Сокол и ласточка - Борис Акунин

Она еще хлопала глазами, а я уж принес ей парик, швырнул на кровать кюлоты и красноречиво сел на подоконник.

Не теряй времени, золото мое! В порт! Скорей!

Прошла минута, а то и две, прежде чем Летиция перестала на меня браниться и задумалась.

— Ты ничего не делаешь просто так, моя вещая птица, — сказала она, поднявшись. — Я должна одеться и куда-то идти?

Наконец-то! До чего тупы и непонятливы даже самые сообразительные из людей!

— Ты права! Уже светает, мне нельзя терять времени. Прежде всего нужно выяснить у капитана, когда он все-таки рассчитывает отправиться в путь. Потом приступлю к поискам доктора.

Пускай так. Только скорей, скорей!

Мы отправились на пирс. Я все время летел впереди, понуждая Летицию убыстрить шаг. В какой-то миг ко мне в душу закралось сомнение. Что я делаю? Зачем? Не вмешиваюсь ли я в течение кармы? Не лучше ли, если фрегат уйдет в море без нас? Но если б я не поступил так, как поступил, это, пожалуй, было бы предательством по отношению к моей питомице. Это во-первых. А во-вторых, изменить течение кармы совершенно невозможно.

На набережной девочка сама увидела, что «Ласточка» готовится отдать швартовые. Все матросы стояли у борта, на берегу собрались провожающие. Кто-то кричал, кто-то смеялся, кто-то плакал.

— Мерзавец! — ахнула Летиция.

Она протиснулась через толпу, прыгнула прямо на фальшборт и соскочила на палубу.

— Вот те на, доктор! — сказал плотник Хорек, которого мы давеча осматривали первым. — А мы думали, вы дрыхнете в каюте. Ишь ты, чуть без вас не ушли.

Не слушая его, Летиция кинулась на квартердек.

— Я требую объяснений! — бросила она в лицо Дезэссару. — Вы сказали, что не уплывете без штурмана!

— Нам повезло, — промямлил обманщик, отводя глаза. — Штурман нашелся…

И показал на причал. Там стоял рыжий ирландец Логан, целуя и обнимая какую-то женщину с оттопыренным животом.

— Но вы обещали прислать за мной! Капитан взял ее за локоть, отвел в сторону и очень тихо сказал:

— Послушайте доброго совета, мадемуазель. Вам не нужно с нами плыть.

Она задохнулась от негодования. Не вступая в спор, процедила:

— Дайте мне матроса. Нужно принести из гостиницы мои вещи и книги. Без меня «Ласточка» не уйдет!

Лицо Дезэссара искривилось.

— Что ж, пеняйте на себя. Я хотел как лучше. Сами будете виноваты…

Летиция уже отвернулась и не слышала этих странных слов. Не видела она и непонятного выражения, скользнувшего по курносой физиономии капитана.

А мною вдруг овладело предчувствие какой-то неведомой, но неотвратимой опасности. Этот инстинкт никогда меня не подводит. Не раз он спасал мне жизнь.

Неужели я совершил ужасную ошибку? Будь проклята моя любовь к восходам!

Глава восьмая. Отплываем

Мы ушли с отливом. Лавируя меж острых скал, которыми утыкана коварная бухта Сен-Мало, «Ласточка» скоро вышла на морской простор и побежала к мысу Фрехель под очень свежим ост-остом-нордом. Этот ветер, как известно, немилосерден к новичкам. Почти сразу же Летицию замутило.

Корабль нырял с волны на волну, зарываясь то носом, то кормой; течение, всегда сильное в этих водах, подбавляло напористой бортовой качки. Старых моряков вроде меня такая озорная болтанка только бодрит. Матросы фрегата весело бегали по палубе, цепко карабкались по выбленкам, пулей слетали вниз по тросам. Начальный день плавания для хорошего экипажа подобен стакану обжигающего рома. Все кроме лекаря чувствовали себя превосходно. Даже капеллан, тоже впервые вышедший в море, держался молодцом. Это был старый и совсем седой, но отнюдь не дряхлый францисканец, на лице которого я сразу прочел нанесенные жизнью иероглифы «твердость» и «доброта» — весьма редкое и оттого особенно ценное сочетание. Меня удивило, что монах не обращал ни малейшего внимания на свою паству. Перед отплытием он стоял на шкафуте, глядя на город и кланяясь ему. Когда же мы отдали концы, священник переместился на бак, к самому бушприту, откинул капюшон, встал на колени и принялся благословлять море. Я подлетел посмотреть на старика. Лицо его вначале было бледным, но скоро порозовело. Губы шевелились, произнося молитву. Так он провел несколько часов, весь вымок от брызг, однако, судя по виду, нисколько не страдал от холода и качки.

