Том 8. Фабрика литературы - Андрей Платонов

Он, Анчи, двух детишек кормил и жену. И не только кормил он семью одну, — Нет, когда на охоте удача бывала, Он богатого бая кормил до отвала, И, согнувшись пред ним в три дуги, Без задержки ему он платил все долги, В сроки подати также вносил он зайсану И давал неизменно подарки шаману.

Прочтя лишь эти строки, мы видим, что у бедного ойрота охотника Анчи был родственник — русский крестьянин Прокл Севастьяныч (см. Некрасов, «Мороз, Красный нос», часть первая «Смерть крестьянина»):

…благодушен ты был,Жил честно, а главное: в сроки,Уж как тебя бог выручал,Платил господину оброкиИ подать царю представлял!

И еще, и немало, можно найти в этой большой книге внутреннего родства людей разных народов — родства бедных и трудящихся, — потому что они не по одному имени, а по всей прошлой судьбе и по будущему счастью есть истинные братья. Они даже говорят одним языком — языком нужды и надежды.

Разве следующие строки (из того же произведения) не равноценны соответствующим строкам русских классиков и лучшим русским народным песням? —

Я — бедняк, — потрясенный Анчи дал ответ. —Себя черным трудом, бедняки, мы увечим.Я трудился всю жизнь от младенческих лет,А прикрыть свои голые плечи мне нечем, —Одеяния нет.А желудок мой пуст, накормиться мне нечем, —Пропитания нет.Вся добыча моя, все, что я ни достану,Сразу баю идет и лихому зайсану.Может, ты не оставишь меня без подмогиИ поможешь таким же, как я, беднякам?

И тот, к кому был обращен этот вопрос Анчи, не оставил его без подмоги. Это был Ленин, который сравнивается в произведении с солнцем. И далее (та же народная легенда):

С солнцем рядом, над высями горПоявилося солнце второе.Пролилися живые, двойные лучиНа смертельно усталое тело Анчи,И почувствовал он: жизнь к нему возвращается…

Исключительно хороша по простоте и проникновенности народного чувства повесть «Гость», записанная со слов В. П. Малафьевой и А. А. Ашмарина, крестьян, а ныне колхозников из Волоколамского района. Когда В. И. Ленин приехал к ним в деревню Кашино, то крестьяне собрали Владимиру Ильичу угощенье, и сту-денька, приготовленного В. П. Малафьевой, поднесли. А Ленин: «Велик, — говорит, — кусок-то!» Достаточно двух этих слов («велик кусок-то!»), чтобы понять и В. И.Ленина и отношение к нему народа, запомнившего навсегда эти слова; так экономно достигается высшее искусство изображения великого человека и великого народа. Народу не жалко большого куска для большого человека за его дело, но кто из других «больших» людей, до Ленина руководивших странами, говорил таким образом? Никто. Против большого куска всегда говорили — дай еще побольше, и всегда было мало. Дело здесь не в том, что речь шла за столом во время угощения, — народ понял Ленина философски и почувствовал его принципиальное отличие ото всех других, ложных «вождей» человечества. Ленин парой слов посоветовал крестьянам беречь кусок для них же, изложив этим одну из главных целей большевизма.

Кончается повесть «Гость» народным предчувствием появления Сталина. — Ленин умер. «А кулацкие подсумки и тут лезут со своей провокацией: „Ох да ох, как бы теперь советская власть не колтыхнулася“. Ну, тут народ на них шибко ощерился: „Врете, гады паразитные! Не будет такой возможности, чтобы советская власть колтыхнулася. Ленин помер — верный человек ему заступит“. Мы еще не знали тогда, как следовает, товарища Сталина. Чуяли только, что обязательно есть такой человек. — Ну, и вышло без перемежки, хотя палок в колеса совали много. Все-таки без перемежки вышло, и пошло, и пошло! На колхозную дорогу вышли. Теперь у нас более ста тракторов, да молотилки, да трепалки, да мялки… Коров-то породистых завели… Ему тогда и показать-то нечего было, кроме электрического света. А теперь — куда там!»

Без Ленина народ уже не мог жить; ему был необходим верный человек, который заступил бы место Ленина. «Чуяли только, что обязательно есть такой человек» — и предчувствие народа сбылось с точностью. Поэтому прав ребенок, просто произнесший в стихотворении «Из Москвы пришел вестник»:

Дядя Ленин умер.Я не верю!

