Забирая жизни. Трилогия (СИ) - Бец Вячеслав

Но бороться в данном случае физически она не могла – он был намного сильнее неё, и, к тому же, читал все её действия. Тогда что делать? Как суметь добраться до пистолета и спастись? Адреналин зашкаливал, но силы были слишком неравны. Нужно было перестать сопротивляться, позволить ему почувствовать, что она сломлена, чтобы он, быть может, ослабил хватку или даже дал ей возможность что‑то сказать. Но для этого надо было найти в себе силы вытерпеть то невероятное унижение, которому он её подвергал.

Каждое движение Третьякова, каждый его хриплый, возбуждённый вздох у её уха вызывали в Ане омерзение, боль и отчаянье. Сама мысль о том, что он сможет добиться своего и взять её, вызывала в ней животный ужас, но она пришла к выводу, что её единственный шанс сейчас – показать ему покорность.

С трудом найдя в себе силы на это, она расслабила тело и перестала сопротивляться. Его рука уже снова теребила её сухой клитор, а пальцы проникали во влагалище, вызывая в девушке отвращение и почти непреодолимое желание кричать и вырываться. Тело мелко задрожало, но Аня прикрыла глаза, из которых непроизвольно текли слёзы, и теперь изо всех сил пыталась не позволить себе обезуметь от ужаса происходящего.

Почувствовав, что жертва ослабла, Третьяков расценил это как промежуточную победу. Нет, он не был настолько наивен, чтобы поверить, что она смирилась с поражением. Такие, как она – они всегда были самыми интересными противниками, которые долго брыкались и боролись. Он обожал их, этих дерзких, уверенных в себе сучек. Брать их силой и ломать было величайшим наслаждением для него, их слёзы и болезненные стоны доставляли ему столько радости и счастья, как ничто другое в этом мире. А с Аней Владовой это было наслаждение в кубе, потому что в игре с ней риск нарваться на крупнейшие, несовместимые с жизнью неприятности, был очень велик, и это добавляло остроты в происходящее. Однако эта самоуверенная курица сама сделала ошибку и загнала себя в ловушку. Не начни она тот глупый разговор, который он дальновидно записал на диктофон, и, вероятно, Третьяков не смог бы придумать, как чисто исполнить то, что давно уже крутил в своём горячем воображении.

Он долго возился с её клитором, но девушка всё никак не мокла. Ну и ладно, чёрт с ней – ей же хуже. Третьяков сильным и резким, совершенно неожиданным для неё движением, повернул девушку передом к стене, а её руки до боли завёл ей за спину. Она пискнула, но его ладно снова моментально зажала ей рот. Затем он опять прижал её телом к стене и принялся одной рукой возиться со своими штанами и трусами, высвобождая давно готовый к бою орган.

Вряд ли возможно измерить то душевное напряжение, которое пришлось пережить бедной Ане, ощущающей, как член насильника упёрся в её ягодицы, чтобы не предпринять отчаянную попытку немедленно вырваться, пока он не добился своего, но она сумела справиться с этим порывом. Самый лучший момент настанет уже скоро – он был на голову выше и, прижимаясь к ней вот так, ему будет неудобно входить в неё. Ему придётся ослабить давление и немного присесть, чтобы сделать это, и тогда она попытается вырваться.

Третьяков почему‑то не спешил переходить к финальному акту драмы. Вместо этого он снова принялся лапать девушку за прелести, тереться о неё и слюнявить языком шею и повёрнутое к нему ухо. Он наслаждался каждым вздрагиванием её тела, прекрасно понимая, что вздрагивает она вовсе не от возбуждения, а от совершенно противоположных чувств. Его возбуждала каждая её слеза, а каждый, наполненный отчаянием и болью, приглушённый стон был для него музыкой, целой симфонией, дирижёром которой являлся он сам.

– Умница, ты всё делаешь правильно, – хрипло прошептал он. – Надеюсь, я тоже оправдываю твои тайные желания.

В какой‑то момент он, наконец, немного ослабил хватку, возможно, намеренно, и Аня почувствовала, что у неё появилась возможность заговорить. С трудом, потому что он всё так же держал ладонь на её рту, но Третьяков смог разобрать, что она говорит.

– Я не буду кричать, – сквозь всхлипывания мычала она.

