Мой отец генерал (сборник) - Наталия Слюсарева

Да, очень скоро мы заскучали от такой еды. Я как-то намекнул нашему Малюте, что неплохо было бы улучшить питание, но он так зыркнул на нас, что у нас дух захватило. Тогда я решил действовать через женское сердце. У старшей ханум имелся медный ведерный самовар, но такой запущенный, грязный, что вся медь покрылась копотью и сажей. Вдобавок и кран у него подтекал. Выпросив у хозяйки самовар, я первым делом притер кран, затем набил мелкого кирпича, собрал золу и песок и так отдраил его, что тот засиял на солнышке. После захода солнца вернулся хозяин. Во дворе на ковре первая жена разложила угощения. Посередине «достархана» (скатерть для гостей), свистя и пыхтя, сиял «его сиятельство самовар». В тот вечер хозяева долго восседали на подушках, калякая за самоваром. На следующее утро посыпались дары: хозяйка мне выдала старые опорки, остатки вчерашнего чая, брынзу.

Но как сказано в суре Корана: «Воистину, неудаче способствует удача, а неудача – удаче». На нас сразу обрушились несчастья. Нашему злейшему врагу Малюте Скуратову, видно, не понравилось, что хозяйка хорошо к нам отнеслась. Он начал наговаривать на нас хозяевам. Ночью спускал с цепи самую злую собаку, и стоило нам пошевелиться, как она с лаем бросалась на нас. Однажды я услышал, как он заверял своего приятеля, что русским гяурам не убежать из аула, его собаки растерзают неверных при попытке к бегству.

Приближался месяц поста рамадан. Вот уже несколько дней, как наш хозяин Мухамед-ага срочно уехал по своим делам в Азербайджан, когда вернется – неизвестно. Защиты ждать неоткуда. Все громче призывает муэдзин с минарета мечети правоверных на молитву. Его надрывный голос сливается с собачьим воем. Мы просыпаемся от ужаса, и в наши души проникает страх. Мы решаем немедленно бежать. Великий драп наметили на рассвет пятницы, на часы, когда Мустафа обычно отправляется в мечеть читать «хутбу» (проповедь). За день до этого, на наше счастье, на свалку выбросили дохлую лошадь. Часть ее мяса мы задумали использовать для задабривания «пятой собачьей колонны».

Накануне праздника ханум поручила мне убрать в землянке, что дало возможность сделать запасы на двоих. Совесть моя была чиста, так как мы проработали уже месяц, а расчет не брали. А нам полагалось четыре пуда муки, пусть даже и ячменной. Это – восемьдесят пять килограммов хлеба, и если одному человеку съедать по фунту в день, то можно прожить, не умирая с голоду, почти три месяца. И такое добро, заработанное тяжким трудом и политое потом, мы бросали ради спасения наших жизней. Мы поставили перед собой цель – уйти из зоны смерти и страха, уйти, не приняв бой, ради того, чтобы жить дальше и окрепнуть для будущих побед. Надо сказать, что запасы ханум-апа нисколько не пострадали. Мы отобрали несколько больших кусков брынзы, взяли немного кукурузной муки, лепешек, соли, лука и спрятали все это в скирде сена.

На рассвете, после призыва муэдзина: «Правоверные, спешите на молитву», когда вся община и их «сипах» (полководец) Мустафа «Скуратов» в зеленой чалме ушли в мечеть, мы, разбросав по двору мясо от дохлой лошади, бросились под гору к реке. Словно пустые бочки, катились мы со все возрастающей скоростью сквозь чертополох, бурьян, кубарем, не чувствуя боли и не зная, где земля, где небо. Нам казалось, что за нами мчится многолюдная погоня. Слышались отрывистый нарастающий лай, топот верховых лошадей, татарские выкрики, выстрелы. Не оглядываясь назад, потеряв друг друга из виду, спасались мы, кто как мог, пока не уткнулись с ходу в реку. Замерев по колено в воде, затаив дыхание, я прислушивался к окружающим звукам. Кто-то рядом булькал и стонал. Слава богу, это оказался мой друг – «пользительный». Выбравшись на противоположный берег, ориентируясь на восходящее солнце, мы зашагали на восток и к вечеру благополучно добрались до нашей мельницы.

Мельник взял меня к себе в помощники, и началось мое царское житье. Мельница работала круглосуточно. Народ все время подходил: русские, украинцы, грузины, татары. За помол без очереди, особенно ночью, мне перепадало много всего: молоко, яйца, иногда даже мясо. Хозяин выдал мне ружье для охраны мельницы – одноствольную берданочку, с которой я охотился на зайцев, куропаток, перепелок. Когда нужно было остановить водяное колесо для ремонта или смазки, в карманах колеса и в желобе всегда обнаруживалась свежая рыба. Были и рыболовные снасти.

