Операция «Святой» - Лариса Захарова

— Президент Бенеш давно понял, что у этих мерзавцев воображение не слишком развито, — сумрачно сказал Дворник. — И знает, история умеет повторяться. Но ведь второй раз в виде фарса, не так ли? Дважды один и тот же сценарий им не удастся осуществить, уверяю вас. Мы ждали этого, соответственно готовились.

— Напрасно, — задумчиво сказал О’Брайн. — Напрасно вы так оптимистичны, профессор. Помните, я знакомил вас со своим добрым знакомым из Швеции? Так вот он просил передать вам, что в тот день, когда президент Бенеш будет считать, что обкатанный сценарий с ультиматумами и прочим провалился, — не зря в Прагу приезжал Маршал Советского Союза Кулик, — то именно в тот день немцы убьют своего же посланника в вашей стране, запамятовал его имя, и создадут повод для агрессии, повод, которому будет очень сложно противостоять. Удар окажется молниеносным, чтобы на разбор обстоятельств инцидента и времени не осталось.

— Полагаю, чешская охрана у посольства Германии в Праге вполне надежна, — съязвил Дворник.

— Зачем вы так? — в голосе О’Брайна слышалась горечь. — Я стремлюсь…

Дворник порывисто обернулся к журналисту, и ему неожиданно понравилось его лицо.

— Кто вы, О’Брайн? Кто этот ваш швед? Вы провокатор? Вы, служащий у Роттермира? Вы, исповедующий постулаты «Дейли Мейл», но проповедующий словно под диктовку Москвы?

— Видите ли, когда шестнадцать процентов британских журналистов безработны, не приходится особенно выбирать, кому продавать свое перо. Особенно если ты не старший сын в семье и у тебя на руках жена и дети. На вопрос, кто я, отвечу. Человек, любящий свою родину, человек, презирающий войну, человек, которого мутит при слове «фашизм». Я, порядочный человек, профессор. Впрочем, последним порядочным человеком в Лондоне был мой покойный дед. Он не знал, что такое ненависть, и в соответствии с христианской моралью умел прощать врагам своим. Я уже не умею…

— А, О’Брайн, вот вы где! — Из-за куста сирени вышла леди Астор. — Прекрасно… И профессор с вами! Чудесно… Вы, Майкл, написали чудный отчет с карлсбадского съезда. Ничего не понятно. Каждый волен толковать в соответствии с собственными взглядами. Высочайшая объективность! Поздравляю… Ну ничего… Двенадцатого, в будущем месяце, ко мне приедет Конрад Генлейн. И все объяснит толково. Я обязательно посоветую Генлейну посмотреть документы эпохи Вашингтона и Джефферсона. Вот они четко сформулировали, почему американские колонии требовали независимости от Британской империи…

О’Брайн вдруг низко-низко опустил голову, плечи его затряслись — он хохотал, не в силах справиться с собой.

— Я сказала что-то неподходящее? — удивилась леди Астор.

— Простите, Нэнси, — пробормотал О’Брайн. — Но… Извините, я должен… — И он заторопился прочь. Дворник отлично его понял. Генлейн и Декларация независимости?!! Это, действительно, слишком!

А леди Астор уже держала в своем кулачке полу профессорского пиджака. Что за манера говорить, обязательно должна вцепиться в собеседника!

— Уверяю, профессор, вам совершенно необходимо познакомиться с мистером Генлейном. Он ведь принят в лучших домах — у Ванситартов, у Черчиллей, то есть у людей, которых вы не считаете друзьями Германии и господина Гитлера. Напрасно они не хотят признать, что господин Гитлер — это почти гений нашего времени… Современники же признавали гений генерала Бонапарта при его жизни… Времена изменились, поэтому я допускаю оговорку «почти». Жаль, вы не знакомы… Я встречалась, Гитлер производит удивительное впечатление. Море обаяния, глаза пророка! Так вот, о Генлейне. Я устрою вам встречу. Уверяю, это будет крайне, крайне полезно. Это будет то, что нужно. Он все объяснит по-доброму, по-хорошему, и вы найдете потом слова, бог вдохновит вас, вы найдете слова, которыми сможете передать президенту Бенешу ваше понимание и его, Генлейна, озабоченность. Нельзя быть эгоистом. Вы пастырь… Словом пастыря вы убедите президента, сколь пагубен эгоизм!

— Я не пастырь, я теоретик, — усмехнулся профессор Дворник, но леди Астор не поняла его иронии.

