Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич

Она припоминала свое прошлое дѣтство… И въ странному, въ печальному заключенію приводили ее эти воспоминанія отъ первыхъ дней и до сихъ поръ, до этой встрѣчи ея съ нимъ, она еще никого, никого не любила! Воспитывала ее сначала мать, покойница Марѳа Ѳадѣевна Самойленкова, рожденная Богучарова… Мы обязаны познакомить съ нею читателя.

Сирота съ порядочнымъ состояніемъ, Марѳа Ѳадѣевна до двадцать девятой весны своей росла въ домѣ двоюроднаго дяди, князя Серебрянаго-Телепнева, отставнаго генерала Александроксвихъ временъ, ушедшаго когда-то отъ преслѣдованій Аракчеева въ глушь родовыхъ своихъ сѣверскихъ лѣсовъ, и который, облѣнившись затѣмъ на широкомъ привольи барской жизни, предпочелъ остаться въ деревнѣ и въ ту пору, когда съ новымъ царствованіемъ палъ временщикъ, его гонитель, — а съ нимъ превратилась и его немилость. Къ этому дядѣ, недалекому человѣку и отчаянному борзятниву, но который сіялъ въ ея глазахъ ослѣпительной звѣздой въ своемъ тройномъ качествѣ: представителя одного изъ древнѣйшихъ родовъ Россіи, опальника и героя двѣнадцатаго года, — въ семьѣ его экзальтированная и сантиментальная дѣвица Богучарова питала идолопоклонническое обожаніе. Она почитала это призрѣвшее ее семейство своими благодѣтелями и покровителями, — хотя, въ сущности, выходило, что благодѣтельствовала едва-ли не она, такъ какъ всѣ доходы съ ея имѣнія, состоявшаго въ управленіи князя-дяди, поступали безотчетно въ его карманъ, а преданной Марѳѣ выдавалось за сіе по два платья въ годъ, — шерстяному въ Рождеству и кисейному въ Пасхѣ, - что принималось ею каждый разъ все съ тѣмъ же взвизгиваніемъ неожиданной радости и съ тѣми же ручьями благодарныхъ слезъ… Кузины ея, княжны, повыходившія гораздо ранѣе ея замужъ за богатыхъ окрестныхъ помѣщиковъ, нещадно потѣшались ей въ глаза надъ ея сантиментальностью, преданностью и страстью въ брату ихъ Анатолю, котораго она боготворила съ ранняго дѣтства. Этотъ Анатоль, единственный сынъ, гордость и вѣчная рана своего родителя, переплачившаго за него кучи денегъ, служилъ въ лейбъ-гусарахъ и жегъ, какъ говорятъ французы, свѣчу съ обоихъ концовъ… Въ этой всю ее поглощавшей, мучительной и безнадежной любви въ безпутному кузену прошла вся молодость Марѳы Ѳадѣевны. Господинъ Самойленко, по выходѣ изъ полка, въ коемъ онъ служилъ казначеемъ, поселившійся въ сосѣднемъ съ ея имѣніемъ довольно большомъ, но разоренномъ селѣ, доставшемся ему отъ отца, тотчасъ же уразумѣлъ съ врожденною въ немъ практичностью, какая во всѣхъ отношеніяхъ подходящая партія представлялась ему въ лицѣ дѣвицы Богучаровой, и, не теряя золотаго времени, — ей въ ту пору уже минуло 24 года, — приступилъ къ осадѣ ея сердца… Но это сердце, въ которомъ царственно владычествовалъ безподобный Анатоль, этотъ блистательный петербургскій Vortänzer, "водившій", какъ выражался съ горделивою улыбкой старый князь, "балы въ Аничковскомъ", — могло-ли это сердце откликнуться на притязаніе слонообразнаго даже и въ молодости, лысоватого и сиповатаго армейскаго штабъ ротмистра въ отставкѣ, котораго съ первой же минуты его появленія въ домѣ ихъ отца окрестили мовешкою все тѣ же княжны-провинціалки?