Перекресток волков - Ольга Белоусова

— Дело не во мне, Ной…

— Не веришь… Жаль. А ведь ты должен помнить, Петер, что, помимо всего прочего, огонь, разводимый на Совете, не допускает лжи, — я снял с шеи тонкую цепочку и поднял руку над головой. В талисмане заиграли искорки звезд. По лесу прокатился не то вздох, не то вскрик. Кажется, я сумел произвести впечатление на соплеменников.

— Откуда? Откуда у тебя Клык?

— Мне дал его Белый Волк, — сказал я, надевая цепочку на шею.

— Не может быть…

— Ты уже второй раз обвиняешь меня во лжи, Петер. Моему терпению тоже есть предел.

— Не надо, Петер, — раздался властный голос хриплого. — Ты ведь хорошо знаешь — Клык сам выбирает себе хозяина. Никто, даже Белый Волк, не может заставить его поступить иначе.

— Это правда, — с легким подвыванием заметили несколько голосов одновременно.

Я засмеялся — нервно, отрывисто. Я почти терял сознание от усталости, и Клык пульсировал в такт сердцу, и все заканчивалось и все начиналось заново там, где расцветала радуга. И я смеялся, потому что не мог иначе.

— Это правда, волки! Клык выбрал меня, и наш Бог выполнил его желание, вернув мне жизнь, а теперь умирает Бэмби. Чужая боль и чужая смерть — закон, которому нас учили в детстве. Я не очень-то понимал его, да и, если честно, почти не задумывался над ним. Причина и следствие… Мой отец сгорел на костре… Интересно, я должен радоваться собственной исключительности? Если — да, то можно я займусь этим позже?

Я смеялся, а темнота леса расступилась, и поляна заполнилась волками. Это означало, что Совет подошел к концу.

— Помолчи, Ной, — приказал хриплый. Он оказался высоким, поджарым, с длинными седыми волосами и темными глазами. — Помолчи… Значит, Эдвард был прав… — хриплый осторожно протянул жилистую руку к Клыку. Талисман вспыхнул кровавым огоньком и тут же погас, успев, однако, сильно обжечь мне кожу. Я оттолкнул его руку:

— Не надо…

— Да-а… прав…

— Прав в чем?

Это спросил не я, Герман, кажется. Но хриплый посмотрел на меня, тяжело и как-то удивленно.

— Да, прав. И ты похож на него… Невероятно… Странно, что мы не заметили этого раньше… Ну что ж, добро пожаловать в племя, Ной.

Спасибо! Я и не сомневался, что они это скажут. Волки нуждались в Клыке так же сильно, как в вишневом небе. Только вот меня больше волновала судьба Бэмби.

— Вы поможете моему другу?

Хриплый поморщился.

— Волчья лихорадка одинаково смертельна и для волков, и для людей.

— Неправда! — звонко выкрикнули из-за волчьих спин. Я радостно улыбнулся. Лиза…

— Ну здравствуй, братишка, — она кинулась мне на шею, не обращая внимания на недовольное рычание волков. — Я скучала.

— Я тоже, — признался я. — А ты стала настоящей красавицей!

Лиза склонилась над Бэмби, осторожно потрогала его лоб.

— Лиза! — требовательно обратился к моей двоюродной сестренке Петер. — Не сейчас!

— Почему — не сейчас? — искренне удивилась она. — А когда? Когда этот мальчик умрет?

— У лихорадки один конец, — пожал плечами хриплый. — Что мы можем сделать?

— Нет, не один! — упрямо возразила сестра. — Мой отец не умер! Он потерял Силу, но не умер! Значит, и у этого Бэмби тоже есть шанс! Спросите Лес!

Ее последние слова запутались эхом в старых деревьях. Я удивился, но промолчал, потому что не знал, о чем идет речь. На моей памяти такого еще не было.

Эхо растворилось в тишине. Я начинал ненавидеть тишину. Волки молчали. И Лес молчал. Казалось, он ощупывал мою душу. Я ждал его решения, боясь и надеясь. Мне хотелось кричать, но крик застревал в горле. А тишина все звенела, надрываясь от напряжения, и Клык жег кожу, и Бэмби улыбался во сне…

А потом появился ответ, знамение, которое, осознано или нет, искали глаза каждого волка.

В небе вспыхнуло золотое свечение. Сжалось в одну точку и, словно сорвавшись с невидимых нитей, звездочкой упало к моим ногам, на мгновение окутав собой Бэмби. И Лес склонился передо мной. Тогда — в первый раз.

— Да будет так, — пронеслось в его шепоте.

Хриплый снова пожал плечами и повернулся к волкам.

— Да будет так, — сказало племя.

«Так»? Как?

— Пойдем домой, — позвала меня мама. Похоже, что она, человек, разбиралась в наших законах лучше меня, волка.

— Лиза, ты с нами?..

— Иди-иди, Ной! Тебе надо отдохнуть. Я зайду завтра, — пообещала она, улыбаясь.

