шаг. Другой.

Ординаторская.

Стучу.

Минуточку, говорит лечащий врач, не отрываясь от бумаг, одну минуточку.

Поднимает голову, улыбается мне, встает с места, протягивает руку, хвалит сына за стойкость, потом морщит лоб и немного даже виновато признается, что не успел оформить документы, рекомендации для поликлиники и что там положено еще.

Это еще часа полтора-два, предупреждает он, а то и больше, учитывая надвигающийся обход. Итого, примерно к двум часам дня будет готово. Подождете? Или позже заедете?

Пожимаю плечами, мечтаю о том, что упаду сейчас на голую панцирную сетку больничной кровати и посплю, укрывшись пуховиком, а сын пусть читает себе «Пятнадцатилетнего капитана», караулит выписку.

И тут звонит телефон, диспетчер Танечка жалобным голосом: «Знаю, все знаю, что в больнице, но тут вызов буквально по соседству, на Крестовском, и никого на районе, представляешь? Вызов-то пустяковый, минималка, может быть, возьмешь? А я тебе не забуду...»

Я вздыхаю, растираю лоб ладонью, отгоняя сонную одурь, соглашаюсь со вздохом. С диспетчером нужно дружить, это закон.

Захожу в палату, сын вскидывается навстречу, ловлю его лоб в ладонь, дую в затылок и обещаю вернуться через час.

Вот оно, счастье. Его личико порозовело, и мне на душе тоже становится светло.

Есть такое хорошее время не только летними днями, но и зимними, когда каждый предмет подсвечен солнцем так ярко, что и сам кажется источником света.

На кровати лежат наушники, плеер, надкусанное яблоко, все переполнено оранжевым свечением и теплом.

Диспетчер Танечка нисколько не обманула, нужный дом располагается действительно ровно в трех минутах езды, требуется отвезти пожилую осанистую даму к Приморскому парку Победы – прекрасный день для прогулки, и через час ровно мы уже выходим с сыном из больницы, ничего не забыли, десять раз проверили – такая примета, чтобы не возвращаться.

ПРОСТО ЖИТЬ

«Вера, – говорит мне по телефону непосредственный начальник, – Вера, ну вот что ты со мной делаешь? У меня людей нет, некого в смену сажать. А ты что надумала? Не могу я тебе отпуска дать. Неделю максимум. Неделю».

«Две», – торгуюсь я, балансируя на одной ноге, надеваю сапог. Начальник громко стонет и чем-то стучит, неужели головой о стол?

«Хорошо, – горестно соглашается он, – хорошо, только сегодня возьми клиентов? На четыре часа хотят, или даже шесть, по городу, отличный заказ!»