Объяснение в любви - Валентина Михайловна Леонтьева

Пытаюсь представить, что делала Ольга Петровна, когда узнала, что началась война. Скорее всего просилась на флот. Не взяли. Тогда связисткой в сухопутные войска! Может быть, мать не пустила, а может, Оле сказали: «Твое место здесь, в Мурманске, — нужна рыба для военных моряков». Но могло быть и так — отказывалась, скандалила, обивала пороги военкомата… Словом, проигрываю в уме возможные вариации, думаю, какая из них принадлежит героине передачи, ищу ту тропинку, по которой пойду следом за Олей, чтобы потом радоваться от всей души встрече с Ольгой Петровной Корниенко.

Могла ли предположить, что на следующее утро после записи передачи придет в мой гостиничный номер заплаканная Ольга Петровна.

— Ночь не спала. Что за фантазия вам пришла? Какая туристская прогулка? На Валаам я поехала к своей фронтовой подруге. Вот о ком рассказать надо было. ОПК — она меня до сих пор так зовет, это мои позывные были. А вы? Баренцево море Ольга Корниенко чуть ли сорок лет не видела! Наше это море! Мое! Да я жить без него не могу. Во мне оно!

Такая мужественная женщина, а слезы на глазах. И все из-за неточности, из-за ошибки.

Урок: в нашей передаче неточностей быть не должно. Нам верят, как документу. Вымыслом мы оскорбляем людей, раним их душу.

— Что же вы молчали, Ольга Петровна, во время передачи?

— Неловко было вас прерывать.

Вот и весь разговор. Хорошо, что у меня есть возможность публично извиниться перед Ольгой Петровной Корниенко.

УЧУСЬ НЕ РАССТАВАТЬСЯ С ДЕТСТВОМ

Это было в Лениногорске на моей встрече со зрителями. Я рассказывала о чем-то очень серьезном, говорила тихо, как бы беседовала. Было около 10 часов вечера. Я сделала паузу и услышала тишину зала. И вдруг эту тишину пронзил громкий крик! Кричал ребенок где-то далеко от меня. Зал шел амфитеатром, и крик раздавался в верхних рядах. Несколько секунд тишины, но уже другой, не понимающей происходящее. Все повернулись на звук. А звук приближался ко мне. Я его вскоре увидела. Со ступенек зала спускался маленький мальчик лет 4–5, продолжая кричать. Кажущийся крик стал видимым, и я поняла, что малыш плачет, а точнее, громко ревет. Зрители вместе со мной с удивлением, не смеясь, провожали его глазами. А он смело шел. Он не замечал ни зрителей, ни взрослых тетей и дядей, он, как говорил К. С. Станиславский, был в состоянии публичного одиночества. Такое может быть у ребенка, который знает, что он делает и точно понимает свою цель. У него была большая, очень ему нужная цель, и он должен был ее осуществить. Но это я поняла чуть позже. Когда он подошел вплотную к сцене, повернул направо, обходя ее, и стал уверенно карабкаться по довольно крутым ступенькам, я стала лихорадочно думать, что мне делать. Поднявшись на сцену и продолжая громко плакать, он пошел точно ко мне. Мне ничего не оставалось, как подойти к малышу, присесть рядом и сказать:

— Ну уж раз ты пришел на сцену, давай знакомиться. Как тебя зовут?

— Юра, — прокричал мальчик, растягивая последнюю букву «а», и это «а» прокатилось по залу, как эхо.

— Что же ты так горько плачешь? Кто тебя обидел?

Он посмотрел на меня умоляющими мокрыми от слез глазами и гневно воскликнул:

— Я домой хочу!

— Не надо плакать, успокойся. Ведь ты не один пришел?

— С мамой, — протянул Юра.

— А где же твоя мама?

— Там, — ответил Юра и протянул руку, указывая на последние верхние ряды.

— Так ты скажи маме, что хочешь домой, и мама тебя отведет!

— Я уже говорил ей много раз, а она не уходит! — снова горько заплакав, ответил Юра.

— Так что же ты хочешь от меня, раз ты пришел на сцену?

И вот тут ребенок честно и открыто, с размазанными по лицу слезами, захлебываясь от обиды и моего непонимания, сказал фразу, которую может сказать только ребенок, которому необходимо сделать все, чтобы его желание исполнилось!

Он снова посмотрел на меня, вздохнул и тихо сказал:

— Я хочу, чтобы ты ушла!

Как это было прекрасно! Спускаясь с первой, самой верхней ступеньки, он уже точно знал: если уйдет эта тетя, тогда и его мама уйдет домой. Ему было скучно и очень хотелось спать!

А это совсем другая история.

Однажды покупаю в булочной хлеб. Достаю мелочь из сумки и чувствую, как что-то мягкое трется о мою ногу. Оборачиваюсь и вижу: маленький мальчик легонечко теребит меня лапой своего резинового медвежонка. Я присела перед ним на корточки, он протянул мне свое сокровище: «Ня». Я не сразу поняла, вернее, боялась ошибиться, догадавшись, что малыш приносит неслыханную жертву.

— Он хочет подарить вам своего медвежонка, — сказала его мама.

Пуговки глаз у медвежонка светились, светился и его хозяин. Малыш был вдохновенно бескорыстен. Я взяла медвежонка и увидела, что у него откушен носик — вместо третьей пуговки была дырка. Значит, самый любимый — покалеченный, с которым ребенок не расстается.

— Я не могу принять такой подарок, — сказала я его маме.

— Он с ним ест, спит, купается. Самое дорогое отдает вам. Как же вы можете отказаться!

В этот вечер я вела передачу «Спокойной ночи, малыши».

— Сегодня я вам расскажу о мальчике, который мне сделал такой подарок, какого я еще в жизни никогда не получала.

Хрюша и Филя насторожились. Это была импровизация. Для кукловодов мой рассказ явился полной неожиданностью, но мы понимали друг друга. Мои партнеры прекрасно изучили характеры своих зверюшек, экспромты их не страшили, напротив, иногда и мне приходилось подхватывать на лету их вариации.

Кладу на стол того самого медвежонка.

— Э-э, — разочарованно тянет Хрюша. — А я-то думал… Он даже без носика!

— Да что ты, Хрюша! Этому подарку цены нет, — вступила я с ним в спор.

Хрюша остался в одиночестве. Во всяком случае, реакция ребят того детского сада, который посещал мой новый знакомый, была одинаковой. Мальчик стал героем дня. Об этом мне рассказала его мама (мы встретились с ней в той же булочной).

Конечно, подобный сюжет нетрудно было бы и придумать. Но надо ли говорить, что значила для меня достоверность и какие новые импульсы дала она мне. Думаю, и дети почувствовали, что я рассказала им историю, которая на самом деле произошла со мной. Они удивительно реагируют на фальшь, как сейсмограф на землетрясение, и не менее удивительно верят в реальность вымысла. Детям нельзя лгать, их нельзя обманывать, но не