Девочка из рода ОХара - Рита Тейлор

Ей со сладким содроганием виделось, как тонкие прозрачные пальцы Филиппа, путаясь в ее платье, достают флакончик с солями.

В такие секунды Эллин тоже становилось дурно, но от чувства стыда. Ужас! Она торопливо вскакивала с кресла или с дивана, куда ее укладывал кузен и поправляла воображаемые складочки.

— Вам лучше? — неизменно спрашивал бедный мальчик. — Я не успел даже позвать слуг…

— Ах, и не зовите.

— Но вдруг вам опять станет… дурно.

— Да полноте. Мне уже легче. Сейчас надо убрать следы преступления. Если их увидят бабушка…

— Я сейчас уберу.

— О-о, не сейчас. Мне не хватает воздуху, дайте я обопрусь на ваше плечо. Что это?

— Мое плечо.

— Да я не о том, в окне.

— Гирлянда. Ваша сестрица Евлалия сидит в комнате над нами и пугает нас.

— Евлалия?

— Да!

— Вы сошли с ума. Так она знает, что я здесь… с вами?

— Нет. Меня здесь нет! То есть она не знает, что я здесь, с вами. Я совсем запутался.

— У вас лицо белое. Вам плохо?

— Нет. Я ведь находился в соседней комнате…

— О-о! Я даже не знала!

— Простите, но это не специально. Я тоже не знал, что вы рядом.

— Да-да. Я слишком громко закричала…

— Что? Вы кричали? Боже мой!

— А вы что же, не слышали? Тогда как вы здесь оказались?

— Ах, ну вот, выясняется. В том-то и дело. Я был так увлечен стихами Вордсворта, что…

— Какими стихами?

— Да так, своим делом, что продолжал быть в уверенности, что нахожусь в пустыне, впрочем, это неважно, совсем один, как вдруг Евлалия…

— Она была с вами? И вы…

— Да нет, что вы! Она была в комнатах наверху, над вами. А я — в соседней. Вдруг она вбегает ко мне, вся запыхавшаяся, в растрепанном платьице, глазки горят, ротик раскрыт, и вдруг… на цыпочках подходит ко мне и шепотом…

— Как шепотом?

— Да вот, шепотом. Я тоже теперь удивляюсь, мне говорит: «Кузен Филипп, вашей кузине Эллин плохо». — «С чего вы взяли, Евлалия?» — спрашиваю я. — «Она крикнула — помогите, мне плохо». — «Боже мой, когда?» — спрашиваю я. — «Только что», — отвечает Евлалия. «Срочно слуг!» — кричу. — «Ах, не кричите», — останавливает меня Евлалия. Боже мой, она так заботится о вас! «Не кричите и никого не зовите. Идите сами». Представляете? Я ведь не кончал медицинского факультета, а собираюсь поступать на юридический и даже не знаю, что делать в таких случаях. А ваша Евлалия мне говорит: «Не беспокойтесь, я вам помогу», — и ведет меня в эту комнату. И тут, ах, Боже, я никогда не смогу себе простить этого.

— Что? Я некрасиво лежала?

— Да нет, Эллин, не краснейте. Перед входом в вашу комнату нервы Евлалии сдают, и ей самой становится дурно. И я, посланный заботиться о вас, бросаю ее. Мне так неловко.

— …

— Вот и все, Эллин. Теперь я с вами. И мне ужасно неловко, что я даже вам помочь не смог. Ах, лучше бы Евлалия послала за доктором. Что с вами? Вы надули губки. Я вас чем-то обидел? Эллин!

— Нет, ничем, наоборот спасли. Так, значит, вы ничего не слышали, и это Евлалия по-сла-ла вас меня спасать? Очень мило. Мне надо идти.

— Куда же вы, Эллин? Вам нельзя сразу вставать.

— Нет, можно. Даже нужно. А вы… останетесь здесь… Я пойду, пришлю слуг, чтобы убрали. А вы… — и Эллин с красными щечками выбежала из комнаты, проклиная непонятливость и чрезмерную щепетильность Филиппа. Интересно, но как обо всем догадалась Евлалия?

Маленькая Евлалия, которой в следующем году исполняется только тринадцать лет. Конечно, это неправильно, что она такая маленькая, а уже разбирается во всех тонкостях сердца старшей сестры. Но, с другой стороны, даже приятно, что у Эллин появилась хоть такая маленькая, но все же настоящая союзница. Надо будет на это рассчитывать. А пока в благодарность нужно попросить отца купить ей такую коробку конфет, как и этой крошке Полли. Можно сказать, что после смерти матери маленьким девочкам не хватает заботы и внимания.

Размышления Эллин оборвал стук в дверь.

— Милая моя, — прогнусавила за дверью тетка Покасьяк, — иди примерь платьице, которое ты наденешь на выход в город. Твой отец написал, что ты обязательно будешь посещать балы.

