В советском лабиринте. Эпизоды и силуэты - Максим Ларсонс

В ноябре 1920 г. Ломоносов был в Москве. Ему нужно было добиться утверждения Советом Народных Комиссаров уже заключенного им условно договора на постройку паровозов. Внезапно до его сведения дошло, что Комиссариат Путей Сообщения решил дать ему еще одного инженера в качестве технического заместителя, кроме тех, которых он сам взял на службу для Железнодорожной Миссии заграницей. Ломоносов был этим очень возмущен, так как он хотел выбирать своих главных сотрудников сам и отнюдь не желал, чтобы их ему навязывали со стороны.

Ломоносов намеревался уже пойти в Комиссариат и энергично протестовать против назначения неизвестного ему заместителя. Предварительно он все-таки справился о том, кто этот человек. Он узнал, что это русский инженер Романов, 45-ти лет, имеющий за собой известное революционное прошлое, что он очень добросовестный работник, но что он страдает воспалением среднего уха в тяжелой, неизлечимой форме, которое повлекло за собой сильную глухоту. «Вот что, сказал я себе, он глухой, ну тогда давайте сюда, лучшего заместителя я и представить себе не могу!» Ломоносов сейчас же согласился на назначение инженера Романова в качестве своего технического заместителя и вызвал его в Стокгольм. Само собой разумеется, что Романов играл у Ломоносова самую жалкую роль, так как его почти абсолютная глухота не только препятствовала ему в участии в переговорах и деловых совещаниях, но и затрудняла его активную работу в технической области.

Ломоносов, таким образом, ничего уже не возражал против навязанного ему «ока Москвы» и заваливал Романова массой конторской работы технического характера.

Сводя все вместе, можно сказать, что проф. Ю. В. Ломоносов является противоречивой натурой, сильною личностью с авантюристским складом характера, в рядах видных советских деятелей резко выделяющегося, совершенно своеобразною фигурою.

Впрочем, советская карьера Ломоносова, как и следовало ожидать, внезапно пришла к концу. Ломоносову пришлось переносить самые тяжелые обвинения со стороны своих противников и врагов, в особенности обвинения в технических ошибках, которые он якобы совершил при заказах на паровозы. Он будто бы заказал паровозы слишком тяжелого типа для русских дорог. Некоторые его противники доходили даже до безусловно ложного утверждения, что он сделал это заведомо и с намерением и вызвал таким образом сознательно слишком тяжелую нагрузку и слишком быстрое изнашивание рельс и подвижного состава. Ломоносова постепенно свели на нет и руководство железно-дорожной миссией перешло к коммунистам. Ломоносову же предоставлялись на рассмотрение только научно-технические вопросы. Но и эта его деятельность пришла к концу. Летом 1927 г. Ломоносов был смещен окончательно, и ему было приказано очистить в 24 часа занимаемую им в Берлине служебную квартиру.

Советская Россия потеряла в его лице одного из самых выдающихся специалистов по железнодорожному строительству. Ломоносов теперь работает в качестве специалиста по тепловозам на крупном паровозостроительном заводе в Северной Америке.

Глава тринадцатая

Л. Б. Красин

Я познакомился с комиссаром торговли, инженером Леонидом Борисовичем Красиным, в начале декабря 1918 г. в Москве; я и один из моих друзей, выдающийся инженер, явились к нему на квартиру, занимаемую им в гостинице «Метрополь». Вопрос шел о постройке нефтепровода из Грозного в Новороссийск.

Красин, которому я вручил рекомендательное письмо, принял меня очень любезно. Обе комнаты, которые он занимал, были неубраны и неуютны. На столах лежали в беспорядке книги, чертежи, папки. На подоконниках стояли стаканы с холодным чаем и тарелки с остатками еды.

На Красине был надет темный кожаный костюм, кожаные штаны и гамаши. Без всяких предисловий, обычных в деловых сношениях в России, Красин сейчас же приступил к сути дела, обсудил в короткой и деловой форме технические и коммерческие вопросы, стоявшие в связи с проектом, обрисовал в общих чертах главную задачу проэкта и поручил моему другу составление в кратчайший срок ясного, по возможности краткого доклада.

Красин произвел на меня и моего друга самое лучшее впечатление. В особенности потому, что он выделялся на тогдашнем московском фоне своей краткою и ясною деловитостью. В то время было известно, что если вы являетесь к какому-нибудь видному советскому сановнику, то вас непременно встретит целый поток фраз и соображений общеполитического характера, которые с непосредственной темой, с деловой целью вашего посещения ничего не имеют общего. Это объясняется вполне естественно тем, что комиссары первых лет русской революции принадлежали большой частью к прежним, нелегально существовавшим в России или находившимся заграницей революционным русским организациям; это были чаще всего профессиональные политики, литераторы или журналисты, которые в единичных случаях имели блестящую теоретическую подготовку, но совершенно не были знакомы с практической хозяйственной деятельностью и никогда не имели случая до революции разрешать административные или организационные задачи на практике. Поэтому в первое время они часто становились жертвами всевозможных составителей проектов в России и заграницей, которые думали найти в советской России плодотворную почву для своих планов.

Поэтому-то так приятно поражала краткая и ясная деловитость Красина. Когда он узнал, кто я такой и что я свободно говорю по немецки, он сказал мне:

«Это прямо несчастье, что Вы не были в Берлине, когда я там несколько месяцев тому назад вел переговоры с германскими промышленными группами. Такие люди нам нужны, а не политические трубачи».

Красин был способный организатор и превосходный работник, человек, который понимал с первого взгляда, что ему хотели сказать, человек, который хотел быть окруженным только способными, умными, работящими и ясно мыслящими людьми; политические же мечтатели ему были органически противны. В разговоре со мной он совершенно откровенно и весьма отрицательно отзывался о том человеческом материале, с которым ему приходится работать. Это был человек с большим темпераментом, своевольный, властный, который не любил долго разъяснять даваемых им предписаний и лишь с трудом выносил мнения, противоположные его собственному.

О моем столкновении с Красиным в Лондоне по поводу заказов на паровозы для советской России я уже писал[13]. В результате отношения между мной и Красиным значительно охладились. Когда я с ним опять встретился в мае 1923 г. в Москве, где он занимал тогда пост комиссара торговли, он принял меня тем не менее спокойно и любезно. Я явился к нему по предложению комиссара финансов Сокольникова, чтобы до заключения первой сделки по продаже платины узнать мнение Красина. Красин очень внимательно выслушал мои доводы и согласился с моим заключением.