Мечи свою молнию даже в смерть - Игорь Резун

Людочка только кивнула. Она следила, как серые манжеты опустились на бледные щиколотки – Дмитрий встал, сделал два циркульных шага к стойке со скучающей продавщицей, небрежно ткнул пальцем в морозный кладезь, и перед Людочкой появился пластиковый горшочек с надписью «Только для самых любимых». В четкой направленности этого жеста сомневаться не приходилось.

– Ой, ну зачем же? Это ведь дорого… вот. А меня Людой зовут.

– Кушайте, кушайте. Мне будет очень приятно.

Она со страхом вонзила ложечку в разноцветное застывшее озеро, пахнущее фруктами и ванилью. Мир вокруг, эта листва, ряды пенсионеров с лучком и картохой на ящичках, стайки пробегающих тинэйджеров и редкий промельк автомобилей по Морскому сжались, отступили в тень, склонили голову перед очарованием момента. Только Принц сидит напротив, с меланхоличной улыбкой на тонких губах, наблюдая за тем, как ест девушка. И она подумала вдруг, что и ее губы тоже тонкие – как же неудобно будет целоваться… Впрочем, глупости это!

Отчаянно зачесалась босая нога. Девушка украдкой царапнула ногтями по бронзовой от загара икре и с ужасом поняла, что внимательные серые глаза отметили, оценили ее движение.

– Вы зря переживаете, Людмила. У вас чудесные ноги. Это ноги царицы, эти длинные пальцы Клеопатры должны лобзать распростертые ниц рабы… Безупречная лепка! Это я вам говорю как человек, увлекавшийся скульптурой.

Его картечь вонзилась в паруса бригантины с воем, раня и калеча палубных, рассекая толстые канаты вант и обрушивая на головы мечущихся обломки снастей. Лишенная парусов, изодранная ядрами бригантина закрутилась на месте. Он мог ее добивать. Самым грамотным было то, что он не сказал: «Я бы лобзал…» Нет, его фраза прозвучала отстраненно, без малейшего намека на пошлое приставание, и Людочка преисполнилась благодарности к нему, как это всегда делают девушки по отношению к тем, кто не выказывает желания жадного и немедленного ухаживания.

Теперь можно было пускать в ход абордажные крючья…

– Да простится мне, Людмила, невольный интерес… А вы кто по профессии? Чем занимаетесь?

Раскаленное ядро ненароком залетело в тесное помещение крюйт-камеры. И взрыв, взметнувший над палубой оранжевый смерч, похоронил и канониров под пушками, и палубную команду. Не сдавался только квартердек: последние остатки здравого смысла толпились там, обнажив ржавые шпаги.

Мороженое скользнуло режущим кристальным комком в ее горло.

– Я… я пишу… – пискнула Людмила. – Немного. Стихи.

– О! – уважительно проговорил Дмитрий, касаясь губами лишь края стакана. – Занятие божественного Пинда… Лира Орфея! В наш безумный век это занятие настоящих героев. У вас уже есть сборник?

– Н-нет… обещают!

Она подумала, что если их – ее и Ирки! – симоронские сочинения издавать, то на первый сборник уже наберется. Господи Боже, только бы он не попросил ничего почитать!

Но он не попросил. Абордажный отряд выполнял свое дело умело: без лишнего шума резал кривыми ножами раненых и разносил головы офицеров стальными пальцами крючьев.

Дмитрий рассеянно осмотрелся, словно разыскивая кого-то, и негромко продекламировал:

Изменчив ли круговоротВсего, что мир образовало?То радость, то беда грядет…Каким бы ни было начало,Все будет под конец наоборот.За счастьем следует беда,Вслед за удачей – неудача;Все будет под конец иначе,Чем было в прежние года…

– Это… Пушкин, да? – помертвевшая Людочка понемногу приходила в себя.

– Вильгельм Ван Фоккенбрюх, восемнадцатый век, – обронил он. – Собственно, так просто на ум пришло.

Девушка лихорадочно пыталась нащупать хоть какую-то тему, в которой могла бы почувствовать себя уверенной, но не то, совсем не то лезло в голову, и она почти физически ощущала откуда-то взявшийся запах мокрой тряпки, подъезда, хлорки. Тогда она облизнула губы и спросила:

– А о Симороне вы слышали, Дима?

Поздно. Ее бригантина уже тонула, заваливаясь набок, из развороченного ядрами капитанского салона вытащили сундуки с казной, а мертвецов волны молча выносили из разверстых прорезей пушечных портов.

– Конечно. Волшебная сказка изменения реальности. В сущности все, что мы делаем, и есть Симорон. Знаете, в И-Цзин, в «Книге перемен», переписанной Кон-Цзы, есть такая притча. Однажды некий художник получил заказ от императора Поднебесной – написать рыбу для новой резиденции императора, притом изобразить ее как можно более живой. Художник заверил владыку, что рыба будет прекрасней всех рыб, какие только водятся в Империи и за ее пределами, и удалился. Текли дни, месяцы, годы, но художник не нес свою работу, а мандарины, посланные к нему, неизменно возвращались с известием о том, что художник работает. Наконец, уже ощущая приближение неминуемой смерти, старый и больной император отправился к художнику сам. Когда же он появился в мастерской, то застал художника одного, сидевшего в раздумьях и явно не тяготившегося заказом. Император в ярости воскликнул: «Где моя картина?!»