Я поднял Бэмби на руки, искренне надеясь, что не упаду через пару шагов на глазах у всего племени. Человек все так же спал, но теперь, кажется, у него был шанс проснуться. Волки расступались медленно, неохотно, бросая на нас косые взгляды, но нарушить решение Леса никто не рискнул. Слабаки!

Мы шли медленно, иногда поглядывая друг на друга и улыбаясь. Не знаю, о чем думала мама, а я мечтал о крепком долгом сне. К этому моменту мою усталость можно было черпать ложками, как сметану.

На пороге дома стояла девочка лет трех-четырех, маленькая и очень хорошенькая. Во всем ее облике — блестящих темных волосах, больших глазах, даже в осанке, было что-то очень знакомое.

— Познакомься, — сказала мне мама. — Это твоя сестра Алина.

А я-то, грешным делом, думал, что сюрпризов больше не будет…

Уснуть сразу мне, конечно, не удалось. Сначала пришла наша старая ведунья-врачевательница бабка Эльза. Отец говорил, что она была старой уже во времена его юности. Она долго смотрела на Бэмби, потом еще дольше — на меня. Под ее взглядом Клык засветился белым. Я очень устал и хотел лишь одного: чтобы Эльза наконец начала что-нибудь делать… Или не начала… Я хотел верить ей. Однажды Эльза уже победила волчью лихорадку, сохранив жизнь Эдварду, брату моего отца.

Мать увела меня на кухню. Я слышал заунывное пение, доносившееся из комнаты, где остались Бэмби и Эльза, чувствовал запах горелого дерева и изо всех сил старался не уснуть.

Мы сели за стол. Алина оказалась на редкость сообразительной девочкой. Глаза у нее были отцовские — грязно-желтые, как песок. И мамины волосы. Она хорошо ела и много говорила. Мама, наоборот, почти все время молчала, подкладывала мне в тарелку мясо и улыбалась. Я медленно пережевывал сочные куски, запивая их холодным молоком, и млел от острого, внезапно обрушившегося на меня чувства домашнего тепла. Но действительно расслабиться я смог только тогда, когда Эльза, выйдя из комнаты, заверила, что Бэмби поправится.

Я уснул прямо за столом. А когда посреди ночи проснулся в знакомой с детства двухъярусной кровати, то так и не смог вспомнить, как я в ней оказался и кто меня раздел.

Наверное, я спал очень долго. В мой сон иногда врывались чужие голоса, звон посуды, журчание воды в кране. Но я каждый раз усилием воли отгонял их, стараясь поглубже забраться в сладкое небытие. Мне что-то снилось, что-то приятное, ускользающее от запоминания и не требующее умственной нагрузки, и это было здорово. И только когда тело мое обрело прежнюю силу, я рискнул открыть глаза.

Оказывается, я уже успел забыть, что это значит — дом.

В комнате было светло и тихо. С кухни доносились потрясающие воображение запахи хорошей еды и чьи-то голоса. Сразу же очень захотелось есть.

Я спустил ноги на холодный пол, потянулся, огляделся в поисках своей одежды и, ничего не найдя, завернулся в простыню. Осторожно подошел к двери в соседнюю комнату, в которую вчера (или позавчера?) положили человека, и замер на пороге, любуясь открывшейся мне картиной.

На кровати, утопая в подушках и перинах — мама постаралась, в конце концов, они же одной крови — возлежал Бэмби. Лицо его по-прежнему было бледным. Рядом, бесцеремонно забравшись с грязными ногами на белоснежные простыни, сидела Алина. Я вспомнил, как за подобные выходки влетало мне, и улыбнулся. Но самым удивительным было то, что они разговаривали. Моя сестренка что-то оживленно рассказывала, коверкая предложения и размахивая руками, а Бэмби серьезно поддакивал ей в ответ, всем своим видом показывая явную заинтересованность.

Я прислонился к дверному косяку, намереваясь понаблюдать за ними, но Алина, почувствовав мой взгляд, повернула лицо к двери. Увидела меня и рассмеялась, звонко и беззаботно, как умеют смеяться только дети.

— Ной, что это ты на себя нацепил?

— Привет, — сказал я. — Рад видеть тебя живым, Бэмби.

Он близоруко прищурившись, улыбнулся.

— Где-то я это уже слышал.

Я подошел к кровати, взял Алину на руки, заглянул ей в глаза и попросил:

— Будь другом, сестренка, дай нам немножко поболтать.

— Вообще-то это моя комната, — сообщила девочка. Я огляделся. На полу разбросаны игрушки, через спинку стула переброшены смешное маленькое платьице и джинсовые шортики, белые стены разрисованы маркерами и цветными мелками.

— Конечно, твоя, — согласился я, — и никто у тебя ее не отбирает. Но ведь сейчас здесь лежит Бэмби, а его еще нельзя тревожить. Можно, он поживет в твоей комнате несколько дней?