Аферист Его Высочества - Евгений Сухов

– Мне надо, чтобы ее невозможно было отличить от подлинной даже знатоку живописи эпохи Возрождения, – серьезно заявил заказчик, выказывая некоторые знания в истории и культуре. – Только в том случае, сударь, вы получите означенный гонорар.

Фраер, похоже, знал, к кому обратиться. Сизиф уже не единожды занимался подобными поделками, ведь именно к копированию у него имелся исключительный талант. Только вот откуда приезжий узнал об этом…

Костолевский исполнил картину исключительно точно. Причем использовал специальные краски, какими пользовались в эпоху Возрождения, и грамотно состарил холст. Так что никаких претензий у заказчика к исполнителю не возникло, как он ни старался. И Сизиф положил в карман две сотенных купюры, которые к встрече его с Африканычем в трактире «Каторга» были уже пропиты. До последнего рубля.

Что в первую очередь делают с человеком, когда его хотят протрезвить и вывести из запоя? Слегка похмеляют, заставив съесть горячего, хотя бы самую малость, и ведут затем в баню.

Африканыч похмелять Сизифа не стал, но по дороге в баню все же прикупил незаметно для него чекушку очищенной. Дабы после, когда Сизифа станет колотить, плеснуть ему малость под горячую и острую закуску. В качестве лекарства…

Перед самой баней – а Африканыч повел Сизифа в бани на Покровке – они зашли в магазин готового платья недалеко от Троицкой церкви, и Неофитов купил Сизифу все, начиная от нижнего белья и кончая демисезонным пальто и шляпой.

– Пошто такие траты? – с долей непонятной для Самсона Африканыча печали поинтересовался Сизиф, начинающий понемногу приходить в себя. – Кто я тебе, брат? Сват?

– Ты мой старый товарищ, – ответил ему на это Неофитов. – Кроме того, дело, которое мы собираемся тебе поручить, требует чистоты в мыслях и не исполняется в рубище.

– Кто это «мы»? – подозрительно спросил Сизиф.

– Я, Сева Долгоруков, Граф и Старик, – посмотрел на старого товарища Африканыч.

Тот вскинул голову и удивленно спросил:

– Вы что, снова все вместе?

– Вместе, – коротко ответил Неофитов.

– А что за дело?

– Картину одну надо написать. Под старину. То бишь сделать копию работы одного известного старого мастера. Да так, чтобы комар носу не подточил. Сможешь?

– Смотря какого мастера, – подумав, ответил Сизиф.

– Тициана.

– Опять?

Этот вопрос удивил Африканыча:

– Что значит, опять?

– А то, что я не столь давно уже подделывал одного Тициана, – ответил Сизиф.

– Ну и как, получилось?

– Лучше не бывает. От настоящей не отличишь! – ответил он не без гордости.

– Вот и славно, – не придал особого значения этому факту Африканыч. – Значит, тебе и кисти в руки.

– Я мог бы написать Тициана и в прежней одежде. И не обязательно было покупать мне новую…

– Мог бы, – согласился Неофитов. – Но в хорошем чистом платье ты сделаешь работу еще лучше.

Самсон непонимающе уставился на Африканыча.

– Что, не разумеешь? – спросил Неофитов.

– Честно говоря, не очень, – ответил Сизиф. – Какое отношение имеет одежда к творчеству?

– Я бы сказал – большое, – ответил Самсон Африканыч. – Платье, мой друг, – он посмотрел на Сизифа, как смотрит на уроке учитель на ученика, – имеет отношение ко всему. По одежке, как говорится, встречают. С тобой иначе разговаривают и тебя иначе принимают, когда ты одет в чистое и дорогое, нежели в залатанное и грязное. Но главное – платье, в которое человек одет, накладывает отпечаток на его поведение и даже характер.

– Как это?

– А так! К примеру, ежели я одет в рубище, мне ничего не стоит сморкнуться на улице через ноздрю…

– Не рассказывай мне сказки. Ты никогда не позволишь себе сморкнуться через ноздрю – ни на улице, ни еще где-либо, даже если будешь наедине сам с собой. И в чем бы ты ни был одет, – перебил Африканыча Сизиф. – Да и не ходил ты никогда в драном.

– Черт, да ты выслушай сначала! – недовольно воскликнул Неофитов. – Я же сказал: к примеру. Скажем, это буду не я, а другой человек. В рубище ему не составит никакого труда сморкнуться через ноздрю. Какой с такого культурный спрос, согласись? Какое комильфо или не комильфо? А ежели он, скажем, будет одет во фрак или в «визитку», то подобного просто не позволит себе сделать. Платье, что на нем, не разрешит ему сморкнуться через ноздрю прилюдно. Согласен?

– Пожалуй, что так, – задумавшись, ответил Сизиф.