Эллин с мукой посмотрела на тетку Покасьяк. Какие балы без Филиппа? Она ведь не живет, она просто существует по привычке…

…В это время Филипп сидел на жестких мешках с письмами и считал сколько еще оставалось ехать до Милуоки. Он вспомнил как любил его дядя Пьера. Его слова: «Милый мальчик, мой родной».

Куда все исчезло? Пьер собственной рукой разрушил то, что так долго создавал после смерти Кэролайн между ним и Филиппом.

Филипп воспоминал, что после того, как Эллин заставила его признаться в любви к ней, Евлалия тоже влюбилась в него. Она предложила Эллин разделить Филиппа по дням. Четные — он принадлежит Эллин, нечетные — Евлалии. «Мужчинам нужно разнообразие», — обосновывала она свои предложения.

До Милуоки оставалось меньше трех часов…

…Эллин стояла под придирчивыми взглядами двух гусынь и вспоминала, как два года назад они гостили у бабушки Робийяр в Саванне. Бабушкин дом был самым экзотическим в городе, потому что его строил ее дедушка — специалист по военным укреплениям. Он постарался на славу.

У бабушки все комнаты в доме связаны между собой потайными ходами, вход в которые замаскирован под мебель. В одной комнате маленькая дверца шкафа оказывается вовсе не дверцей, а выходом в потайной коридор. А в другой — под сундуком, который не сдвигается, если не знать месторасположение тайного рычажка, — спуск на второй этаж прямо к служанкам. Об этом рассказала Эллин как-то старая Ду. Она рассказывала это совсем крошечной Эллин и думала, что та ничего не поймет. Та не поняла, но запомнила. Все эти штуки придумал муж бабушки — Боливар. Он, говорят, был совсем чокнутый. Водил в дом каких-то девок и оставался с ними на всю ночь, а когда утром к нему стучалась бабушка, тогда еще молодая леди, он торопливо прятал своих гостий в шкаф или заталкивал под диван, и они каким-то чудом оказывались в соседних комнатах и пугали до смерти черных слуг. Вот и паника — пересуды. Одна только бабушка Робийяр ни о чем не догадывалась.

Когда дедушка умирал, об этом никто не знал в городе. К нему пришла проститься бабушка, вдруг дверца шкафа позади нее тихо отворилась, и на пороге возникла одна из любимых девок мистера Робийяра. Они ничего не знала и, видимо, пришла поразвлечься.

Дедушка это увидел, но то ли уже совсем тронулся, то ли и на смертном одре решил себя выгородить, неизвестно. Он позвал бабушку, а когда та наклонилась над умирающим, тихо спросил ее:

— Эльза, они меня все-таки и здесь нашли. Видимо, это у меня судьба такая. Я знаю, как выглядит чистилище.

— Как? — переспросила любопытствующая старушка, дама весьма набожная.

— Это публичный дом.

Если бы дедушка не умирал, бабушка влепила бы ему пощечину.

— Посмотри сама, — и дедушка кивнул ей за спину.

Бабушка обернулась. За ее спиной стоял черный дворецкий Аллилуйя и плакал. Бабушка успокоилась, повернулась к мужу — а он уж и умер. Только после смерти мужа бабушка узнала о существовании таинственных переходов…

…Джекки Уилкс входил в салун. Его новоявленные друзья обещали ему удачную сделку. Этот Коричневый Арчи подстрелил тринадцать черно-бурых лис — у него водились деньги. «Главное — показать ему, что ты настоящий мужчина, — наставляли Джекки друзья. — И дело в шляпе. Он не остановится ни перед чем, лишь бы заполучить модный городской костюмчик». Позже Джекки так рассказывал своим друзьям об этом обмене…

Одиссея Джекки Уилкса, по прозвищу «Поэт»

Мне повезло. Я нарвался на сумасшедшего охотника. Он только что подстрелил тринадцать чернобурых лис. Это было большой удачей для тех мест. Я встретил его в окраинном салуне, куда зашел узнать имена местных охотников, которым мог бы пригодиться городской костюм.

Салун был грязный, до этого я никогда не бывал в подобных, не умел пить и боялся грубых неотесанных мужланов.

Рядом с хозяином стоял дюжий молодец со щетиной, выдававшей в нем гуляку. От него непереносимо несло алкоголем, и смотрел он на всех сквозь щелки заплывших глаз.

— Эй, мистер, мне нравится ваш школярский вид. Может быть, вы хотите сказать, что первый раз оторвались от маминой юбки?

Вы не знаете салунов временных поселений, которые окончательно не умерли или еще не превратились в большой город? Власть там вершит хозяин салуна и те из его гостей, которые чувствуют в себе силу.

Я сделал вид, что мне до чрезвычайности интересны виды за окном питейного заведения. Гуляке это показалось забавным. Он подошел ко мне пьяной походкой и, пьяно ухмыляясь, приложил свои губы к моей щеке. Взасос, как к девке. На щеке остался след табачной жвачки.