Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович

— Может, у него другая есть? — спросила Геля прямо; ее возмущало, что Обманка использует каждый случай для своих нравоучений.

— Все может быть, — ответила Обманка. — Мой не из той породы, что твой. Мой на все быстрый и сообразительный. Помню, только сошла на берег, он тут же начал увиваться. Не успел разглядеть, а уже с любовью. Ну, а зазвал к себе — и сразу же дал полную волю своим лапам. Видишь какой? На вид очень даже положительный парень, а на самом деле — обыкновенная развращенная личность. Чего от него ждать хорошего? Только отвернись — он за другой юбкой бежит. Может, и нашел уже… Только от меня он не уйдет! Я ему покажу, что делают с ветрогонами! Да и ей не поздоровится. Я ей глаза кислотой выжгу, вот и все! Только не могу я понять, кого он мог найти здесь?

— Почему здесь? — У Гели остановился взгляд. — Я думала, он где-то там, на Глухой, а ты уехала от него сюда.

— Наоборот!

— Здесь, но кто же он?

— Да Морошка, или не знаешь? Все знают, а ты нет? Вот еще новость! Да ты, милая, как слепая живешь!

Геля задохнулась и судорожно ухватилась обеими руками за край кровати. За несколько секунд ни кровинки не осталось в ее искаженном, застывшем лице, и только глаза, ставшие вдруг глазами взрослой женщины, метались от ужаса.

— Что с тобой, девочка? Что с тобой? — Обманка вскочила с места, так натурально изображая испуг, что и сама, казалось, верила в свою искренность. — Ты так побледнела. Воды, да? Что с тобой, бедняжка? Бог мой! — всплеснула она руками, словно только что осененная догадкой. — Да уж не за тобой ли он волочился тут без меня? Вот не думала-а-а! Ну, негодяй! Не успела девочка сойти на берег — давай морочить ей мозги! Ну, негодяй…

— Уйди! — крикнула Геля, вскакивая.

— Так, может, Белявский не зря ревнует тебя к Морошке? — спросила Обманка. — Может, и ты не зря ночевала в прорабской? Может, туда и собираешься? Девочка, да ты рехнулась?

— Уйди! — еще раз с ненавистью потребовала Геля.

— Вот не знала-а-а!

— Все ты знаешь! Хотя нет, не все…

— А чего я не знаю?

— Меня!

— Ха-ха! А что ты за птичка?

— Погоди, узнаешь!

— Ну, что ж, сходи, поживи, — заключая перепалку, заговорила Обманка с иронической улыбкой. — Поживи. Убежишь подальше, чем от Белявского. В тихом-то омуте самые черти и водятся! Да и я тебе такую здесь жизнь устрою, что свету белого невзвидишь! Всем будет светить солнышко, да не тебе! Всем…

— Вон! — оборвала ее Геля, задыхаясь от гнева. — Вон, а то…

Она не знала, конечно, что может сделать с издевательски посмеивающейся над ней Обманкой, но ей хотелось убить ее на месте, и она схватила со стола стеклянную банку, в которой держала букеты.

— Уйди, подлая, а то…

Видя, что обезумевшая Геля в самом деле может ударить ее банкой, Обманка ловко выскользнула из каюты. В ту же секунду дверь дрогнула от удара — и послышался звон разбитого стекла.

«Что со мной было? — очнувшись и разглядывая осколки стекла у порога, подумала Геля. — Почему я так испугалась, когда она сказала про Арсения Иваныча? Почему я хотела убить ее?»

Увидев свой чемодан на кровати, Геля вспомнила, что она с раннего утра задумала перейти в прорабскую. Это решение было принято ею с одной целью — заставить Белявского как можно скорее покинуть Буйную. «А надо ли только ради этого переходить в прорабскую? — подумала Геля. — Он и так не выдержит. И так уедет. Зачем лишние пересуды? Да и Арсению Иванычу как бы не навредить, если поселюсь в прорабской…» Удивительное дело, сколько сейчас отыскалось доводов против решения, принятого на заре! И все доводы очень серьезны. Но почему же ни один из них не пришел на ум в то время, когда она сидела с Морошкой на березе?

Она еще не отказалась окончательно от своего решения, но уже сомневалась в его разумности. Да и руки и ноги налились такой вялостью, что невозможно было тронуться с места. Все в ней ослабло и остыло.

Она не слышала, как открылась дверь…

— Это к счастью.

