Из истории русской, советской и постсоветской цензуры - Павел Рейфман

Хвалебный абзац о партии. Без этого не обойтись: «Перо мое <…> принадлежит партии, ведущей народ к коммунизму. Партии я обязан счастьем моего литературного призвания. Всему, что я могу в меру моих сил, научила меня она. С именем партии я связываю всё лучшее, разумное, правдивое и прекрасное на свете, ради чего стоит жить и трудиться…». Твардовский, обращаясь к таким высокопарным словам, не лицемерил; он и на самом деле писал о том, что думал; он верил, что партия действительно стала бороться с мертвечиной. Может быть, из тактических соображений несколько сгустил свои эмоции, но во всяком случае не лгал.

А затем следовало конечное обобщение письма: обдумав всё, связанное с 2-дневной беседой с Поспеловым, «с полной ответственностью <…> могу сказать, что малая продуктивность этой беседы определяется „проработочным“ ее характером. Были предъявлены грозные обвинения по поводу действий и поступков, которые, как я ожидал, заслуживали бы поддержки и одобрения, а наши возражения и разъяснения по существу дела звучали всуе. Не согласен немедленно признать себя виновным — значит, ты себя ведешь не по-партийному, значит, будешь наказан. Но чего стоят такие ''автоматические'' признания ошибок, которые делаются или из страха быть наказанным, или просто по инерции: обвинен — признавай вину, есть она или нет в действительности. Менее всего, конечно, мог я ожидать, что такой характер примет рассмотрение важных литературных вопросов в столь высокой инстанции». Твардовский еще, видимо, не исключает, что высокий партийный орган, Президиум ЦК, сможет решить эти вопросы «по всей справедливости» и просит это сделать, но он проходит хорошую школу.

4-е приложение — короткое обращение Твардовского к Хрущеву. 16 июля 54 г. Перед самым заседанием Секретариата ЦК. Просьба о приеме по обсуждаемым вопросам: «речь идет не только о моей личной литературной судьбе, но и об общих принципиальных делах советской литературы» (пометка, что Хрущев принял Твардовского и имел с ним беседу). Всё, приведенное выше, написано и отправлено до постановления ЦК от 23 июля, где осужден «Новый мир», Твардовский отстранен от редактирования и подвергнута критике поэма «Теркин на том свете». Напомним, что постановление подписал и Хрущев. Попытки Твардовского объясниться с ним, с другими партийными руководителями ничего не изменили. Существенную роль, видимо, сыграл Поспелов. Постановление вынесено в духе его обвинений.

Затем следуют приложения 5-е и 6-е, написанные уже после постановления, в сентябре и ноябре 54 г. В 5-м содержится выписка из протокола заседания бюро Краснопресненского райкома партии гор. Москвы от 10 сентября 54 г. о замене Твардовскому партбилета. В выписке приводятся сведения о биографии Твардовского, о том, что он трижды лауреат Сталинской премии, что семья его была раскулачена и высылалась на Урал, что отец использовал в хозяйстве наемную рабочую силу. И решение: «в просьбе об изменении записи в учетной карточке о социальном положении родителей после 1917 года отказать». Выписка подписана секретарем райкома (фамилия не названа) (Бох114-15). В кратком 6-м приложении — сопроводительная запись Московского городского комитета партии, посылающего в ЦК КПСС выписку из протокола бюро Краснопресненского райкома, с резолюцией: «МГК КПСС считает, что вопрос решен правильно». Подпись: Секретарь МГК КПСС Е. Фурцева. И помета: Тов. Хрущеву доложено (Бох.115). Решение вполне закономерно. Каким бы ни было в действительности социальное происхождение Твардовского, его поведение в момент разбора заявления не заслуживало просимой милости. Не случайно два совершенно разных вопроса — изменение формулировки в партбилете и редактирование «Нового мира», создание поэмы «Теркин на том свете» — рассматриваются в ЦК как одно дело. В решении вопроса принимал непосредственное участие Хрущев и близкая ему Фурцева. Поэма «Теркин на том свете» была напечатана лишь в 1963 г., еще при Хрущеве (сменил гнев на милость), сперва в «Известиях» (17 августа), затем в «Новом мире» (№ 8), но в последующие годы она почти не переиздавалась и не упоминалась в работах о творчестве поэта.

