Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

— Просьба... Ее же не выполнишь. Нет такой силы, которая заставила бы коров давать в день по десять ведер молока. Да и десять ведер не спасут положение. Пятьдесят процентов за три дня — да вы что? Шутите?

— Сержанов вытянет!

— И вы туда же?

— Не я, Нажимов. Ему лучше известно, что может и чего не может Ержан-ага.

Даулетов не понял, что скрывалось в этих словах парторга. Укор или намек? Если укор, то за что? А коли намек, так...

— Намек? — спросил он.

— Считайте, что намек.

— Поясните!

— Потом сами разберетесь.

Уборка шла вовсю. Стрекотали комбайны, гудели грузовики, трактора с тележками и автобусы, развозящие по домам первых горожан, присланных на подмогу.

— Идет дело, — сказал Даулетов, когда «газик» пробегал неторопливо вдоль хлопкового поля. — Два процента должны дать...

— Должны, — согласился секретарь парткома. — Даем, однако, один.

— По сводке?

— Фактически.

— В чем же дело?

На этот вопрос Мамутов не мог ответить. Он сам задавал его себе.

— Загадка какая-то...

— Попытаемся разгадать. Вы, Палван Мамутович, оставайтесь здесь. Изловите бригадира или хотя бы кого-нибудь из комбайнеров и поговорите по душам. Я проеду к Калбаю, попробую у него докопаться до истины.

Мамутов выбрался из «газика», Даулетов покатил дальше. Километрах в двух от того места, где вышел секретарь парткома, лежало поле жамаловской бригады. Картина здесь была та же, что и на соседнем участке. Рокотала хлопкоуборочная машина, гудели грузовики. Только рокот и гул казались приглушенными, словно ветер уносил их на другой край поля. Да и машина-то была одна-единственная и двигалась по рядкам с остановками, как немощный старик, выбивающийся из сил через каждые пять-шесть шагов. Вблизи — ни души. Вдали тоже.

Даулетов решил проехать на участок и выяснить причину странного поведения машины, он уже тронул локоть Реимбая, понуждая его прибавить скорости, но тут заметил голубое пятно, проглядывающее между стеблями придорожного камыша.

— Стоп!

Реимбай затормозил, и Даулетов выбрался из «газика». Голубое пятно теперь было ближе и оказалось всего-навсего бункером хлопкоуборочной машины. Заслоненная стеной камыша, она мирно отдыхала на краю поля: мотор не издавал ни рокота, ни вздоха. А когда Даулетов раздвинул стебли, то убедился, что мирно отдыхал и водитель. Легкий храп доносился из-под хлопкоуборочной машины.

Механизаторов, работающих на хлопкоуборочных машинах, было в хозяйстве не так уж много, и они все уже были известны Даулетову, поэтому опознать спящего не стоило труда. Он глянул под комбайн и увидел не кого иного, как Султана Худайбергенова. Вот тебе и председатель группы народного контроля!

— Султан! — окликнул он водителя.

Без удовольствия, а пожалуй, даже с явным неудовольствием, Султан повернулся на бок и высунул голову из-за огромного колеса, сонно посмотрел на директора:

— Ну?

— Как почивалось? Проснулись? Не окликни я, так бы и прохрапели до конца уборочной.

— Зачем же до конца? До прихода бригадира.

— Без бригадира не знаете, что делать?

— Знаю, да Калбай не разрешает.

Даулетов вошел в хлопковые рядки и утонул по колено в белой пене. Поспел хлопок. Поспел и торопился покинуть тесные сухие коробочки. Казалось, достаточно легкого прикосновения руки или ветерка, чтобы он вырвался на свободу. Наиболее торопливые комочки уже слетели с кустов и прыгали белыми беспомощными птенцами в рядках. Взлететь не могут, тяжелы, а поднять их некому.

— Не разрешает? Вы же народный контроль! Эх, Султан...

— На работе я — рядовой. У меня есть генерал. Он командует.

— А если командует неправильно?

— Устав требует: сначала выполни, потом жалуйся.

— Значит, команда была спать?

Заморгал растерянно Худайбергенов.

— Нет, спать не приказывал, — попытался выбраться из глупого положения Худайбергенов. — Но что делать, когда выключен мотор? Не ворон же считать!

— Ворон не пересчитаешь, их просто нет здесь, все на рисовых чеках. Убирать хлопок надо, Султан! Перед вами спелое поле с раскрытыми по всей карте коробочками.

— Этот участок не для меня.

— А для кого?

— Для самого Калбая, наверное.

— Что за чушь! Калбай не механизатор.

— Конечно! Он не сам сядет за штурвал. Найдутся руки. А может, и без штурвала обойдется...

Загадки вывели Даулетова из терпения.

— Зачем темнить! Сговорились, что ли, с Калбаем? Если хитрость какая-то, объясните толком. Мы в трудном положении: вместо двух процентов сдаем в день по одному. По головке за такую работу не погладят...

— Я норму выполняю, — обиженно пояснил водитель. — Даже перевыполняю. И другие ребята не отстают.

— Так в чем же дело?

Вместо ответа — недоуменное пожатие плечами. Сам, видимо, не знал, в чем дело.

— Ну вот что... — Даулетов принял решение — правильное, не правильное, — осмысливать и взвешивать не было времени, торопила горевшая в нем злость. — Включайте мотор — и машину в рядки!

— Жаксылык Даулетович! — взмолился Худайбергенов. — Нехорошо так... Может, у Калбая есть причина задерживать уборку этого участка. Важная причина...

— Слышали приказ? Или нужна команда «генерала»? Так считайте, что перед вами маршал!

— Есть! — подчинился Худайбергенов и полез в кабину. Полез неторопливо, на каждой ступени лесенки, на каждом выступе задерживался, оттягивая время. Надеялся все же, что директор отменит приказ.

И добился своего. Отменил приказ Даулетов. Вернее, не отменил, сама по себе отпала необходимость включать мотор. Из просвета в камыше вынырнул «Москвич» Калбая. Вынырнул и застыл, как осаженный на всем скаку конь. Дверца распахнулась. Калбай, улыбающийся во весь рот, возник перед директором.

— Доброе утро, Жаксылык Даулетович!

— Кабы доброе! Начинаем день с простоя. А что будет к вечеру?

— К вечеру будет план.

Беззаботно так, шутя вроде пообещал Калбай. Строгий тон директора его не смутил.

— Какой план? — сорвался Даулетов. — Мы сдаем от силы один процент, а райком требует два.

— Дадим два.

Каждый раз, выясняя причины срыва сдачи сырца, Даулетов наталкивался на равнодушие, на беззаботность какую-то бригадиров, плановика, бухгалтера. Никого