… Пять лѣтъ добивался Іосифъ Козьмичъ — и добился руки Марѳы Ѳадѣевны лишь тогда, когда со смертью стараго князя настало для нея настоящее сиротство, а самъ Анатоль, прискававшій на похороны отца, сжалившись надъ ея положеніемъ, потребовалъ отъ нея, какъ жертвы, какъ доказательства чувства въ нему, Анатолю, чтобъ она теперь пристроилась наконецъ какъ всѣ люди… Съ какими внутренними терзаніями, съ какою улыбкой покорности и смиренія на мертвенно блѣдномъ лицѣ обѣщала ему принести эту жертву злосчастная Марѳа!…

Когда Марина стала помнить ее, это была высокая и худая женщина, съ остатками какой-то давнишней чахоточной красоты, съ вѣчно опухшими глазами и вѣчно подвязанною щекой. Вѣчно страдала чѣмъ-нибудь Марѳа Ѳадѣевна, вѣчно о чемъ-то вздыхала. Несчастною ее, въ строгомъ смыслѣ слова, никакъ нельзя было назвать: Іосифъ Козьмичъ не стѣснялъ ее ни въ чемъ, терпѣливо переносилъ ея всякія болѣсти и маленькіе капризы, относился въ ней заботливо и нѣжно, съ нѣкоторымъ даже оттѣнкомъ почитательности. Она, въ свою очередь, благоволила въ нему, бесѣдовала съ нимъ со стереотипно-доброю улыбкой на изсохшихъ губахъ, и не отзывалась о немъ иначе какъ при помощи эпитета "бѣдный": господинъ Самойленко внушалъ почему-то своей супругѣ какую то наивно-высокомѣрную жалостливость въ себѣ, или вѣрнѣе, къ тому, что она называла его "примитивностью". Узнаетъ, напримѣръ, Марфа Ѳадѣевна, что примитивный супругъ отдулъ кого-нибудь по скуламъ: "бѣдный!" промолвитъ она, приподыметъ плечи и прослезится; прибѣжитъ маленькая Марина изъ дѣвичьей и, заикаясь отъ торопливости и смѣха, разскажетъ ей, что "такой смѣшной папаша — все Анютку цѣлуетъ: " Марѳа Ѳадѣевна слабо улыбнется, поведетъ по потолку своимъ кроличьимъ взоромъ и прошепчетъ: "бѣдный!" Отношенія ея въ Маринѣ отличались не менѣе страннымъ свойствомъ: она любила дѣвочку какими-то внезапными, истерическими взрывами; схватитъ вдругъ ее, поставитъ предъ собою и, глядя всѣми глазами въ ея свѣтлые глазенки и собираясь прыгнуть въ нихъ, начнетъ взвизгивающимъ, захлебывающимся голосомъ: "ты моя, моя, дочь моего сердца, моя избранница, не такъ-ли? Ты мнѣ скажи: я твоя мать, мать, да?… Моя душка, моя Маря, Маруся, Мариниссима!" и зацѣлуетъ ее до слезъ, до боли. А въ иное время ворвется въ комнату живая дѣвочка, Марѳа Ѳадѣевна пискнетъ, откинется одною щекой въ подушку дивана, а другую щеку рукой прикроетъ и махать примется: "ступай, ступай, дитя, ты только тоску мою раздражаешь… тебѣ не понять ея… ступай къ сестрамъ твоимъ — бабочкамъ!" и не видитъ ея по цѣлымъ днямъ… Столь же урывочно занималась она образованіемъ "избранницы своего сердца"; но избранница была понятлива, и ученіе шло успѣшно, а именно: дѣвочка весьма скоро выучилась бойко изъясняться на томъ своеобразномъ нарѣчіи, что въ русской провинціи слыветъ за французскій языкъ и на которомъ привыкла сама Марѳа Ѳадѣевна изъясняться смолоду въ домѣ князя-дяди. Едва это было достигнуто, воспитательница заставила избранницу прочесть себѣ вслухъ любимѣйшія свои мѣста изъ Индіаны Ж. Санда, "моей настольной книги," выражалась госпожа Самойленкова. Изъ этихъ чтеній дѣвочка главнѣйшимъ образомъ узнала то, что ея мамаша и кузенъ ея, Анатоль, когда они были еще очень молоденькіе, тоже