В 56 г. начинается история с романом Пастернака «Доктор Живаго». В четвертой главе мы говорили о поэте в тридцатые годы и в период войны. Здесь мы остановимся на событиях, связанных с Пастернаком, после ее окончания и во время правления Хрущева. Победы советских войск под Сталинградом, на Курской дуге, наступление в Белоруссии вызвали радостное ощущение близости окончательного поражения противника. Это ощущение отчетливо отразилось в очерке Пастернака «Поездка в армию». Он начинается словами: «С недавнего времени нами все больше завладевает ход и логика нашей чудесной победы. С каждым днем все яснее ее всеобъединяющая красота и сила…Победил весь народ, всеми своими слоями, и радостями, и горестями, и мечтами, и мыслями. Победило разнообразье» (579). Надежды на конец всемирной вражды и начало свободного существования — общее восприятие эпохи — характерно и для Пастернака. Именно с ними, как художественное воплощение этих надежд, связывал Пастернак замысел романа «Доктор Живаго», который он начал писать зимой 1945/46 года (580).

Радостные ожидания вовсе не означали примирения с руководством Союза писателей, которое продолжало нападки на поэта. Отмечая в одном из писем о небывалом и чудодейственном упрощении и облегчении своей внутренней жизни, Пастернак сообщает об усложнении жизни внешней: «Не только никаких Тихоновых и большинства Союза нет для меня и я их отрицаю, но я не упускаю случая открыто и публично об этом заявлять» (581). 14 августа 46 г. в газетах появилось Постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград». Хотя непосредственно Пастернака оно не касалось, Фадеев воспользовался им, чтобы обвинить поэта в отрыве от народа… Выступая на президиуме правления Союза писателей 4 сентября, Фадеев предупредил, что не нужно проявлять «угодничество» к поэту, не признающему «нашей идеологии», который отказался участвовать своим творчеством в прошедшей войне, ушел «в переводы от актуальной поэзии в дни войны». По воспоминаниям, некоторые друзья советовали Пастернаку выступить в печати с осуждением Ахматовой. Он отказался это сделать. Как раз тогда стало известно, что Пастернака в первый раз выдвинули на Нобелевскую премий, что усилило вражду к нему его недругов (585)

Работа над романом продолжалась. Пастернак начал читать отрывки из него у разных своих знакомых. А нападки усиливались. А. Сурков в большой статье «О поэзии Б. Пастернака», напечатанной 21 марта 47 г. в газете «Культура и жизнь», резко критиковал «скудные духовные ресурсы» поэта, неспособные «породить большую поэзию». Как пример отрешенности Пастернака от «общественных человеческих эмоций» Сурков приводил строку, неверно прочитанную, из стихотворения 1917 г. (595).

Весной 48 г. ожидался выход сборника Пастернака «Избранное» в издательстве «Советский писатель». Но как раз 10-го февраля 48 г. вышло Постановление об опере «Великая дружба». Им тоже воспользовались для сведения счетов с Пастернаком. На собрании писателей, посвященному этому постановлению, А. Сурков «остановился и на индивидуалистическом творчестве Б. Пастернака, восхваляемом на все лады зарубежными эстетами». А в апрельском номере журнала «Октябрь» напечатана статья Н. Маслина «Маяковский и наша современность». В ней Пастернак обвинялся в том, что он приносит в жертву форме «любое содержание, не исключая разума и совести», что он превратил искусство в каталог «субъективных ощущений». Маслин делал вывод, что творчество Пастернака «нанесло серьезный ущерб советской поэзии». Положения статьи Маслина были повторены Б. Яковлевым в журнале «Новый мир». В итоге отпечатанный тираж «Избранного» не поступил в продажу и был уничтожен (596 -97).

Враждебность противников Пастернака усугублялась тем, что его кандидатура, начиная с 46 г., каждый раз выдвигалась на Нобелевскую премию и интерес на Западе к его творчеству рос (602). Тем не менее Пастернака все же печатали. Так двухтомник его произведений, пролежавший в издательстве «Искусство» три года, был пущен в производство, хотя в него и не включили статью «Заметки к переводам шекспировских драм» (597).

Смерть Сталина вселяла новые надежды. Стали возвращаться арестованные, прекратилось, по словам Пастернака, «вседневное и повальное исчезновение имен и личностей» (617). Весной 1954 г. в апрельском номере журнала «Знамя» напечатаны 10 стихотворений из «Доктора Живаго». Публикация сопровождалась подписанным автором анонсом: «Роман предположительно будет дописан летом. Он охватывает время от 1903 до 1929 года, с эпилогом, относящимся к Великой Отечественной войне. Герой — Юрий Андреевич Живаго, врач, мыслящий, с поисками, творческой и художественной складки, умирает в 1929 году. После него остаются записки и среди других бумаг написанные в молодые годы, отделанные стихи, часть которых здесь предлагается и которые в совокупности составят последнюю, заключительную главу романа» (620-21).