– Конечно, не будешь, – самодовольно согласился Третьяков, не отпуская девушку. – Я тебе не дам.

Но всё же очень больно, так, что Аня застонала громче обычного, сжимая пальцами её сосок, вторую руку он ещё чуть ослабил, вероятно, ожидая, что она захочет ещё что‑то сказать. Трепыхания отчаявшейся, но ещё не осознавшей, что у неё нет ни единого шанса жертвы – это прекрасно.

Девушка, преодолевая боль, выговорила ещё несколько слов.

– Удобнее же будет, если сможешь трогать меня обеими руками.

Насильник, обхватив грудь девушки рукой, задумался. Ему понадобилось секунд пять на размышления.

– Если ты любым образом поломаешь мне сейчас кайф – любым, слышишь? Пикнешь, крикнешь, издашь любой подозрительный звук, который привлечёт сюда посторонних – в следующий раз эта ситуация повторится уже не так комфортно, а совсем иначе, поняла? В других условиях, и с другими последствиями и отношением к твоему хрупкому, нежному тельцу. Но она повторится, обязательно повторится, даже если мне придётся после этого умереть. Ты это понимаешь?

Аня кивнула.

– Ты теперь моя, – абсолютно уверенно заявил он. – Вся. Если я сейчас не получу то, что должен, то я не остановлюсь ни перед чем, чтобы закончить это, понимаешь?

Аня снова вынуждена была кивнуть.

– Меня не пугает ни твой папаша, ни все его лакеи. Ничто и никто меня не остановит – я найду тебя где угодно и отымею даже твой окоченевший труп, и похер, что с живой тобой намного интереснее. Ты веришь, что я это сделаю?

И снова Аня кивнула. У неё изначально не было сомнений в том, что с психикой у такого человека, безусловно, тяжелейшие проблемы, но она и не думала, что он настолько болен. Третьяков был настоящим маньяком и психопатом. А она… у неё не было в арсенале нужного оскорбительного эпитета, который смог бы в полной мере описать, что она о себе думает.

– Что‑то ты больно часто киваешь, – весело, но с подозрением заметил Третьяков.

– Потому что ты прав, – признала Аня, разумно опасаясь вызвать у него ненужные сейчас подозрения. – Но будь со мной хоть чуточку нежнее.

Он ещё мгновение размышлял, но затем его левая рука стала медленно ослаблять хватку и вскоре быстро убралась с её губ. Давление ослабло, и Аня смогла немного отлипнуть от стены. Тут же обе руки Третьякова просочились между её телом и стеной и крепко схватили девушку за груди.

– Ох. енные у тебя сиськи, – грубо констатировал он. – И как так, что дочь Владова вышла такой красоткой?

Аня оставила это без внимания и, хоть уже и заметно слабее, но всё ещё прижатая к стене, повернула лицо в другую сторону, бросив взгляд на находящуюся в метре от неё спасительную тумбу. Всё её естество буквально требовало броситься к ней прямо сейчас, и инстинкт самосохранения кричал, что пока он ослабил усилие, она должна воспользоваться моментом, иначе второго шанса может и не быть. Третьяков может засомневаться, может передумать – он маньяк и предсказать его действия невозможно, это она уже понимала слишком хорошо. Но всё же цена провала была чересчур высока, и у Ани имелась идея, как увеличить свои шансы, а для этого ей нужно было ещё совсем немного выдержки и удачи.

Единственный вопрос, который у неё возник – позволить твари взять её, чтобы ещё больше рассеять его бдительность, или нет? Но она мгновенно пришла к решению, что лучше умереть, чем допустить это. Вдоволь наигравшись грудями, руки Третьякова поползли по телу вниз, огладили упругий живот, скользнули к талии и остановились. Затем одна куда‑то исчезла, и Аня поняла, что должна немедленно действовать, но прежде, чем решилась, она с ужасом ощутила, как по её клитору и внутрь влагалища скользнули вымазанные во что‑то мокрое и липкое пальцы.

– Смажем тебя немножко, а то что‑то ты сильно напряжённая, – похотливо сообщил Третьяков.

Затем Аня почувствовала, как давление его тела на неё ещё больше ослабло, и поняла, что сейчас будет. Как бы ей ни было страшно – она должна была начать действовать немедленно. У неё больше просто не осталось душевных сил, чтобы выдержать эту пытку.