собирались уѣхать въ Америку и тамъ кинуться вмѣстѣ въ пропасть… Не менѣе своевременно началось для Марины знакомство и съ русскою литературой: двѣнадцати лѣтъ отъ роду она прочла съ мамашей Подводный камень господина Авдѣева. Подводный камень г. Авдѣева, и Наканунѣ, г. Тургенева, Марѳа Ѳадѣевна почитала величайшими произведеніями, вышедшими когда-либо изъ-подъ русскаго пера, первое потому, что тамъ "такъ деликатно описываются страсть и долгъ въ женскомъ сердцѣ"; второе по той причинѣ, что "эта Елена, она такъ умѣла собой пожертвовать!" — причемъ интересный эпизодъ избіенія Инсаровымъ нѣмца у Царицынскаго пруда заставляютъ каждый разъ биться до обморока сердце чувствительной дамы, напоминая ей совершенно сходный съ этимъ случай избіенія нѣмца же безподобнымъ княземъ Анатолемъ въ Красномъ Кабачкѣ, "увеселительномъ мѣстѣ близъ Санктъ-Петербурга", объясняла она. За эту штуку безподобный Анатоль чуть не попалъ въ солдаты, но гроза какъ-то прошла мимо, и по этому поводу не разъ пришлось маленькой Маринѣ выслушивать нѣсколько фантастическій разсказъ, прерываемый вздохами и слезами, о томъ, какъ "готовы были уже солдатская фуражка и шинель, и палачъ готовился сломать шпагу надъ этимъ благороднымъ челомъ… Но въ то самое время, въ тотъ самый часъ, всѣ петербургскія фрейлины, собравшись во дворецъ, кинулись къ ногамъ Государя — а въ этотъ день, къ счастію, были Его именины, — и всѣ онѣ принялись плакать и молить, чтобъ Онъ въ этотъ радостный для Россіи день сдѣлалъ имъ одинъ подарокъ. — Не плачьте, фрейлины, сказалъ на это Государь, — встаньте и скажите: какой вы отъ меня подарокъ желаете получить? — Отдайте намъ, Ваше Величество, нашего перваго кавалера, князя Анатолія Сергѣевича Серебрянаго-Телепнева! въ одинъ голосъ закричали фрейлины… и Онъ усмѣхнулся и простилъ!!" заканчивала замирающимъ голосомъ Марѳа Ѳадѣевна, всхлипывая и быстро крестясь подъ толстыми складками шали, въ которую неизмѣнно куталось ея зябкое и дряблое тѣло…

Іосифъ Козьмичъ въ воспитаніе Марины не вмѣшивался, но способствовалъ ему всѣми зависѣвшими отъ него средствами: наряжалъ давать ей уроки учителей алорожскихъ школъ. причемъ строго наказывалъ имъ являться "въ своемъ видѣ, отложивъ хоть на это время свойственное имъ безобразіе", — выписалъ ей нѣмку-наставницу. Нѣмка-наставница оказалась молодою дѣвицей, съ необычайно алыми щеками и округлостью корсажа, доведенною до размѣровъ почти миѳологическихъ. Въ тайны нѣмецкой рѣчи она свою воспитанницу посвятить успѣла не вполнѣ, такъ какъ большую часть дня проводила на огородѣ, поѣдая свѣжіе стручки гороха, съ тою неуступчивою выдержкой и систематическою жадностью, которыми отличается великая германская раса, а въ интервалахъ обмѣниваясь хихиканьемъ и нѣжными взглядами съ соотечественникомъ своимъ, молодымъ винокуромъ, окна котораго, по счастливому стеченію обстоятельствъ, выходили прямо на огородъ. Достойный господинъ Самойленко, въ свою очередь, пристрастившійся за то время къ гороху, тутъ же разсчиталъ предпріимчиваго винокура, — а чувствительная Марѳа Ѳадѣевна, "pour achever l'éducation de sa fille", отдала Марину въ пансіонъ въ губернскій городъ, оставивъ наставницу ея при себѣ, въ качествѣ компаніонки…