Мечи свою молнию даже в смерть - Игорь Резун

– Хвост. Взяли!

Примерно за четверть часа до этого момента, в самом центре города, на порог приюта святой Терезы поднялись две женщины, по виду – цыганки. В пестрых, струящихся, многократно обернутых вокруг тел одеждах, они всходили на ступени крыльца. И было видно, как эти коричневые деревянные ступени чуть прогибаются под их же коричневыми ступнями, совсем не характерными для сибирских «цыганок-профессионалок». И вдруг та, что постарше, пошатнулась. Ее худая рука в серебряных перстнях вцепилась в перила. Намертво.

– Мири?!

– Патри… – внезапно, разом охрипнув, выдавила старшая. – Иди… назад… надо… надо сделать…

Она скатилась и толкнула девчонку в пестрой юбке назад; за старый дом, в заросли лопуха и кустарника.

Битые алкашами бутылки скрипели и рассыпались в прах под их голыми ногами. Они сели на землю позади бывшего купеческого дома, над головами гремел былинками сухостой. В нем стрекотали насекомые, перекрикивая друг друга. Никто из случайных прохожих не обнаружил бы тут этих цыганок. И не помешал! Старшая ожгла взглядом девочку:

– Повторяй за мной!

– Танцевать? – одними губами спросила та.

– Нет. Молись. Повторяй!

И она, просто встав на колени, – причем пятки ее оказались в крапиве, но она этого не ощущала, – стала бормотать что-то. Девочка вслушивалась, понимала. Ее приемная мать, ее наставница и охранительница своим гортанным голосом обращала сейчас сплошной мазутный поток энергии Зла куда-то обратно – на того, кто ее излил. И в голове ее рождался образ равностороннего квадрата, вписанного под четкий излом равнобедренного треугольника – единство этих геометрически безупречных фигур завораживало.

И рождало энергию.

Треугольник с квадратом распухли в ее мозгу, вышли из него и вылились огнем.

На карьере «Борок», куда выходит один из концов скальной челюсти, опоясывающей Новосибирск, скопилась тугая автомобильная пробка. Покачивали рогами недавно пущенные до этого последнего, сугубо городского предместья троллейбусы, ворочались в автомесиве нахальные маршрутки, сопели тяжелые рейсовые автобусы, сверкая новеньким белорусским лаком на квадратных мордах. Те, кому было невмоготу, да и имел второе счастье – наглость, выползали из этой густой, вонючей каши и пытались объехать пробку по тротуару и по кучам мусора, поднимая пыль. Но не все были такими счастливчиками, не всем досталось место у края.

«Скорой» тоже не повезло. Ее затиснуло между большим автобусом с надписью на боку, сообщавшей, что его экипаж борется за звание передового, и «москвичонком» с каким-то щелястым грузом на ржавой решетке багажника, расположенного на крыше. Внутри машины убогого голубого цвета находились двое пенсионеров, выезжавших на ней только несколько раз за лето, и то исключительно на дачу. Они послушно сидели в раскаляющейся кабине, изредка только обмахиваясь платочками.

Молодая женщина-врач что-то теребила на груди под халатом.

Внезапно она повернулась, обнажила под розовым кораллом губ мелкие белоснежные зубки и молча кивнула хмурому водителю, показывая назад.

Там, в пыльном облаке, смазывающем очертания предметов, крался по обочине черный «мерседес-геландеваген», угловатый, словно вытесанный из стальной болванки топором. Джипу мешали деревья, коряжисто разросшиеся в сторону проезжей части. Он уверенно объезжал самые крупные и разлапистые, а остальным веткам позволял бить себя по крыше и лобовому стеклу – так боксер, идущий на победу в самом конце раунда, не обращает внимания на беспорядочные, торопливые удары своего соперника, и в нем ощущалась холодная ярость, желание провалить, уложить под колеса карету «Скорой», только бы добраться, дорваться до нее. От цели его отделяло метров пятьдесят.

А еще люди в реанимобиле заметили, что на другой стороне дороги, моргая поворотником, неуверенно выруливает на встречную черно-вишневая «БМВ», показывая глупые, совиные глаза фар.

Светофор, издавна покачивающийся над этой дорогой на стальном тросике, тускло моргнул бликом желтого света.

Водителю «Скорой» ничего объяснять не надо было.

Взревев двигателем, выбросившим во вращение коленвала всю неукротимую ярость и мощь, заложенную еще на заводе, реанимобиль рванул вперед. В автобусе закричали от ужаса, потому что один бок машины с хрустом обломил о его борт стекло заднего обзора, а потом со скрежетом и без сожаления содрал и лак, и надпись о передовом экипаже, и пластиковые светящиеся нашлепки. Одновременно машина ударила в левую часть неторопливо двинувшегося с места «Москвича». Того развернуло, на асфальт рухнули доски, а женщина на переднем сидении влетела с размаху головой в стойку дверей, и седой ее висок окрасило яркой кровью – она разбила голову о металл.

Вся масса машин, замершая в пробке, колыхнулась, как стадо антилоп у водопоя, почуявших запах хищника. Раздались смачные удары, звон битого стекла – кто-то въехал в кого-то. Завыли клаксоны. И в этом автомобильном надсадном оре не было слышно, как так же жестоко бросил вперед черное тело «джип»; бросил, ударил в другой бок несчастный «Москвич», раздавил колесами разобранную детскую кровать – вот что, как оказалось, везли на дачу пенсионеры. Окровавленное лицо пожилой женщины, уже потерявшей сознание, мотнулось от этого удара в другую сторону и легло на плечо мертвого мужа, скончавшегося полуминутой раньше от сердечного приступа.

