Лучший правитель Украины. О том, как Румянцев сделал Малороссию богатой и счастливой - Сергей Александрович Алдонин

Карла Фридриха, он приходился внучатым племянником яростному противнику первого русского императора — Карлу XII. Его даже рассматривали в качестве кандидата на шведский престол… Но бездетная Елизавета ещё в 1742-м объявила его наследником — и немцу пришлось переехать в холодную, неуютную для него страну. Переход Пётра в православие, по-видимому, был формальностью: к «византийским» богослужениям он относился иронически. Елизавета, хорошенько узнав племянника, относилась к нему неприязненно, но ей не хватало решительности, чтобы заменить наследника. Да и бесспорных кандидатов не было.

Пётр Фёдорович быстро перевернул ситуацию с ног на голову: произвел Румянцева в генерал-аншефы, наградил его орденами святой Анны, святого Андрея Первозванного и назначил главнокомандующим русской армией, расположенной в Померании. Император искал популярности — чтобы опираться не только на страх, но и на преданность. Кроме того, Пётр Фёдорович проникся уважением к Румянцеву, главным образом, благодаря уважительным отзывам Фридриха о русском генерале. А Пётр Александрович понимал, что завоевательные планы Голштейна, в случае благоприятного исхода наступления на Данию, сулят фельдмаршальский жезл.

Петра III в историографии нередко представляют слабоумным, невежественным тираном — и виной тому некритическое восприятие отзывов двух Екатерин — Великой и Малой. Но ждать объективности в этом вопросе не приходится ни от мудрой Дашковой, ни от премудрой Фелицы.

Среди достоинств Петра Фёдоровича в глаза бросалась нешуточная работоспособность. Он ценил её и в сотрудниках — и разглядел в Румянцеве. К тому же этот генерал побеждал Фридриха, перед которым Пётр преклонялся. У русского императора было своё мнение насчёт этих побед: он приписывал их исключительно численному превосходству русских. И всё-таки уважал генерала-победителя.

Перед генерал-аншефом поставлена новая цель: действовать сообща с прусской армией против Дании. Злейшие враги по мановению руки самодержца превратились в союзников. А недавние союзники — датчане — стали для России объектом нападения… Разумеется, в глазах бывших союзников (и прежде всего — Австрии) русские выглядели предателями. Они даже не верили в возможность столь молниеносной перемены.

Пётр Румянцев

Предстоящая война не воспринималась как услуга Фридриху (сам прусский король не был сторонником нового похода!), то была дань голштинскому патриотизму Петра Фёдоровича, причём никаких выгод для России разгром Дании не сулил. Император Всероссийский намеревался восстановить единое Голштинское герцогство. Если уж речь зашла об интересах Голштинии — беречь русские жизни, разумеется, он не намеревался. Император решил послать на датский фронт и гвардию, которая привыкла к Петербургу… Это решение и станет роковым для него.

Фридрих критически оценивал способности главнокомандующих вроде Фермора, Салтыкова и Бутурлина, но хватку русского солдата почувствовал сразу — и пришёл к выводу: «Эти войска, плохо предводительствуемые и медленно двигающиеся, опасны по своему мужеству и несокрушимой выносливости. Легче перебить русских, чем победить». Румянцев под Кольбергом доказал, что и быстрые переходы для русских — не диковина. А, значит, северного соседа следует опасаться и ограничивать его завоевательные аппетиты. Фридрих и фон дер Гольц пытались убедить царя отложить поход на Данию. Пруссия, истощённая поражениями, не выдержала бы новой кампании.

Румянцев видел и резонные стороны политики голштинца — он не осуждал его политику столь однозначно, как Ломоносов. Сказывалось уважительное отношение к Фридриху: с таким союзником теоретически можно было бы и славу приобрести, и империю укрепить. Впрочем, после Кунерсдорфа, Берлина и Кольберга непросто было найти общие интересы двух держав — России и Пруссии. Современный историк А. С. Мыльников так расценивает резоны Петра Третьего и канцлера Воронцова: «Во-вторых, переход от конфронтации к сотрудничеству с соседним государством сыграл в последующем позитивную роль. Тем более что участие в антипрусской коалиции как раз менее всего отвечало национальным интересам России, делая ее фактически поставщиком пушечного мяса для союзников, в первую очередь — австрийской монархии». Это спорное утверждение. Присоединение Восточной Пруссии с портами и древним Кенигсбергом было реальностью — и этот факт не вписывается в концепцию «пушечного мяса для Австрии». Русские полководцы и дипломаты из числа сторонников войны с Фридрихом постоянно конфликтовали с австрийцами, отстаивая интересы России. Салтыкова и Бутурлина можно обвинить в медлительности и нерешительности, но не в приверженности австрийским интересам.

Румянцев получил от Петра III немало наград: но их после Кольберга никакой монарх не пожалел бы для полководца. Когда Петра Александровича представляют убеждённым сторонником союза с Пруссией в голштинском духе — это натяжка. У Румянцева в жизни не было других маяков, кроме интересов Российской империи и собственной карьеры.

Преподобный Исихий Иерусалимский глаголил: «Нет яда сильнее яда аспида и василиска, и нет зла, страшнее самолюбия. Исчадия же самолюбия — змеи летающие: самохваление в сердце, самоугождение, пресыщение, блуд, тщеславие, зависть и вершина всех зол — гордость, которая не только людей, но и ангелов свергла с небес и вместо света покрывает мраком». Всё так, но без этих соблазнов ни один полководец не мог бы выбиться в победители. И о карьере Румянцев думал непрестанно — в особенности в молодые годы.

Осмеянный всеми несостоявшийся датский поход мог открыть для Румянцева новые горизонты полководческой славы: и впрямь никогда ещё русские войска не вторгались так глубоко в Европу.

Румянцев не забыл расторопности подполковника Суворова — и 8 июня 1762 года из Кольберга писал императору:

«Генерал-майора князя Голицына пехотного полку подполковнику Александр Суворову, как он всех состоящих в корпусе моем подполковников старее, да и достоин к повышению в полковники, на что он хотя в пехотном полку счисляется, однако почти во все минувшие кампании по повелению командующих вашего императорского величества армиею генералов употребляем был к легким войском и кавалерии, как и тем Тверским кирасирским полком за болезнею полковника командует и склонность и привычку больше к кавалерии, нежели к пехоте получил, в подносимом при сем списке ни в которой полк не назначен, и всеподданнейше осмеливаюсь испросить из высочайшей вашего императорского величества милости его, Суворова, на состоящую в кавалерийских полках ваканцию в полковники всемилостивейше произвесть».

Казалось бы, всё шло к тому, чтобы Суворов получил наконец-то звание полковника — давно им заслуженное. Пётр III в те месяцы осыпал армию наградами и повышениями: молодой император искал популярности в военной среде. А Суворова, ярко отличившегося в последние кампании, почему-то отодвинули — несмотря на настойчивые рекомендации Румянцева, пребывавшего в силе. Почему? Разгадка, скорее всего, связана с деятельностью Василия Ивановича Суворова — отца полководца. В Берлине к нему — как к весьма деятельному губернатору Восточной Пруссии — относились неприязненно. Недовольны рачительным, скуповатым Суворовым были и подчинившиеся русским прусские чиновники. Возможно, прусский посланник намекнул императору, что Василия Суворова