Красная площадь - Пьер Куртад

Он рассмеялся.

— Это я так, мечтаю в отличие от тебя… Ты не мечтатель. Ты не для этого создан.

Прево приподнялся с земли и, опершись обеими руками о лопату, посасывал сырую, чуть тлевшую солдатскую сигарету. Вдруг он отодвинулся и, не опуская лопату, подпер щеку правой рукой. Сползшая на бок каска приоткрыла рыжую шевелюру.

— Ошибаешься, — сказал он, — ошибаешься, и я даже могу сказать тебе, откуда твоя ошибка: ты полагаешь, что коммунисты не могут мечтать. Признайся, что именно так ты думаешь!

И после минутного колебания он вновь заговорил своим обычным тоном, каким, наверно, говорил, выступая с трибуны, когда хотел убедить слушателей и что-то им разъяснить.

— Я хочу, — продолжал он, — чтобы ты мне ответил на один вопрос, если, конечно, хочешь ответить… Почему ты, так близко стоящий к партии человек, до сих пор не вступил в партию? Случая, что ли, не было?

— Ах, вот оно что! — промолвил Симон. — Я, кстати сказать, вовсе не считаю твои вопрос щекотливым, но… все это так сложно…

— Вполне представляю себе. Конечно, сложно. Да и не может быть просто для такого человека, как ты.

— Тебе кажется, что я не способен смотреть на вещи просто?

— Нет, я вовсе не это думал. Говоря «такой человек, как ты», я лишь имел в виду, что и ты и я — мы оба интеллигенты. А для интеллигента вопрос стоит иначе, чем для рабочего. Рабочего побуждают к вступлению в партию классовые соображения, а для нас это… я не очень люблю подобные термины, и все же это означает… переменить веру. Вот почему это и не может быть просто. Я не упрекаю тебя. Твои колебания лучше, чем парадная решимость тех интеллигентов, которые вступают в партию, что называется, не долго думая, а затем при первой же трудности выдыхаются и нет их. Но ведь ты другое дело!.. Ты был очень близок к нам… Еще когда мы показывали «Потемкина»…

— А я и теперь не отошел, — сказал Симон. — Но… как-никак…

— Ты имеешь в виду пакт? — спросил Прево.

Он кивнул головой с видом человека, который все понял и уверен, что сделал правильный вывод.

— Нет, — поспешил ответить Симон, — отнюдь! Конечно, в первую минуту я испытал нечто вроде шока. Но только в первую минуту. Заметь, что ваши газеты в те дни были закрыты и мне не с кем было даже словом перекинуться. И тем не менее я был способен понять политические причины этого шага, хотя, конечно, предпочел бы, чтобы события развивались по-иному. Все-таки легче, когда нет разлада между головой и сердцем.

Он взял комок рыхлой земли и стал перетирать его между пальцами.

— В общем, — сказал Симон неуверенным голосом, — ты полагаешь, что это действительно было необходимо?

— Неизбежно, — ответил Прево. — Это единственное, что можно было сделать, чтобы выиграть время.

— Значит, ты считаешь, что это нужно было только для того, чтобы выиграть время?

— А по-твоему как? Неужели ты всерьез можешь думать, что Гитлер станет до бесконечности мириться с существованием СССР?

— Нет, само собой, нет.

Сказав это, Симон в который раз почувствовал, как страстно он хочет, чтобы наконец наступил момент, когда все станет на свои места: с одной стороны — красное знамя, с другой — гитлеровский флаг, с одной стороны — благо, с другой — зло. Так он думал, хотя одновременно пытался убедить себя, что не бывает совершенно ясных исторических ситуаций, ибо под этой «ясностью» может иной раз скрываться величайшая путаница.

— Конечно нет, — повторил Симон. — Но вот поди же… Всегда хочется, чтобы все было просто, кристально ясно… Понимаешь?.. Как на «Потемкине»! Когда существует только «да» или «нет». Когда с одной стороны — благо, а с другой — зло…

— Но, — сказал Прево, пощелкивая затвором винтовки, — и на «Потемкине» тоже не так уж все было просто. Если же ты пришел к иному убеждению, то виноват я… Я, значит, тогда перемудрил в своей проповеди… Как раз на «Потемкине» ситуация была чрезвычайно сложная. Восстание ведь было плохо подготовлено, особенно в Одессе, и город не поддержал по-настоящему восставших… Почему ты улыбаешься?

— Вспомнил то время и себя, каким я тогда был, — сказал Симон. Свои взгляды. — Голос его дрогнул, в нем послышалась печаль. — Во мне было чертовски много романтики, даже романтизма, если хочешь. Будущее представлялось мне в виде огромного «Потемкина». Вот ведь как!

— Возможно, ты не так уж и ошибался. Посмотри, как далеко зашло дело.

— Это игра.

— Сегодня, быть может, игра, но через два или три месяца…

Прево взял на мушку невидимого и предполагаемого врага, который готовился противостоять атаке на его опорный пункт — высоту 117.

— А ты все-таки не ответил на мой вопрос…

— Насчет того… почему я не вступил?

— Да. Но только если не хочешь говорить об этом, не заставляй себя. Можно ведь потолковать и в другой раз…

Симон сделал жест, который как раз и означал: не сейчас.

— Я уже сказал тебе… Это очень сложно. В двух словах не объяснишь. Во всяком случае, могу еще раз повторить, что сегодня я не дальше от вас, чем прежде. Нет. Быть может, даже ближе. Хотя бы потому, что вас преследуют.

Он заметил на стволе винтовки маленькое ржавое пятнышко и стал выцарапывать его ногтем, удивляясь про себя, как он мог допустить такой непорядок.

Туман рассеялся, и день сразу стал чудесным осенним днем, сулящим первые радости охотнику. Голоса людей, скрытых в зарослях терновника, в складках местности, доносились сюда, как мирное журчание ручейка. «Противник», несмотря на действительно искусную маскировку, выдавал свое присутствие голубыми дымками сигарет. Стая ворон с карканьем пронеслась над полем битвы. Им-то пути не были заказаны! Прево поправил каску на своих рыжих волосах, отложил в сторону винтовку, взял сигарету, затем протянул Симону пачку.

— Прости…