Зато девочке становилось все хуже — еще и потому, что к физическим страданиям прибавлялись нравственные. Когда тебе плохо, это полбеды. Совсем беда, когда плохо тебе одному, а все окружающие радуются жизни.

На палубе Летиция пробыла недолго. Она с трудом удерживалась на ногах, не могла ступить ни шагу, не хватаясь за снасти, а если корабль зарывался в водяную яму и через бак перекатывалась пенящаяся волна, девочка зажмуривалась от страха. Ей, верно, казалось, что мы вот-вот перевернемся.

К фок-мачте был пристроен затон для живности, которой команда будет питаться во время плавания. Обыкновенно скотину и кур помещают в трюме, но на «Ласточке» хлев и курятник разместили прямо на палубе. Между прочим, правильно.

Смотрится это, конечно, не слишком воинственно, зато свежий воздух — отличное средство от падежа. Однако истошное мычание, жалобное блеяние и истерическое кудахтанье плохо действовали на страдающего «лекаря».

Когда я попробовал ободрить мою питомицу увещеваниями, она горько сказала:

— Я умираю, а ты смеешься? Бессердечная!

Несправедливый упрек сменился утробным рычанием — бедняжку вырвало.

В конце концов она сделала худшую ошибку, какую только может совершить новичок: ушла со свежего воздуха вниз.

Почти все пространство нижней палубы занимал кубрик. Не занятые на вахте матросы, как обычно во время сильной качки, прицепили к потолку свои бранли, иначе называемые «люлями», и завалились спать. Зрелище это для непривычного глаза странное: холщовые гамаки раскачиваются, будто груши на дереве под сильным ветром. Отовсюду доносится сопение и храп, кто-то мурлычет песенку, кто-то травит байки, там и сям уютно мерцают огоньки курительных трубок. Запахи кубрика я вам описывать не буду. Скажу лишь, что привыкнуть к ним нелегко даже попугаю, хоть обоняние не относится к числу моих forte.

Каютку, отведенную на корабле для двух представителей милосердия, я уже описывал. Накануне отплытия все предметы в предвидении качки были надежно принайтовлены, то есть закреплены с помощью специальных веревок: лекарский сундук, обувной ящик, лампа, ларчик с письменными принадлежностями, отхожее ведро и все прочее. Диковинней всего выглядел святой Андрей, крест-накрест перехваченный пеньковыми узами, чтоб не раскачивайся на переборке.

Девочка со стоном повалилась на жесткое ложе, и началась новая мука. От боковой волны Летиция стукалась головой о борт, от килевой — правым локтем о чугунную каронаду, а левым о деревянную стенку.

— Господи, спаси! — взмолилась моя питомица. — Если так будет все время, я умру!

Помочь ей я ничем не мог. Лишь время покажет, сумеют ли ее дух и телесная оболочка справиться с морской болезнью. Примерно один человек из дюжины так и не одолевает этот недуг. Я знал несколько случаев, когда во время длительного перехода люди сходили с ума от постоянной тошноты и бросались за борт.

Если б я не был агностиком, то прочитал бы молитву о скорейшем избавлении моей подопечной от слабости. Впрочем, я все равно это сделал. Как говорил Учитель, «от заклинаний хуже не будет».

Весь остаток дня я просидел на своем любимом месте, на марсе. Смотрел сверху на серо-зеленый простор Ла-Манша, испещренный белыми гребешками, и попеременно читал мантры с молитвами на всех известных мне языках.

Вечером я слетел вниз, снова заглянул в каюту. Дверь в ней заменял кусок парусины, поэтому попасть внутрь мне было нетрудно.

Огонек лампы ритмично колебался, окрашивая низкий потолок красноватым светом. На верхней койке мирно спал монах — этому качка была нипочем. Но спала и Летиция. Отличный знак! Дыхание ее было ровным, на приоткрытых устах застыла полуулыбка. Я возблагодарил Будду, Иисуса, деву Марию и всех прочих небесных покровителей. Утром моя девочка проснется здоровой!

Погасил лампу взмахом крыла, сел на подушку и тоже уснул. Морской воздух и хорошая волна для меня — самое лучшее снотворное.

Насколько я знаю из рассказов и чтения книг, люди могут увидеть во сне самые разные вещи, подчас совершенно не связанные с человеческим бытом. Мне же всегда снятся только птицы, хотя волей судьбы я с самого рождения отторгнут от мира себе подобных. Если я болен или удручен, на меня нападает стая черных воронов. Если всё хорошо, грезятся райские птицы. Если ни то ни сё — воробьи да сизые голуби.

В первую ночь плавания на фрегате «Л'Ирондель» мне снились сладкозвучные соловьи, певшие все громче и громче, так что в конце концов я проснулся.