Секретная битва - Андрей Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще в прошлом, сорок первом году фон Гетц насмотрелся на эту братию, и уважения у него они не вызывали никакого. Отвращения, впрочем, тоже. Сам профессиональный военный, Конрад понимал, что за любой победоносной армией неизбежно идут маркитанты и шлюхи. Но, понимая всю необходимость и, может быть, даже полезность торгашеской гильдии, он не мог преодолеть в себе презрения к этим дельцам от войны, паразитирующим на чужих победах и поражениях. В его сознании эти штофферы представлялись чем-то вроде мародеров, которых, к сожалению, нельзя пока ни расстрелять, ни повесить по законам военного времени. Он нехотя мирился с деятельностью коммерсантов в районах базирования аэродромов, с которых взлетал, но никогда не старался помочь в их неутомимой и кипучей деятельности по растаскиванию чужой страны. Препятствий, впрочем, тоже не чинил.
— Вы не были в Париже? — желая непременно произвести впечатление важной птицы, пошел в атаку Штоффер.
— Нет. Не привелось, — равнодушно ответил фон Гетц.
— Зря, — не одобрил коммерсант. — Чудесный город! Город любви. Вам непременно следует побывать в нем!
Штоффер закатил глаза и, неприятно брызгая слюной, начал восторженный рассказ о вечном городе любви, о его поездках туда, об успешных коммерческих предприятиях по импорту французских вин и о бесчисленных победах над парижанками, которые все, как одна, лежали у его ног и ждали лишь движения броней, чтобы упасть в его объятия.
Пересев в дальний угол купе, чтобы слюна изо рта, увлекшегося рассказчика не долетала до него, фон Гетц вспомнил Париж:
«Бог мой! Прошло всего-то два года. Только два! А как все поменялось в этом мире. Я тогда был майором… Это были мои первые серьезные бои с настоящими, хорошо подготовленными летчиками, а не с испанскими любителями авиации и воздушных полетов. Первые победы… Как это все теперь далеко. „О, Пари! Комон сава!“ Это уже никогда не вернется. Тогда все мы были молоды…»
От воспоминаний о поверженном Париже фон Гетца отвлекла какая-то несуразность в хвастливом рассказе Штоффера.
— Простите, — перебил он его. — Но денежной единицей во Франции являются вовсе не песо, а франки.
— Франки?! — Штоффер посмотрел на Конрада так, как смотрит школьный учитель на безнадежного двоечника, в очередной раз не выучившего урок. — Франки! Вы только полюбуйтесь на этого невежду! Раз вы не вылезали никуда дальше Потсдама, то не перебивайте, по крайней мере, людей осведомленных, повидавших мир.
Его возмущению не было предела.
— Нет, вы только подумайте! — не унимался он. — Франки! Да будет вам известно, милейший, что франки — это валюта Испании. В честь друга нашего дорогого фюрера, испанского диктатора генерала Франко. А во Франции — песо. От сокращенного старофранцузского «Париж». Старые парижане до сих пор ласково называют свой город Песо.
— Ну да. Ну да, — поспешил согласиться фон Гетц, чтобы не выслушивать чушь еще более дикую.
Штоффер, впрочем, сам предпочел переменить тему:
— Звонит мне тут недавно Розенберг…
— Простите, кто? — не расслышал Конрад.
— Старина Альфред. Ну, Розенберг. Мой старый приятель. Такой, знаете ли, рейхсминистр… Нашел-таки меня в Риге. Нигде от него нет спасения. Так вот, звонит он мне и просит…
— И что же у вас просит рейхсминистр Розенберг? — Раздражение фон Гетца стало уже нестерпимым.
Штоффер ничего не замечал. Он ни на чем не мог сосредоточиться, кроме как на самом себе и собственной значимости. Мысли его, наталкиваясь на препятствия, перепрыгивали одна через другую.
— Англичане, по-моему, совершенно несносны! — снова переменил он тему. — А как вам нравится их Лондон? Чудовищный город. Всюду смог, грязь, полисмены, омнибусы. Кэбмены так и снуют. А какой дрянной поезд ходит из Германии до Лондона?!
— Простите, откуда докуда ходит поезд? — заинтересовался фон Гетц.
— До Лондона. Ах, этот лондонский экспресс. Да-ЯСС в Индии я не ездил ни на чем подобном.
— А вы и в Индии были?
— Конечно! — всплеснул руками Штоффер. — Удивительная страна! Всюду пальмы, джунгли, бананы, индусы. Вы не поверите, у них там йоги — на каждом шагу. Сидят. У них такие мудрые глаза…
В Гродно Штоффер слез с поезда, напоследок напыщенно простился с фон Гетцем и даже попытался пожать его руку двумя своими. Фон Гетц руки не подал, словно боялся измазаться чем-то слизистым и неприятно-вонючим, что отнюдь не помешало многоуважаемому коммерсанту и предпринимателю, главе торгового дома «Пауль Штоффер GmbH» пригласить своего дорогого друга без обиняков посетить его особняк на Унтер-ден-Линден, если тот невзначай проездом окажется в Берлине.