За порожком каюты, указывая глазами на осколки, стоял Борис Белявский. Всем своим видом он старался показать, что серьезно верит в народную примету. Он не торопился войти, словно был твердо уверен, что его не прогонят.

— Впрочем, надо подмести, — сказал он, переступая порожек, как свой человек. — Где у тебя веничек? Ах, вот он…

Он не спал всю ночь, а рано утром его навестила Обманка. Он открыл ей дверь и вновь развалился на кровати, задымив папиросой, последней из пачки, начатой на рассвете.

— У тебя тут как в душегубке, — заметила Обманка.

— Вот и хорошо, — ответил Белявский.

— Видать, ты не только растяпа, а еще и хлюпик: вон как нюни распустил! — обругала его Обманка. — Смотреть противно. Будь мужчиной! Возьми себя в руки! Не падай духом!

— Сама сказала: сегодня будет поздно. Значит, все кончено…

— Ошиблась, только и всего. У всех бывают ошибки.

— Но ведь она у него?

— В прорабской. Одна. Он всю ночь бродил как помешанный, а утром посидели на березе — вот и вся их любовь.

— А что случилось?

— Нет худа без добра, — ответила Обманка и прошлась по каюте. — Я думаю, она убедилась, что ты ее любишь, раз хотел даже насильно увезти отсюда. Пойти на такой риск — не шуточное дело. Убедилась. Точно. Вот и медлит и раздумывает…

Белявский сорвался с кровати:

— Верить ли?

— Верь, — приказала Обманка. — Разладил ты им любовь, здорово разладил, а теперь я еще один клин забью!

Но тут Белявский вспомнил о Морошке:

— Пока забиваешь — он меня выгонит.

— Сейчас ему не до тебя, у него с инженером на весь день заваруха, — пояснила Обманка. — Вот забью я еще один клин — и тогда пусть гонит. Она пойдет за тобой.

После этого разговора у Белявского немного поутихла ревность, от которой он сходил с ума всю ночь.

Несколько минут назад у него опять побывала Обманка.

— Иди действуй, — сказала она, обмахиваясь платочком. — Только спокойно, уверенно, без крика. Извинись. Я такой сейчас клин забила, что она обмерла. Деваться ей некуда. Не опростоволосишься — пойдет за тобой без поводка.

— А сама-то отчего вся горишь? — спросил Белявский.

— Клин забивала.

— Не перестаралась?

Обманка даже смутилась немного:

— Не знаю.

Пока Белявский заметал осколки, Геля следила за ним молча, удивляясь не тому, что он уверенно хозяйничает в ее каюте, будто между ними ничего не произошло, а своему молчанию и безразличию. Надо бы так крикнуть на Белявского, чтобы его ветром вынесло из каюты, а у нее точно отсох язык. И только когда Белявский поставил веничек в угол, прикрыв им осколки, она кое-как собралась с силой и спросила:

— А тебя-то кто подослал?

— Сердце, — смиренно ответил Белявский. — Только сердце.

За ночь у него еще сильнее посерели и выдались скулы, подбородок стал более колючим, а расчесы на шее и груди, искусанных мошкой, пылали, как ожоги. Но зато глаза, хотя и опухли, хотя белки их и отливали краснинкой, стали еще лучистее, будто омылись росой.

— Тебе трудно поверить, но оно у меня есть, — немного погодя добавил Белявский.

Не без страха шел Борис к Геле. Но теперь, поняв, что ей трудно прогнать его, раз не прогнала сразу, он воспрянул духом. Его радовало и начало разговора. В надежде, что так или иначе, а все в конечном счете обойдется, он даже пошутил:

— А здорово ты меня вчера!

Геля промолчала, слегка опустив глаза, и Белявский, еще более поверив в чудо, даже хохотнул, хотя и через силу:

— Ловко!

— Я думала, тебя унесло, — сказала Геля.

— Испугалась?

— Еще бы…

— Ну, так мне и надо! — воскликнул Белявский, радуясь тому, что Геля, хотя и сдержанно, а заговорила. — Болван и есть болван. Ты уж извини. С кем чего не бывает? Забыл, что на дворе двадцатый век! — Он с легкостью издевался над собой, стараясь, как бывало, развеселить Гелю. — Додумался же!

Зная, что Геля ненавидит сейчас Обманку, может быть, даже сильнее, чем его, он решил: что ни свали на нее — все сойдет.