Горислава - Вениамин Колыхалов

Меня всегда неудержимо влекло к рекам. С их первым пробуждением начиналось бурное водополье и в моей душе. Таяла толща сомнений, весь долгий накопленный за зиму снег и лед городской суетности, пустых, ненужных встреч, убивающих влет дорогое время. Хотелось хоть ненадолго побыть вот таким беспечным ручьем. Я — разбуженный весной отпрыск природы — собирался туда же, куда тянулись легкие караваны обрадованных птиц. Какая необоримая сила двигала ими и мной? Подхваченные не магнитными бурями — ветрами малой родины, летим мы к холодной земле сквозь метельные заверти, взламываем грудью обрушительные ветры. Зима не убежит отсюда впопыхах. Будет долго ломать весну, отстаивать голую твердую землю, леденить соки в унылых древесных стволах.

У весны и у рек громкий, властный клик.

Стою на берегу, вижу жалкие потуги обессиленной зимы, затеявшей устрашить землю и воду обильным снегом. Река ссекает под корень весь взращенный морозом белый сад. Что для нее эти хилые саженцы? Сверху нажимает на снег солнце, снизу расправляется вода — в славную ловушку угодило разъяренное отзимье.

К полудню ветер разметал последние снегоносные тучи. Солнце разом обновило округу. Река предстала во всем блеске могучего разлива. Потопленное луговое заречье зеркальностью вод раздвигало границы вольного набега на бескрайнюю пойму. Вода пустила на жительство солнце и небо, а ей все равно не было тесно на открытых просторах спрятанных авдотьевских лугов.

От мокрых крыш, прясел, тротуаров курился парок. Гомонливее, веселее вели себя ручьи, упорно пробиваясь к большой выносливой воде.

Подошла Мавра-отшельница. Тяжелым неподвижным взглядом уставилась на стремительную воду. За год она нисколько не изменилась: староверка держала время на одной метке, не позволяя ему идти на прибыль. Забыв поздороваться, спросила меня скрипучим голосом:

— Сынку мово — Витеньку — в городе не встречал?

— Не приходилось.

— Может, их когда выпускают из камер на волю? На побывку бы приехал, дровец напилил.

Мавра издала тоскливый вздох, зашлась сухим, болезненным кашлем. Медленно побрела вдоль береговой кромки, подбирая на ходу палки и щепки.

После сердечных приступов на лице Тереши рельефнее обозначились морщины. Щеки и лоб походили на миниатюрные узловые станции с бессчетными путями следования, стрелками и тупиками. На запутанных перегонах гремела жизнь и резцом времени чертила свои пути.

Трехгранным напильником Тереша точил старые штыковые лопаты: приближалась огородная пора. Четыре года назад Авдотьевка лишилась последней коняги, огороды приходилось копать вручную. Нынче собирался приехать младшак Василий и вспахать живые огороды в деревушке. Отец не верил ему. Дважды Васька подводил с сеноуборкой. Обещал привезти на барже новую роторную косилку и трактор-колесник. По его застольному хмельному трёпу выходило, что луг он расчихвостит в три дня, завалит родителей сеном. Луговая страда наступила — сын не ехал. Не помог ни сенокосилкой, ни простой литовкой-размахайкой. И с огородом Тереша надеялся на свои силы, не на Васькину технику-невидимку.

Однако в середине мая напротив найденовской избы пришвартовалась самоходка. Мы вышли встречать ее всем малым авдотьевским миром. Василий, хмельной от весны или еще от чего, стоял на палубе возле тягача-вездехода, напустив на лицо от уха до уха сияющую улыбку.

— Батя, принимай чалку! — крикнул младшак, швырнув к нашим ногам кольчатую капроновую веревку. — Не чаял встречи? Думал, опять совру? Напрасно так думал. Васька сказал — Васька сделал. Железно!

Наклонившись, он заматывал восьмеркой веревку на кнехт. Его ранняя лысина, повернутая к нам, блестела, как дорога в гололед.

Васька соскочил на берег, схватил разом в объятья отца и мать, пытаясь оторвать от земли. Шепнул Гориславе: речников надо накормить… ну-у, и сама знаешь.

Дюжие парни сбросили с самоходки на ярок сколоченные скобами шпалы: по четыре под каждую гусеницу вездехода. Водитель тягача лихо сплюнул на палубу, забрался в кабину, включил двигатель. Деревня, отвыкшая от дизельного рокота, вздрогнула от неожиданности.

Борт самоходки стоял почти впритык к задернованному ярку. Вездеход медленно сполз по шпальным сходням, стесанным по краям.

Водитель высунулся из кабины, глядел победителем на недоуменных пенсионеров. Собачка Мавры-отшельницы жалась к ее ногам, боясь взлаивать на стальное страшилище. Нюша теребила кромку плюшевой потертой жакетки. Савва оперся на березовый посох и мутными, усталыми глазами рассматривал неожиданных речных пришельцев.