— Словом пастыря убедите, профессор, Бенеша, что нельзя внимать только своему сердцу. Нужно научиться слушать чужое! Встать на точку зрения противника — кажущегося противника, и он перестанет быть таковым. Ведь, профессор, подумайте, такая война причинит огромные страдания и ущерб, ее результатом могут стать самые разные перемены в положении Европы, которые не будут приятны никому, кроме Москвы… Вот почему Сталин через военную миссию маршала Кулика уговаривает президента Бенеша решительно действовать. Вот почему! Советы сильны, хотят войны, потому что война против Германии будет способствовать возникновению чего-то нового, возможно близкого к идеалам тех, кто теперь контролирует судьбы России. Кому это выгодно? Мне, англичанам, вам, чехам, немцам, независимо от того, живут ли они в Судетах или в рейхе? Только Сталину! И не будем поддаваться на провокацию «решительного выступления»! Вообще, президенту Бенешу лучше постепенно отойти от этого пакта с русскими, и потому что… Буквально на днях мы все ждем Даладье и Боннэ… Мы не позволим французам сделать необдуманный шаг, могущий привести к войне. Король примет их. Тур переговоров — и судьба вашей родины, профессор, будет решена окончательно, надо постараться, чтобы не осталось обиженных, чтобы решение устроило всех. Тур переговоров! Я постараюсь держать вас в курсе, чтобы вы могли проинформировать господина Бенеша, и не просто проинформировать, но убедить прислушаться к голосу великих держав, которые желают только мира и добра вашей родине…

Дворник о предстоящих переговорах по чешскому вопросу, да еще на столь высоком уровне, слышал впервые. Вида не подал, но очень удивился, даже был шокирован новостью. Почему промолчал Леже? Уж не потому ли, что предстоящие переговоры действительно разрешат все проблемы, но так, что эти решения устроят всех, кроме Чехословакии?

— А вам, вам, профессор, — продолжала леди Астор, глаза ее горели, Дворнику стало жутко, но он не мог ни остановить ее, ни уйти, леди Астор уже держала и за пиджак, и за плечо. — А вам, профессор, просто необходимо поговорить с мистером Генлейном по-дружески. Он чудный человек. Уверяю вас, чудный! — Она наконец перевела дыхание. — Я пришла к выводу, что каждый человек, вне политики, взаимоотношений и прочего — это чудный человек. Если бы вы знали, какое удовольствие я получила в свое время от общения со Сталиным! Редкий, чудный человек! Я же была у него, говорила с ним, как вот с вами сейчас… Если не задумываться… Если отделять… Вы понимаете меня? И господин Бенеш — он тоже чудный человек. А какой редкий человек Муссолини! От эфиопского негуса я всегда была в восторге! Чудный человек!

Дворник словно очнулся от бесовской магии ее слов. Что она говорит, что навязывает ему, что внушает?!! Он внимательно посмотрел в лицо леди Астор и не увидел ничего, кроме неустанно двигающегося рта.

— Если бы негус и Муссолини, эти два прекрасных человека… Общий язык, ведь каждый страдает за свой народ, и это так понятно. Я провожу параллели, чтобы вы, профессор, яснее усмотрели, на чужом примере всегда понятнее… Или взять генерала Франко. Ну кто спорит, что у него своя точка зрения на будущее Испании, а у Хуана Негрина или Ибаррури — своя… Красавица… Ибаррури — чудная женщина! Похожа на Дузе, а как она говорит! А договориться не могут. И потому война, и потому над Европой летают красные самолеты… маршала Ворошилова и комбрига Буденного…

«И эта… эта… — Дворник искал и не мог найти приличное слово для определения. — Эта… Нет, она не так глупа, как кажется… Эта… — наконец, принял то слово, что вертелось — слово грубое, но точное. — И эта шизофреничка делает политику! Боже мой…»

Он не слушал ее больше… Леди Астор дернула за рукав. Сказала громко, как глухому:

— А сейчас поговорите с другом моего сына Троттом цу Зольтом, обаятельнейший молодой человек, глубокий экономист… Он математически разъяснит вам и разложит с точки зрения экономики, почему президенту Бенешу выгодно пойти на уступки мистеру Генлейну. Вон видите, он беседует с промышленниками. Они приехали с континента. Уверяю, этим знающим и опытным людям есть что обсудить!

В конце аллеи возле прудика с японскими рыбками среди прочих стоял и высокий стройный молодой светловолосый человек. Дворник узнал его. Тот швед. Он несколько раз пристально посмотрел в сторону скамьи, где сидели Дворник и леди Астор. Дворник вдруг вспомнил имя этого шведа — Дорн. И вспомнил, как Машек описывал своего спасителя… Дорн и тот швед — уж не одно ли это лицо? «Что они все хотят от меня? Почему преследуют так настойчиво?» — ужаснулся Дворник, чувствуя, как по спине под рубашкой струится липкий холодок.

26

Многочисленные часы Виндзорского дворца на все лады отбили полночь. Когда механический оркестр смолк и лакеи, оставив большие светильники, торжественно удалились, Даладье и Боннэ остались одни.