Проработал я на мельнице до осени. Хозяин Сидор Иванович был мною доволен, думал даже оставить меня зятем для своей младшей дочки. «Вот подрастешь, войдешь в дом, и будет в нашем доме два Сидора», – поговаривал он. Но тут я подхватил лихорадку. Лихорадка меня трясла по-страшному. Доморощенное лечение не помогало. Точно через день в определенное время начинало меня трясти. Сперва наступала мелкая дрожь, которая зарождалась внутри, потом начинало дрожать все тело, так что казалось, отлетят все члены – руки, ноги и голова. Приступ длился часов пять-шесть. На меня набрасывали несколько одеял, пальто, рогожек, но я все никак не мог согреться. При этом температура поднималась до сорока градусов. Через неделю, забыв все свои обещания, хозяин нанял другого работника. Истратив все деньги на лечение без результата, я решил возвратиться в Тифлис к мачехе.

Выбрав день, когда, по моим расчетам, приступа не должно было быть, я отправился пешком на станцию. Подошел поезд. Вместе с другими мешочниками я еле-еле зацепился за подножку вагона, держась за поручни. Состав тронулся, но кондуктор так и не открыл дверь. Поезд набирал скорость. Я еле держался, особенно на внешних разворотах. Вскоре я почувствовал, как начали слабеть мои руки, пот выступил на лбу, закружилась голова. Мне казалось, что прошла целая вечность и что поезд идет уже не вперед, а назад. Внезапно я понял, что у меня сейчас начнется приступ лихорадки. Я не выдержал и крикнул:

– Ребята, падаю, поддержите меня!

Ноги у меня подкосились, я обмяк, как мешок, но тут кто-то вовремя ухватил меня за ворот рубашки. К счастью, поезд стал замедлять ход и подошел к станции. Дальше я ничего не помню. Когда я пришел в себя, тоувидел, что лежу на траве, на подстилке, накрытый одеялом. Рядом горит костер, у которого сидят женщина и старый мужчина. Над костром висит котелок, в нем кипит вода.

Мой спаситель оказался курдом. Именно он подобрал меня, когда я валялся без памяти в кустах, приютил и лечил. Кто бы мог подумать, что у этого курда такое благородное сердце? Помню, еще с детских лет мне внушали, что все курды – воры, разбойники и бандиты, ими пугали маленьких детей. В Тифлисе проживало очень много курдов. Они выполняли самые грязные работы: таскали тяжелые грузы, чистили канализацию. Их жены с детьми выпрашивали милостыню. Так вот этот курд целую неделю по своей доброй воле возился со мною. Он поил меня каким-то отваром из лечебных трав. Напиток на вкус оказался очень горьким, и я боялся его пить. Тогда он первый начал пить, показывая, что это не отрава, а лекарство. Вскоре я почувствовал себя гораздо лучше. У меня была красивая полотняная рубашка, вышитая голубыми васильками. По рассказам сестер, ее вышивала мама, когда я еще не родился. Эту святыню я берег пуще глаз, однако пришлось с ней расстаться. На вырученные деньги я купил билет до Тифлиса, а остальные хотел отдать моему второму отцу – курду. Ему было, наверное, лет около семидесяти, и, кроме лохмотьев и старого одеяла, на нем ничего не было. Но он наотрез отказался от моих денег, лично посадил меня в вагон и еще на дорогу дал с собой хлеба и сыра.

Добрался я до дому благополучно. Думал, что малярия больше не станет меня трепать, но она вернулась снова. Помню одну знахарку, которая что-то нашептывала, давала пить настой на сырых желтках и красном вине. Но стоило мне поесть дыню, как лихорадка возвращалась. В то время в Тифлисе работала американская миссия в помощь бедным. Я пошел туда. Мне сделали в спину шестнадцать уколов хинина. Процедура оказалась очень болезненной, особенно когда раствор хинина под давлением впрыскивали в мышцу. Зато я выздоравливал...

Глава XIX

НА СВИДАНИЕ С ОТЦОМ

В самый серединный день лета, 15 августа, под созвездием Льва, покровительствующего касте воинов, накануне дня авиации, 18 августа (сколько праздников сразу!), в городе Дальнем, он же Дайрен, он же Даолянь, у старшего авиационного начальника Ляодунского полуострова родились две девочки.

Накануне ночью мама почувствовала первые схватки. Отца не было. Он находился в отъезде, вернее, в отлете. Мама разбудила адъютанта отца Женю Данилевского, и они на «виллисе» отправились искать врача. Из ворот частной клиники на настойчивый ночной звонок вышла японка, посмотрела на мамин живот, закивала головой и жестом пригласила следовать за ней. Профессор старичок японец так умело командовал: «Мадама, мадама, потужка, потужка», что к утру на свет появилась двойня. Первой сразу дали имя Наташа, имя, которое всегда нравилось маме, а сестра еще долго оставалась просто беленькой девочкой, и только спустя месяц ей «присвоили» Елену Прекрасную... или Ленку-дуру.