Книга Рая. Удивительное жизнеописание Шмуэл-Абы Аберво - Ицик Мангер

Прилетели райские полицейские в зеленых мундирах. Праведники стали перечислять, что у них украли.

— Все перины, серебряные подсвечники, золотую брошь, даже обручальное кольцо.

— Зеркало, субботний брустихл[118], даже тапочки моего мужа-праведника.

— Выходное платье, дедушкин зонтик и мешочек с мицвами.

— Фамильную серебряную люстру, талес с серебряной аторой[119] из Лейпцига.

— Серебряный годес[120], шелковые чулки моей старшей дочери и свадебное платье моей племянницы.

— Качели из сада, носовые платки, табакерку и ночной горшок, не рядом будь помянут.

Праведники перечисляли, жены им помогали, а райские полицейские записывали. Важная вышла покража. У всех что-нибудь да пропало.

Составление списка украденного заняло целый день. Праведники были так расстроены, что забыли о дневной молитве.

— Следует схватить турок, — сказал праотец Авраам начальнику райской полиции.

Начальник подкрутил усы, будто говоря: «Вы, реб Авром, великий праведник, но что касается воровства, мне лучше знать».

Кто-то назвал имя ангела Шимен-Бера. Начальник полиции навострил уши:

— А что там такое с Шимен-Бером?

— Шимен-Бер всю ночь пил с турками. Утром он собирал деньги с ангелочков, которые пришли посмотреть на фокусников.

— Ага! — взмахнул крыльями начальник полиции и подкрутил ус. — Ага!

Это «ага» он повторил раз десять. После чего приказал привести к нему ангела Шимен-Бера.

Двое ангелов-полицейских отправились за ним. Шимен-Бера они нашли мертвецки пьяным в шинке «У праведника Ноя». Он еле держался на ногах.

Начальник полиции взял его в оборот и грозно сказал, что ему ничего не поможет и что он, начальник полиции, советует ему сию же минуту сказать, где турки.

Ангел Шимен-Бер стал клясться, что ничего не знает, что ни о чем плохом он не думал. Турки поставили ему водки, он и выпил. Кстати, пусть полиция ему скажет, в какой райской книге записано, что нельзя пить водку, если ее поставил турок.

Начальник полиции прикрикнул на него и сказал ему коротко и ясно, что такие штуки с ним не пройдут. Он на этих делах собаку съел: Шимен-Бер — пособник воров, он в сговоре с турками, улика — то, что он собирал деньги с ангелочков, а это ему поручили турки.

Шимен-Бер взъярился. Он заорал таким голосом, что праведники в соседних домах чуть Богу душу не отдали. Пусть говорят, что он пьяница, ладно, но что вор, вор — кто скажет ему, что он вор, тот у него узнает!

Шимен-Бер схватил начальника полиции за грудки и так долго тряс его, что тот потом еле смог перевести дух.

— Вор, говоришь, охальник! — кричал Шимен-Бер. — Я тебе, ублюдку, крылья переломаю, я тебе… я тебе…

Шимен-Бера едва отодрали от начальника полиции. Ему связали крылья и повели в райскую кутузку.

На следующий день его отпустили. Шимен-Бер стоял на своем: он думал, что это просто турки. Откуда ему было знать, что они воры, негодяи? Он только хотел стаканчик пропустить, и откуда ему было знать, что это кончится покражей.

У праведников царил полный мрак. Спали на голых матрасах, ели руками и глотали слезы.

Полиция вынюхивала, обыскивала. Каждый день составлялся новый протокол. У ангела Хоне в писчебумажной лавке уже не хватало бумаги, а воров так и не схватили.

— Чем же это кончится? — спрашивали праведники у начальника полиции. — Пропало краденое, пане начальник?

Начальник полиции крутил усы и хитро усмехался:

— Что значит пропало? У райской полиции ничего не пропадет.

— Сколь веревочка ни вейся… — заключил один из праведников.

И снова стали искать, разнюхивать, расследовать, арестовывать подозреваемых, отпускать их и арестовывать других.

Чем кончилось дело о покраже, схватили воров или нет, я сказать не могу, потому что через несколько дней мой друг Писунчик сообщил мне, что Шимен-Беру поручили отправить меня на землю…

Я замолчал. Раввин напротив меня сидел будто высеченный из камня. Даян — с выпученными глазами. Богач реб Мэхл Гурвиц не мог найти слов, чтобы выразить свое удивление моим рассказом о рае, и наконец произнес:

— Зондер… Зондербар!

Мой папа сидел опираясь локтями о стол и смотрел на меня большими, удивленными глазами.

— Странный какой-то этот рай, — сказал раввин. — Есть там и дураки, и разбойники, и воры, ой горе мне. Как же это может быть, мальчик? Что-то мне не верится, что все тобой рассказанное — правда.

— Все, что я рассказал, правда, я своими глазами все это видел.