— Ничё, батя, конь, а?! — ликовал возле тягача Василий. — Махнем твой огород первым: землю в перину превратим.

— Мы его наполовину вскопали.

— Зачем торопился. Обещал ведь.

— Ты много чего обещаешь. Чем пахать собрался — гусеницами?

— Плуг в школьном музее для чего? Подцепим и айда! Горислава долгим, ненасытным взором глядела на возбужденного сына.

— Вася, как здоровье внучат, жены?

— Ничё. Пищат и визжат. Баба стройной стала: обнимешь ее и вдобавок свою спину почесать могешь. Мы к вам на денек. Дальше плыть надо. Техника экспедиции. Кореша мои дали тягач напрокат.

Кореша стояли на самоходке, ждали сигнала.

— Мать, у тебя есть чё-нибудь? — Василий показал пальцами красноречивый жест, известный на всех широтах земли, особенно на российских.

— Нет, сынок, нету. У вас в поселке ларьки, у нас хорьки развелись. С дрожжами туго, тесто поставить не на чем.

— Привез вам дрожжей, застряпайтесь… Значит, мать родная стала по-сухому сына встречать? Н-ну, спасибо… Батя, Победа ведь недавно прошла — неужто за каждую медаль по граненому стаканчику не вмазал?

— Мне болезнь недавно вмазала. Еле оклемался.

Водитель, выключив дизель, чутко следил за разговором и теребил огненный чуб. В рыжине его курчавых волос играло солнце, будто парень начал постепенно гореть с головы и вот-вот распылается весь бойким костром.

— Нюша, а у тебя чё есть? — Васька таранил жгучим насущным вопросом стену молчания, пробивая нужную брешь.

— Ты с низовья прешься, нам бы привезти должен.

Савва долго и тупо смотрел на гусеницы тягача, шевелил синеватыми, обескровленными губами. Внезапно он со всего размаха ткнул посохом в бок вездехода и, дико вскрикивая: танки! танки! — понесся наутек по хилой траве.

— Ну вот, — заворчала Нюша, — навели ужас на человека… Со вчерашнего дня заговариваться стал. Плыви, Вася, дальше. Без твоего мамонта поднимем огороды.

Нюша поплелась за обезумевшим старичком.

— Эх! — махнул вослед рукой Васька, — какое тягло доставили, а ты, кандыба, антимонию разводишь… Егор, врубай скорость и дуй за мной. Деревня заснула, разбудить ее надо.

Тягач умчался к школе. На рваной колее суетились скворцы, выискивая раздавленных дождевых червей.

Веселый пыл скоренько слетел с Василия. Когда я подошел к школе, он ворчал, рассматривая вытащенный из физкультурного зала ржавый плуг. Увидев меня, притворно улыбнулся, пнул сапогом в предплужник, произнес речитативом;

— Летела лягушка, упала в болото. Какая зарплата — такая работа.

Водитель тягача спрыгнул на дерн, с присвистом прошел вокруг допотопного орудия земельного труда. Вдруг вихрастый парень задрал голову, поставил под лучи устья широких ноздрей. Раскрыл рот, лицо сморщилось, и он оглушительно чихнул. Вороны, сидящие на городьбе метров за пятьдесят, подпрыгнули, как от ружейного выстрела. Василий удивленно крутнул башкой:

— Ничего взлай! В здоровом теле — здоровый чих. — Водитель достал разводной ключ. Гайки и болты, припаянные друг к другу ржавчиной, прокручивались в отверстиях.

— Да-а, напашем таким музейным экспонатом! — злился найденовский младшак.

Кое-как укрепили предплужник. Подцепили плуг тросом, поволокли к огороду.

Мы с Терешей в две наточенные лопаты успели вскопать сотки три. Черным пухом лежала наша перекопанная и разрыхленная граблями землица. Неужели ее сейчас примется топтать страшный танк? От него ретиво улепетнул невменяемый Савва.

Мы разобрали звено городьбы. Огненноголовый парень включил малую скорость. Василий разбойно крикнул: «В борозду!». Пахота началась. Это было явное истязание огорода. Предплужник и лемех прыгали по гусеничным вдавлинам, по утрамбованной снегами огородной земле, оставляя за собой неглубокие кривые полосы. Крестьянский сын Василий Найденов забыл, что на ручки плуга надо давить, что он сам не врежется в землю.

Хмурый Тереша стоял на крыльце. Смотрел, как поганят его отведенный под картошку огород. Тягач дошел до нашей копанины и жиманул ее литой массой. Старичок замахал руками, закричал:

— Сто-ой! Наза-ад!

Было поздно. Гусеницы осели на огородной мякоти.

Из-под тяжелых траков тягача полетели большие черные ошметки.