Книга Рая. Удивительное жизнеописание Шмуэл-Абы Аберво - Ицик Мангер

Дочери под окном рассмеялись, коты на крыше замяукали. Зейдл налил чай в стаканы.

— Пейте, ребята, а потом я прочту вам свой ноевый, то есть новый, пуримшпил.

Мы стали прихлебывать горячий чай. Ангел Зейдл сел за стол напротив нас. Писунчик спросил его:

— Почему вы не выдаете ваших дочерей замуж, реб Зейдл?

— Почему, спрашиваешь? — вздохнул ангел Зейдл. — Спрашивать просто, замуж выдать сложнее. Кто их возьмет, они ведь не красавицы, и потом сегодня даже самый завалящий ангел требует целое царство в приданое. А откуда мне его взять? Теперь не то что раньше. Раньше, бывало, выдашь дочку замуж и не заметишь. А теперь им деньги подавай!

Не везет этому Зейдлу, подумал я, жена сбежала, хоть он этого не хотел, дочери остаются, хоть он и хочет от них избавиться. Когда вырасту, решил я, напишу об этом ангеле Зейдле пуримшпил.

Зейдлу не терпелось. Чаепитие затягивалось. Он едва дождался, пока мы допьем чай.

— Ну что, не хотите больше чая, — спросил он и, боясь, что мы, не дай Бог, ответим «хотим», добавил: — Много чая пить вредно, особенно летом.

Мы пошли ему навстречу и сказали, что больше не хотим. Ангел Зейдл пригласил нас в комнату. Там ему лучше читается. Там светлее от настольной лампы.

Мы вошли в комнату. Зейдл порылся в ящике и вытащил рукопись. Мы уселись на одну из трех лежанок, стоявших в комнате. Ангел Зейдл сел на другую лежанку напротив нас. Он откашлялся и сказал:

— Теперь не перебивайте, ребята. Увидите, вам понравится.

— Мы готовы слушать, реб Зейдл.

Зейдл уткнулся носом в рукопись и начал читать. Коты на крыше замяукали.

«В Ноевом ковчеге. Праведник Ной лежит мертвецки пьяный. Входят Хам и Иафет.

Хам: Яфка! Яфка!

Иафет: Чё те, Хам?

Хам: Глянь-ка, дрыхнет папа там?

Иафет: Он с утра вино хлестал,

Нахлестался и устал,

Как медведь теперь сопит.

Хам: Знаешь что, пока он спит,

Будем делать все, что хочем.

Иафет: Нос травинкой пощекочем,

Он подумает, что мухи,

Он подумает, что блохи.

Хам: Ой, схлопочем оплеухи,

С нашим папой шутки плохи!

Иафет: Ну так как?

Хам: А вот так!

Иафет: Говори!

Хам: Задерем ему рубаху.

Иафет: Решено, но только тихо,

А не то разбудим лихо!

Оба подходят на цыпочках, задирают на Ное, который спит как убитый, рубашку, затем берутся за руки, пляшут и поют.

Хам, Иафет: Ой, папаша, стыдно,

У тебя все видно.

Поглядите сами

На такую гадость,

То-то будет радость,

И пляшите с нами.

Тут приходит Сим. В руках у него Библия. Увидев своих милых братцев, он сердится.

Сим: Ну-ка, прочь пошли отсюда!

Хам: Он подслушивал, Иуда!

Иафет: Вот жидовская паскуда!

Сим: Расскажу я все папаше.

Хам: Ну, попробуй, дело ваше…

В этот момент просыпается праведник Ной. Он протирает глаза. Оглядывается и три раза сплевывает.

Ной: Тьфу! Над крышей синагоги

(И приснится же кошмар)

Я летал, раскинув ноги,

Как какой-нибудь комар.

Вдруг упал. Такой удар!

Он хватается за сердце. Поворачивается к детям, которые стоят вокруг него.

Ной: Дай воды — залить пожар!

Сим убегает и приносит папе стакан воды.

Сим: Выпей, папочка, стаканчик!

Ной выпивает воду, ему становится лучше. Он треплет Сима по щечке.

Ной: Ты, мой Сим, хороший мальчик.

Ной снимает плетку со стены. Дети садятся вокруг стола. Ной спрашивает у них нараспев:

Что сегодня по программе?

Иафет: Что-то там об Аврааме.

Хам: О Яфете и о Хаме.

Сим: Папочка, я знаю, знаю!

„Порожденья Ноя“[107]!

Ной: Повторяйте все за мной:

„Порожденья Ноя“.

Праведник Ной взмахивает плеткой. Три брата раскачиваются над Библией и повторяют нараспев.

Сим, Хам, Иафет: „Порожденья Ноя“.

Дым клубится над трубой,

Пью с утра вино я.

