Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович

С каждой секундой у Родыгина, пока он слушал Морошку, все сильнее и сильнее бурело лицо и кровенели немигающие глаза. Через силу дождавшись, когда прораб выскажется до конца, он поднялся за столом и воскликнул с неприязнью:

— Похвально! Очень похвально!

— Не нуждаюсь я в похвале, — пробасил Морошка.

— Но вы понимаете, что вы сейчас сказали?

— Я сказал вам правду в глаза, — не избегая сумасшедшего взгляда Родыгина, твердо ответил Морошка. — И очень жалею, что не сделал этого раньше.

— Вы наплевали мне в глаза! — закричал Родыгин, впервые чувствуя, что наконец-то преодолел таинственный барьер в отношениях с Морошкой и теперь может быть самим собой. — Мне не нужна чужая слава! Я никого не обкрадываю! Вам померещилось черт знает что, вы и давай самовольничать, и давай рисковать жизнью многих людей? И ради чего? Оказывается, только для того, чтобы прославить Волкова! Я знаю, он для вас — святая икона. Вы молитесь на него и хотите, чтобы молились все. Но знайте: этого никогда не будет. С ним теперь разговор короткий. За грубейшее нарушение техники безопасности я у него своей властью отберу книжку взрывника — и таким образом он будет лишен права на досрочную пенсию. Ему придется зарабатывать стаж простым рабочим еще пять лет!

— Да ведь он не виноват, — сказал Морошка, бледнея от мысли, что сгоряча главный инженер может осуществить свою угрозу. — Он выполнял мой приказ.

— Никакой приказ не в силах заставить настоящего взрывника забыть о технике безопасности! А забыл — отдай книжку и иди таскай ящики!

— Не дурите, — тихо потребовал Морошка.

— Угрожаете?

— Он не заслужил…

— Он заслужил, чтобы его отдали под суд! Скажете, я не прав?

— Как всегда, вы во всем правы, — ответил Морошка, всматриваясь в лицо главного инженера. — Но у вашей правоты — тайменья пасть…

На несколько секунд Родыгин будто захлебнулся от последних слов Морошки. А тому хватило этих секунд, чтобы выйти из каюты.

Родыгин отлично знал, что в отношении Демида Назарыча Волкова следует проявлять особую осторожность: героя войны, старого коммуниста и опытного взрывника знают по всему Енисею, по всей Ангаре и ни при каких условиях не дадут в обиду, тем более что через месяц он уходит на пенсию. Но мысль, что именно он, Волков, прежде всего и есть главный виновник его волнений, ослабила тормоза. О книжке он заговорил, конечно, сгоряча, да еще в надежде, что его угроза охладит строптивого Морошку и тот откажется от своей мысли связать с именем старика новый заряд. Но этого не произошло. Оставалось унизить и ославить старого взрывника. Кто же после этого посмеет называть что-либо его именем? Ведь как иногда бывает: один раз провинился — и твое имя будут долго всячески чернить и обливать грязью.

Выйдя вслед за Морошкой из каюты и сойдя в большом возбуждении на берег, Родыгин небрежно поздоровался с бригадой, готовящей заряд, и остановил взгляд лишь на старом взрывнике, который стоял у спаровки, сурово хмурясь, определенно в ожидании расправы.

— Так вот, товарищ Волков… — Родыгин помолчал, стиснув скулы, изображая, что ему чертовски трудно говорить старику горькие слова и он лишь по долгу службы обязан вершить свой правый суд беспощадно. — Вы отстраняетесь от работы.

Такому прославленному взрывнику, как Демид Назарыч, конечно, нелегко на старости лет, да еще на людях, услышать эти слова, и Родыгин, понимая это, рассчитывал одним ударом выбить почву из-под его ног. Но Демид Назарыч, к удивлению Родыгина, даже и не дрогнул, а только, показалось, стал черней с лица да слегка, словно прицеливаясь, шевельнул левой бровью. Присутствие бригады, скорее всего, помогло его дьявольской выдержке. И когда Родыгин понял, что ошибся в расчете, в груди его потянуло сквознячком: до чего же трудно, оказывается, иметь дело с людьми, которые многие годы запросто водятся со смертью!

— А за что? — спокойно, без удивления и обиды спросил Демид Назарыч; взгляд его зорких, острых глаз говорил, что хотя он и знает, за что отстраняется от работы, но желает, ради интереса, услышать об этом от самого главного инженера.

— Вы знаете, за что… — избегая прямого ответа, проворчал Родыгин и нахмурился из-за каверзы старика.

— А все ж?

— За то, что нарушаете технику безопасности. За то, что слушаетесь дурацких приказов. Мало этого?