– Ну вот… Так же и с делом. Любым! «Авось» да «сойдет» станут неприемлемы, если исполняющий это дело будет уважать себя. А самоуважение невозможно, ежели на тебе лохмотья…

Сизиф промолчал, мысленно соглашаясь.

Бани были великолепны. Вообще, очищение тела всегда связано с неким духовным очищением. Очищением от скверных и пагубных мыслей. И не случайно после бани чувствуется облегчение. Как будто, смыв с себя грязь, ты еще сбросил целый груз скопившейся в тебе дряни, гнущей к земле.

На той же Покровке, в самом ее начале, они сняли в одном из доходных домов хорошую квартиру в пять комнат: гостиной, двумя спальнями, библиотекой (она же кабинет) и столовой. Надо же было где-то жить и Неофитову. Затем вернулись на Хитровку, и Сизиф вынес из своей тамошней конуры все, что имелось и было необходимо для работы. Взяли извозчика и отправились домой. А потом весьма плотно отужинали в новой квартире. Тут-то и пригодилась чекушка, после каковой для Сизифа наступил «сухой закон».

Работать Сизиф начал прямо со следующего утра. Выглядел он посвежевшим, руки не тряслись, а на душе если и не обреталась благость, то было весьма спокойно. Ведь очень важно, приступая к новому делу, чтобы тебя ничто не угнетало и не тревожило. А значит, ничто не отвлекало. Иначе чуждое могло сказаться на работе.

Работа у Сизифа спорилась. Ведь всего несколько месяцев назад он уже писал «Карла Пятого» великого Тициана Вечеллио, так что для того, чтобы сработать картину в лучшем виде, у него все было под рукой: каталоги, несколько копий с картины, скорее фотографического плана, нежели художественного, – что и было очень хорошо, ибо тем самым ошибки даже в самых мелких деталях исключались; состаренные грубые холсты, а Тициан предпочитал именно такой холст с грубой фактурой; и естественные краски – лазурь, киноварь, охра, бирюза, которыми пользовались в эпоху Возрождения. Краски Сизиф изготавливал сам, скупая минералы у натуралистов, по старинным рецептам растирал их в ступке, добавляя различные компоненты.

Неофитов неотлучно находился при Сизифе. А ну как старый товарищ сорвется и запьет? Тогда все дело – коту под хвост!

Африканыч завороженно смотрел, как из-под кисти Сизифа появляется нечто, что потом превращается в деталь королевских лат, а несколько мазков, ничего на первый взгляд не значащих, с появлением еще одного вдруг становились человеческим глазом, выразительно смотрящим вдаль.

Это было чудо. Пораженный его созданием, Африканыч пропустил мимо ушей бурчание Сизифа о том, что «чего это вдруг всем понадобился Тициан». Иначе бы он непременно спросил: «Кому это всем?» И получил бы примерно такого рода ответ: «Да приходил тут один. Тоже «Карла Пятого» заказывал. Это хорошо, что тебе именно «Карл Пятый» нужен. Потому как я его уже писал. Правда, копия выходит всегда хуже оригинала, но я постараюсь…» Африканыч непременно бы расспросил Сизифа об этом человеке и положил сведения о данном факте на одну из полочек своей памяти, чтобы потом, вернувшись в Казань, рассказать все Севе Долгорукову. Но Самсон Африканыч этого не сделал.

А кисть Сизифа густо накладывала все новые и новые мазки. Энергично, экспрессивно и мощно, как делал это сам великий Тициан. Вблизи было трудно что-либо рассмотреть. Но при отдалении на несколько шагов становилось понятно, что рождается шедевр. Сизиф работал самозабвенно, не помня ни места, где создавал творение, ни времени, и Неофитов, проголодавшись, часто обедал один, а то один и ужинал, не решаясь перебивать вдохновенную работу старого товарища.

Неожиданно в работе Сизифа наступил перерыв.

– Ты чего рисовать перестал? – спросил Африканыч.

– Я и не рисовал, – нервически ответил Сизиф.

– А что ты делал?

– Писал. Я писал картину. Картины, друг мой, пишут…

– Я понял, понял, – примирительно произнес Самсон Африканыч. – Так что ж ты перестал писать? У нас уже времени в обрез.

– Так надо, – после некоторого раздумья ответил Сизиф.

– Зачем?

– Затем, что так делал сам Тициан. Закончив работу вчерне, он оставлял картину на видном месте, на время, чтобы «остыть» и как бы походя замечать потом недоработки и недостатки уже холодным взором. Иногда он оставлял работу на несколько месяцев…

– Костя, у нас нет этих нескольких месяцев, – заметил с тревогой Неофитов.

– Я знаю. Пусть постоит так пару-тройку недель. А я уж дух переведу!

– Недель?! – Африканыч был вне себя. – Это невозможно! Сева, верно, уже всю икру выметал.