В этот момент приходит делегация собак. Они вертят хвостами и гавкают.

Собаки: Гав, реб Ной, гав-гав!

Ущемленье прав!

Что толку нас спасать,

Если баба Ноиха,

Злая баба Ноиха

Не дает нам жрать.

Собаки отходят в сторону. Появляется делегация свиней. Каждая свинья вскидывает правую переднюю ножку.

Свиньи: Хайль, реб Ной, хайль!

Мы подымем хай,

Для тебя не снедь мы,

Только баба Ноиха,

Злая баба Ноиха

Тоже хуже ведьмы.

Свиньи отходят в сторону. Появляются две тощие белые кошки. Они мяукают.

Кошки: Мяу, реб Ной, мяу!

Скажи своей фрау:

Пусть из банки

Даст сметанки,

Для любимой киски —

Молочка из миски».

Больше ангел Зейдл не мог читать. Коты на крыше подняли такое мяуканье, что ни одного слова не было слышно. Мы заткнули уши, ангел Зейдл был просто в отчаянии. Рукопись дрожала в его руке. Он простонал:

— Быть гонимым дочерьми — еще куда ни шло, они хоть дочери, но терпеть гонение от котов — это выше сил.

Три дочери вошли в комнату. Перед ними и за ними прыгали коты. Один из них запрыгнул мне на колени. Я отбросил его.

Шифра, старшая дочь, злобно посмотрела на меня и проворчала:

— Своей головой будешь бросаться, мальчик.

Вторая стала выпроваживать нас из комнаты:

— Давайте, ребята, уже поздно. Спать пора.

Ангел Зейдл был расстроен. В кои-то веки есть кому послушать его пуримшпил, а тут являются дочери, чтоб их, и не дают дочитать.

— Ну, чего стали, дурни?

Старшая дочь взмахнула крыльями и задула лампу. Мы остались в темноте.

Нам ничего не оставалось, как уйти. Мы на ощупь нашли дверь.

— Спокойной ночи, реб Зейдл.

Ангел Зейдл тяжело вздохнул. Он все еще сидел с пуримшпилом в руке. Дочери, переругиваясь, стелили постели. В темноте горели зеленые глаза котов.

Выйдя на улицу, мы отряхнули крылья. Отдышались. Небо было усыпано звездами. Над нашими головами висело облако.

— Знаешь что, Шмуэл-Аба, давай немного покатаемся на облаке! — сказал Писунчик.

Мы взмахнули крыльями и взлетели. Облако плыло медленно, не торопилось. Зачем, скажите на милость, ему было торопиться и куда?

Мы уцепились за край облака. Раз-два-три — и вот мы уже едем верхом.

Писунчик был счастлив… Его глаза сияли. Снизу они, наверное, выглядели как две звезды. Писунчик запел:

Нам на облачке кататьсяВ вышине, в вышинеВ миллион раз интересней,Чем на резвом коне.

Резвый конь и тот устанет,Спотыкаться начнет,А на облачке катайсяХоть всю ночь напролет.

Я посмотрел вниз. Дома райского города казались игрушечными. Я попытался угадать, где чей дом, где чей особняк. Писунчик продолжал петь:

Прыгай, облачко-лошадка,Вкривь и вкось! Вкривь и вкось!Только нас со Шмуэл-АбойТы на землю не сбрось.

— Жаль, Писунчик, что с нами нет фотографа Зейдла. Здесь, на облаке, он мог бы дочитать нам свой пуримшпил, посылая дочерей с их котами коту под хвост.

— Только его здесь не хватало, этого растяпы, Шмуэл-Аба, — взмахнул крыльями Писунчик. — Пусть спит себе на здоровье.

— Жаль его все-таки, — сказал я, — а этот его пуримшпил очень хороший.

Писунчик снова запел:

Прыгай, облако-лошадка,До небес! Скок-поскок!Там серебряные нитиЛунный вьет паучок.

Ну и накатались мы на этом облачке! Около полуночи мы с него спрыгнули. И как раз вовремя. Облако возвращалось в турецкий рай.

Мы помахали улетающему облаку руками и запели:

Передай привет Агари,Измаилу-сынкуИ скажи, чтоб нам прислалиЦелый пуд табаку[108].

Мы полетели домой. Опустились рядом с райским лугом. Я простился с Писунчиком.

— Писунчик, помни, утром — в хедер!

Писунчик рассмеялся:

Меир-пархатый не жалеет поп,Меир-пархатый набожней, чем поп.

Писунчик вошел в свой дом. Я тоже полетел к себе домой. Пролетая мимо дома ангела Зейдла, я задержался. Крутом было тихо. Зейдл, три его дочери и коты спали. Пуримшпил стыдливо прятался в ящике.