— И насовсем? — переспросил Демид Назарыч.

Сквознячок уже прихватывал грудь Родыгина, и он, теряясь, ответил рассеянно:

— До разбора дела.

— И дело уже заводите?

— А как же!

— Так, ясно и понятно.

Невозмутимое спокойствие и теперь, когда речь зашла о «деле», не покинуло Демида Назарыча. И такое зло вдруг взяло Родыгина оттого, что здесь, в тайге, на каждом шагу встречаются ему люди какого-то особого закала, особой выдержки, особой силы! И Родыгин, свирепея по этой причине, решил ударить старика еще раз, надеясь все же сбить его наповал…

— Обойдется без суда — останетесь взрывником, — сказал он, вцепившись взглядом в Демида Назарыча и ожидая, как дрогнет его лицо.

— Ясно и понятно, — не дрогнув, повторил старик.

— А пока работайте простым рабочим.

— Я всю жизнь простой рабочий, — с едва приметной усмешкой ответил Демид Назарыч. — Милое дело.

Родыгин знал: самое верное средство сразить старика — отобрать у него заветную красную книжку, какую он много лет бережно носил рядом с партбилетом. И зло разбирало вовсю, и нестерпимо чесались руки, и хотелось сдержать свое слово перед Морошкой, но Родыгин на какой-то последней грани опомнился, с минуту держал зубы стиснутыми, пока не занемели скулы, и затем сказал:

— Отдайте запалы Подлужному…

С напряженным вниманием и тревогой наблюдал Арсений Морошка и за Родыгиным и за Демидом Назарычем. «И откуда у него эта сила? Прожил трудную жизнь? Был на войне? Тысячу раз встречался со смертью? — гадал Морошка. — И все-таки, однако, не только это…» Он видел, как озлобился Родыгин, и ждал, что он вот-вот заговорит о книжке. Ему уже представилось, как Демид Назарыч вытаскивает из нагрудного кармана запрятанные от сырости в мешочки из полиэтиленовой пленки свои документы и перебирает их перед Родыгиным. И тут Морошку осенило: «А-а, знаю отчего!» И Морошке, у которого минуту назад на душе было так тоскливо, хоть криком кричи, сразу же полегчало, будто вышел из глухомани на перевал, откуда открылись необозримые просторы. И Морошку совсем не удивляло теперь, что Родыгин струсил перед Демидом Назарычем. Так и должно быть. Он посмотрел на батю долгим, влюбленным взглядом и сказал с хитрецой:

— Отдай, батя, — и взглядом добавил, что очень рад его победе.

Но Вася Подлужный, обидевшись за Демида Назарыча, сказал сквозь зубы:

— А я не возьму! Я не желаю!

— Возьми, Вася, — ласково, многозначительно попросил его Морошка. — Не упрямься.

Ничего не понимая, Вася Подлужный тяжело засопел, еще раз встретился с пристальным взглядом Морошки — и только тогда принял от Демида Назарыча его тяжелую сумку.

Трудно было Родыгину после схватки с Морошкой делать вид, что он прав. Очень трудно. Но надо было — хоть вытяни все жилы.

— Что ж, давайте испытаем, — глядя в землю, предложил Родыгин и стал ждать ответа.

— Вчера испытано, — буркнул Морошка.

— Я не хочу знать, что и как вы делали тут вчера, — выпрямляясь, властно сказал Родыгин. — Один взрыв еще ничего не значит. Могут быть разные случайности. И вы знаете: испытания могут производиться только под моим наблюдением. Вот мы сейчас и поглядим, что выйдет…

Желая подчеркнуть, что с этой минуты он берет на себя главную роль в проведении испытаний нового заряда, Родыгин строго окликнул Подлужного:

— Что вы задумались? Ставьте запалы.

— А сколько их ставить? — спросил Подлужный.

— По одному, конечно…

Оглядев рабочих у спаровки, Родыгин скомандовал:

— А ну, все из зоны!

V

День постепенно наполнялся дымной хмарью. В ней уже едва угадывались очертания северного берега реки. Тайга на южном берегу, по обе стороны Буйного быка, обычно синяя при солнце, с четкими очертаниями взгорий, с мягкими тенями падей, нестерпимо манящая своим океанским раздольем, стала невзрачной, серенькой, вроде вытертой оленьей шкуры. Прежде Ангара выходила из отесанных скал, как из сказочного дворца, выходила, как царица, ослепительно сверкая на весь мир. Теперь же она кралась из мглы, свесившейся над берегами, как из подземелья, и была тусклой, свинцовой, и боялась даже шевельнуть волной.