– Да паш-шел он, каз-зел! – произнес чей-то голос над самым ухом Людочки, и та невольно вздрогнула. – Буду я ему за штуку баксов уродоваться…

Сзади сидели двое мужичков вполне офисного вида и мрачно пили дорогое пиво, закусывая нарезкой из соленой кеты.

– …И тогда художник, будто ожидая этого вопроса, – невозмутимо продолжал ее Принц, – молча поклонился повелителю Поднебесной, взял большой лист бумаги, быстро развел краски и моментально написал самую прекрасную рыбу на свете, раздвигающую в причудливом изгибе серебристого тела янтарные воды реки. Император разгневался еще больше и закричал: «Если это так просто, то чего ради ты томил меня ожиданием столько лет?!»

Кто-то локтем пихнул Людочку в ее худую спину, но она этого не заметила и не услышала, как кто-то кому-то сказал о ней, как о вещи: «Да херня тут эта мешает!» – имея в виду ее неудачно стоящий стульчик, мешающий мужикам пить пиво.

– А… а он казнил художника, да?

– Нет. Он просто сжал кулаки. Сам же художник, не проронив ни слова, проследовал к высокой двери в задней части мастерской. И, когда он отворил ее, к ногам Сына Неба хлынула целая река – тысячи и тысячи бумажных рыб.

– Ой!

– Что такое?

– Ну… это так красиво, что вы рассказали. А… ну, а как это… что это, то есть, значит?

– Это значит, милейшая Людмила, только одно, что в своем познании мира ограниченный человек видит лишь результат, конечную цель, а настоящий мыслитель видит только точку Начала Пути, основу Дао… бесконечный процесс, ведущий к совершенству. Ординарный донжуан, видя красивую женщину… кстати, вы бесподобно, просто божественно грациозно едите, должен вам сказать! Да, это такие воздушные движения!.. Так вот, донжуан желает обладать ею, а человек одухотворенный способен просто находиться рядом и наслаждаться симфонией ее красоты, слышимой лишь немногими.

На поверхности моря плавала только щепа и несколько корабельных крыс. Все было кончено. Алел закат, в зарево которого уходил безжалостный пиратский бриг, и так же алели уши, щеки и даже голые пятки Людочки, сидевшей за столиком. А мороженое таяло в вазочке.

Ее новый знакомый порассуждал за один присест о многих вещах: о том, что Симорон – особая форма сознания; о хрупкости ветки саксаула, которая так походит на пальцы Людочкиных рук и ног; о лире, на которой играл Орфей; о пищевых добавках; о генофонде России; о палочных наказаниях в британской армии во времена Киплинга и о солнечном ветре. Все это он умудрился разместить в пределы одной темы.

– Симорон, – со знанием дела говорил Дмитрий, сменив ногу для покачивания, – это неуклонная энтропия собственной вчувствованности в мир, слияния с ним в божественном экстазе. Обычные люди отрывают для себя частичку мира, как отщипывают хлеб, а надо его принять целиком, таким, какой он есть, и тогда мир примет тебя. Собственно, это ведь не новая идея – похожие вещи говорил португалец Себастьян ди Минейра, основавший первую колонию «солнечных людей» в индийском Гоа…

Время остановилось, а точнее, оно обтекало их справа и слева, не касаясь, не стуча в сердце будильничком. И в один момент вдруг напомнило о себе: Дмитрия тронула за плечо наманикюренными пальцами некая девица, сидевшая за столиком позади. Точнее, там сидели две девицы – голопупые, в туфлях на огромной платформе, с веревочками, вонзившимися в их полные икры, как вонзаются путы в тюки поклажи на спине верблюда из бедуинского каравана. Острые, будто наточенные ноготки ущипнули Термометра за пиджачок, раздавив под ним пустоту, и поинтересовались:

– Мужчина, вы не дадите телефончик звякнуть? Я вам заплачу за минуту.

– Простите, я не имею сотового. Он мне не нужен, – холодно бросил в ее сторону Термометр.

Это был ЖЕСТ! Именно он и добил Людочку. Под ее Принцем возник белый конь, моментально возвысивший его и над реальностью, и над всеми червяками-человечками. Он был чужд грязи и пошлости, был отстранен от этих игр с крутыми и не очень электронными коробочками. В этом веке отринуть мобильный телефон, как хорошо понимала Людочка, означало отвергнуть всю мирскую суету, вместе с ее богатствами и роскошью, как поступил когда-то Диоген, попросивший Македонского удалиться и не загораживать ему солнце.