В песне «Клятва» (перевод с осетинского) с прямой, непосредственной силой дается образ Сталина над гробом Ленина:

…Нам Ленин оставил свое тепло.Он, умирая, другу и брату —Сталину — нашу судьбу поручил:«Брат мой, храни бедняков от богатых,Жизнь переделай, как я учил».Сталин от горестных мыслей очнулся,Слезы сдержал ради тысяч людей.К сердцу учителя он прикоснулсяИ успокоил клятвой своей.

В туркменском произведении «Я песню народа пою» говорится:

Товарищ Сталин, вовеки будь наших побед творцом,Работники всей необъятной земли называют тебя отцом!

Тема Ленина и Сталина как учителей, старших братьев и отцов всех трудящихся людей на земле — есть истинная тема всей этой большой, монументальной книги. Ленин и Сталин воспеваются и определяются советским народом как священное и притом совершенно реальное начало высокой, человеческой, истинной жизни. Если кто-нибудь из заграничных интеллигентов, дружественно расположенных к нам, способен видеть в любви народа к Сталину некоторые мистические элементы, то это объясняется плохим знакомством с нашей страной и с нашим народом. Советский народ любит Сталина за дело, за добро, материально ощущаемое всеми, за воодушевление разумом и силой каждого простого человека, отчего этот человек впервые реально познает ценность и славу своей личности. Сталин — это не обещание, а полностью сбывшаяся всемирная надежда на социализм. Сталина любят за то, что «он желает нам доброй удачи», и за то, что все лучшие желания людей при его помощи исполняются. Двадцатилетняя девушка Анна Антоновна Пьянова это знает, и она поет на своем саамском языке песню благодарности, доведенную до простоты дыхания:

Поет девушка Анна Антоновна:Будь здоров, до свиданья, Сталин!

Вся песня Анны Антоновны по своей искренности и девственности принадлежит к совершенным поэтическим произведениям. Правда, чтобы оценить ее, эту песню, вполне, нужно самому стоять на уровне советского народа, а этот уровень находится не рядом с тобою, а над тобою.

Так почему же книга «Творчество Народов СССР» не поддается обычной, даже очень искусной критике, как вообще почти не поддается ей истинное народное творчество? — Объяснение в том, что критик, какой бы он ни был, имеет лишь ограниченный жизненный опыт, тогда как народное творчество, будучи работой миллионов, имеет жизненный опыт безграничный. Что не вполне удалось одному человеку, другой восполнит, а третий доведет до совершенной простоты и глубины, потому что народ охватывает всю действительность не только в ежедневном труде, в борьбе и в пространстве, но и в памяти своих поколений и во времени — народ бессмертен. Отдельные гениальные художники отлично знали это свойство, присущее лишь народу, — создавать совершенные художественные произведения, свойство, обусловленное массовым опытом народа и способностью его копить в себе сокровище своей души. Великий музыкант Глинка прямо говорил, что на долю композитора остается лишь аранжировка музыки, сотворенной в первоисточнике народом…

Мы не собирались здесь, и нам это не по силам, давать подробное рассмотрение книги Творчества Народов. Позволим лишь себе оценить ее как великое произведение духа современных советских народов, написанное на наиболее глубокую этическую и художественную тему нашего века — тему происхождения нового мира из живого, человечного, отцовского начала, причем отец является в то же время лишь самым старшим братом и товарищем.

Кроме ее содержания, издание книги, в полиграфическом отношении, представляет из себя большое произведение технического печатного искусства. Но нужно найти средства, чтобы, не снижая внешнего, полиграфического качества книги, сделать ее массовой и общедоступной.

В заключение следует выразить благодарность всем лицам, участвовавшим в составлении и производстве Книги Творчества Народов СССР.

Джамбул

«В пятьдесят пять лет мне стало худо, — рассказывает Джамбул. — От старости и тяжелых условий я стал сутул, как старый беркут, глаза померкли, а голос ослаб. Вместо домбры у меня в руках — палка. Вместо широкой степи — узкая постель. Я угасал, бессильный петь хорошие песни».

В таком подавленном, болезненном состоянии поэт, очевидно, пребывал довольно долго — пятнадцать лет, до самой Великой Октябрьской революции.