— Может, это все воображение, — сказал даян. — Тебе это все привиделось, а ты думаешь, что это правда. Как же это можно представить, чтобы праведникам приходилось спать на голых матрасах, а их женам не во что было поставить субботние свечи, потому что у них украли подсвечники?

— Может, все-таки воображение, — очнулся раввин, как пьяный на сеновале.

— Это не воображение, уважаемые, а чистая правда. Может, это ваш рай, каким вы его себе рисуете, — воображение, выдумка. А тот рай, откуда я пришел, настоящий, и пусть у него есть изъяны, но все равно он прекрасен. Поэтому-то я тоскую по нему и готов, если позволят, вернуться обратно.

Моя мама подбежала ко мне, схватила меня на руки и крепко прижала к сердцу.

— Что ты такое говоришь, мой кадиш, что значит вернуться обратно в рай? Ты, золотце мое, останешься с мамой, да я глаза выцарапаю тому, кто попробует тебя у меня отобрать.

Ну вот, на тебе, подумал я, так всегда с земными мамами. Чуть что — сразу глаза выцарапывать. Они думают, что земля — такая уж находка, что ее уж и не покинь. Не зря в раю говорят: она добрая и глупая, как земная мама.

Раввин погладил белоснежную бороду и спросил меня:

— И как же так получилось, что послали на землю тебя, а не твоего друга Писунчика? Ты ведь был таким же ангелочком, как и он?

Я сказал ему, что, судя по всему, я был не настоящим ангелочком, а лишь временным. Отличие настоящего ангелочка от временного в том, что настоящий ангелочек не может родиться на земле. Настоящего ангелочка, если он согрешит, посылают на время в мир хаоса или в ад. Там он должен разгребать руками жар до тех пор, пока не кончится наказание.

Раввин поднялся. Он весь дрожал. Он сказал папе:

— Готовься к обрезанию, Файвл. Советую тебе назвать его Шмуэл-Аба, так же, как его звали в раю.

Отец согласился:

— Конечно, Шмуэл-Аба, как же еще?

Мама меня больше не спускала с рук. Богач и даян простились с папой:

— Тебе досталось сокровище, Файвл. Береги его как зеницу ока. Такой парень, как твой Шмуэл-Аба, настоящий клад.

Мама обнимала меня и целовала. В ее прекрасных глазах блестели слезы.

— Золотце ты мое, жемчужинка моя, Шмуэл-Абеле!

Гости поцеловали мезузу[121]. Раввин громко сказал: «Спокойной ночи! Даст Бог, увидимся на обрезании, Файвл».

Мама уложила меня в колыбельку. Папа еще долго ходил по комнате. Его тень недоверчиво ковыляла за ним по стене.

ОБ АВТОРАХ

Ицик Мангер (1902, Коломыя, Галиция — 1969, Хедера, Израиль) — крупнейший еврейский поэт, писал на идише. Детство провел в Черновцах, затем жил в Яссах, Бухаресте, Варшаве, Париже, Лондоне и Нью-Йорке. Умер в Израиле, куда переехал незадолго до смерти.

Имя Мангера носит израильская литературная премия, вручаемая писателям, пишущим на идише.

На протяжении всей жизни любимым жанром Ицика Мангера оставалась баллада. Его итоговый сборник, изданный в 1952 году, так и называется «Песня и баллада». В 1930-х годах Мангер написал книгу баллад «Медреш Ицик (Толкование Ицика)». В этих балладах, гротескных, комических и грустных одновременно, персонажи Библии помещены автором в контекст повседневности восточноевропейского местечка.

Мангер много работал для театра и кино, писал критические и литературоведческие эссе. Но прежде всего Ицик Мангер — истинно народный поэт, на стихи которого написаны десятки песен, многие из которых звучат до сих пор.

Мендел Рейф (1910, местечко Красное, Галиция — 1942, лагерь уничтожения Белжец) — иллюстратор, карикатурист, сотрудничал в сатирических журналах «Хохол» (Львов) и «Шпильки» (Варшава).

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Валерий Дымшиц

Дотроньтесь указательным пальцем до кончика носа, затем проведите вниз, и вы нащупаете ложбинку на верхней губе. Нащупали? Это оттого, что специально обученный ангел щелкнул вашу душу по носу снизу вверх, когда вам предстояло родиться, — вот и осталась вмятина.

Души, как известно, обретаются у Бога в вышних. Оттуда их отправляют на Землю одну за другой, по мере того как рождаются люди, туда же души и возвращаются. Душа, пока она в раю, знает, ясное дело, всю Тору на зубок, но перед воплощением должна ее забыть. Иначе в чем же будет собственная заслуга человека, который потом должен посвятить свою жизнь изучению Торы. Так вот, чтобы душа все-все забыла, ей и дают пренатальный щелчок по носу, хотя есть ли у души нос — точно не известно.