И слева, разрывая воздух сигналом, выскочила из ряда малиновая легковая машина, раздробив себе стальную бровь, высыпав на асфальт осколки фары… Наверно, игра стоила этих жертв!

Кто-то матерился, кто-то остервенело жал на клаксон, кто-то ошеломленно выскочил из автомобиля. А по встречной, вслед за «Скорой», «БМВ» и джипом, странно кособочась влево, несся зеленый, как кузнечик, автомобиль «УАЗ». Сквозь его пыльное, не тронутое дворниками стекло было видно лицо странной девушки – очень бледное, с огромными фиолетовыми пятнами вокруг глаз и черными, как гуталином намазанными губами…

Это было страшно.

Но это было нужно.

Андрей выжимал из «геландевагена» все, что было можно. Его ноги, обутые в крепкие кроссовки, слились с педалями машины, и он благодарил Бога за то, что немцы оснащают большую часть внедорожников ручной коробкой переключения скоростей. У Андрея не было тела и не было мозга – он обратился сейчас в сгусток энергии, ярости, силы…

Данила матерился в голос и рычал сквозь ругань:

– Охренели! Смори, как гонят… Они ее там на куски успеют порвать, пока догоним!

Медный, которого болтало сзади между Иваном и Юркой, только сейчас понял, что эта белая с красным крестом машина увозит от них ту самую девушку, о которой говорил цыган, и что догнать, остановить «Скорую» – а скорее всего, лже-скорую со лже-врачами – надо любой ценой.

Полковник Заратустров, мельком глянув на то, как худющая ступня незнакомой барышни с красными пятнами мозолей вцепилась в педаль газа, и успокоившись – такая вывезет! – орал в мобильный телефон:

– Всех! Всех поднимайте!!! Как хотите! Знаю, что оповещение умерло, поднимайте!!! Они ее ВЗЯЛИ, агент ликвидирован… наверно… перекрывайте дорогу, черт вас подери!

Сигналили машины. Кто-то кричал от ужаса: из раскрытой двери «Москвича» вывалилась пожилая женщина. Один человек хотел было сделать ей искусственное дыхание, но шарахнулся от окровавленного лица: видимо, старческие кости не выдержали удара, череп лопнул. Пыль плыла над карьером, садилась на капоты и стекала, заштриховывая солнце. Выла приближающаяся сирена машины ГИБДД, и заполошно грохотала пробегающая по высокой насыпи электричка.

Не хватало только всадника Апокалипсиса.

И он появился.

Конь по кличке Блед, но вороной масти несся сначала бесшумно, сокрытый в зелени, с правой стороны дороги, но затем вылетел на асфальт и, стуча копытами, понесся за машинами. Цыган Лойко, прижавшись к шее коня, к его гриве, осатанело хлестал по крупу плеткой – он тоже гнался за этой зловещей краснокрестной машиной.

Дорога тут изгибалась вправо. «Скорая», чернея содранными до железа искореженными бортами, летела вперед. В кабине молодая женщина вдруг бесцеремонно сдернула с себя белый халат. Под ним не было лифчика – остренькие грудки с розовыми пятнышками бесстыдно вырвались наружу, и крепкий кулачок сорвал что-то с шеи да одним движением накинул на водителя, на его жилистую шею под серой униформой. Послышалось гортанное:

– Сила Старца с нами! Бисимиллах!!! ОНО поможет тебе! Гони!!!

И гнали. Ближе всего к «Скорой» подобрался ревущий «геландеваген». Пот стекал со лба Андрея. Казалось, он уже видел сквозь стальные борта машины. Прижать ее, прижать к обочине! Но не сбить, нет, иначе она улетит в кювет, на стволы тополей, и будет взрыв, огонь, смерть… Юлька погибнет.

Превратившийся в ничто Андрей представил себе механические внутренности, блестящие от масла, бешено вращающиеся колеса с их приводами и барабанами тормозов. Он видел эту убегающую машину, как видит врач грудную клетку на рентгеновском снимке. И, стиснув зубы, он уже перелил в них, в эти бездушные механизмы часть своей силы. Они напряглись, повинуясь ему; а ручник, который он усилием воли закрепил, отозвался чудовищным скрежетом и лопнул. Еще немного, и можно было прижать к колесам тормозные колодки, выжимая искры из металла и кислую гарь, и «Скорая» бы остановилась, конечно же… но в этот момент задние двери «Газели» распахнулись. Он увидел там полуголую женщину, вставшую на колени перед телом Юльки и обеими ладонями стиснувшую себя за обнаженную грудь. Наверняка эта сцена могла бы украсить любой эротический триллер, но черноволосая женщина, упершаяся сейчас острыми коленками в резиновый коврик пола, меньше всего думала об эротизме. Ее пальцы с длинными острыми ногтями стиснули грудь до крови, и соски окрасились алым из-за глубоких порезов. Но она была выше боли, да и прекрасно знала, что этим соскам никогда не придется кормить ребенка, никогда не суждено налиться молоком. Запрокинув голову, она открыла рот и беззвучно закричала, а ее оскаленный рот внезапно родил в воздухе оранжевый сгусток, небольшой яркий мячик. Мячик этот шлепнулся в капот черного джипа, как пущенный мальчишкой-хулиганом снежок.