Как видно, вранье у торгашей в крови, оно является потребностью души, а может, и профзаболеванием.
До Ровно оставались еще сутки пути. Паровоз, толкая впереди себя платформу с гравием, не мчал на всех парах, а будто нащупывал себе дорогу. Осторожный машинист хорошо знал, что на небольшой скорости в случае подрыва полотна сойдет с рельсов только одна платформа, а если разогнаться, то полетит под откос весь состав.
Фон Гетц вздохнул с облегчением, когда Штоффер сошел с поезда. Напыщенность этого болвана в лоснящемся костюме, раздувавшегося от любви к самому себе, была невыносима. Его хотелось застрелить. Мешали воспитание и привычка к воинской дисциплине.
Новая картинка из обрывков воспоминаний о той грандиозной пьянке всплыла в сознании Конрада. Они вчетвером стоят на набережной у парапета. Невменяемо пьяный Смолински рыдает хмельными слезами, размазывая по лицу обильные слезы, перемешанные с соплями. Валленштейн утешает обер-лейтенанта, Тиму смотрит на летчика отстраненно, без всяких эмоций, а фон Гетц смеется над великовозрастным плаксой, который несколько часов назад в кабачке хотел огреть их бутылкой.
— Вам хорошо! — медвежьим рыком ревет Смолински. — Вы остаетесь здесь, в Швеции. Вы не знаете, что такое бомбежка. Вы не знаете, что такое зенитки. Это не вас пошлют в бой против красных самолетов. Вы тут будете шляться по кабакам, знакомиться с девушками, а я… а меня… А меня, может, завтра уже убьют! И мой самолет будет догорать в какой-нибудь канаве, пока вы тут… — и Смолински захлебнулся в очередной волне соплей и слез.
— Ничего, ничего, — пытался успокоить обер-лейтенанта Валленштейн и даже гладил того по спине, но Смолински продолжал реветь как бык, которого ведут на бойню.
А вот дальнейшее вспомнилось совершенно ясно и четко.
— Я не хочу на фронт! — бушевал Смолински. — Я хочу назад, в Оре! Я не хочу умирать! Я хочу кататься на лыжах и сидеть вечерами в баре. С девушками.
Фон Гетцу вдруг стало смешно до истерики. Интересно, чего уж такого страшного навидался сопливый обер-лейтенант на Восточном фронте, чего не видел сам Конрад? Пусть фон Гетц был на Восточном фронте только пять месяцев, но он сражался над Смоленском и над Москвой и видел, как советские летчики без раздумий шли на таран. Самые беспощадные, самые горячие и жестокие воздушные схватки шли на направлении главного удара тогда, когда Москва казалась такой близкой и достижимой. Где этот обер-лейтенант мог увидеть такие бои? Зимой почти не летали по погодным условиям. До середины весны — наверняка тоже не летали. Полевые аэродромы развезло весенней распутицей, и с них невозможно было взлететь. Самолеты вязли в грязи по фюзеляж. Следовательно, этот Смолински летал-то всего месяц. И где? Над Харьковом, когда у люфтваффе было полное господство в воздухе. Он с русскими, может, всего пару раз и встречался в воздухе, а ревет и стонет, как перепуганная роженица. А если ему рассказать, как они осенью совершали по шесть вылетов в день?
— Не хочу на фронт! — не унимался Смолински. — Я не хочу умирать! Я боюсь умирать! Мне всего двадцать девять. Мне рано еще умирать. Я боюсь русских.
И тут пьяный Валленштейн решил дальнейшую судьбу Смолински и фон Гетца.
— А вы не возвращайтесь, — вдруг решительно заявил он.
— Куда? — выпучил глаза обер-лейтенант.
— А вы не возвращайтесь в свою часть на Восточном фронте, и вам не придется умирать.
Смолински отрицательно замотал головой:
— Это невозможно. Меня расстреляют как дезертира.
— Не расстреляют, — спокойно и рассудительно возразил Валленштейн.
— Как это? — не понял Смолински.
Тиму, фон Гетц и обер-лейтенант разом повернулись к Валленштейну, ожидая пояснений.
— Не расстреляют, — продолжил Валленштейн. — Обер-лейтенант Смолински снова поедет воевать на Восточный фронт, но это будете не вы.
— Как не я?! — удивился Смолински.
— Вместо вас поедет вот он, — Валленштейн хотел ткнуть пальцем в сторону фон Гетца, но нетвердая рука дрогнула и указала на Тиму.
— Я? — изумился тот.
— Тиму?! — в один голос хором переспросили фон Гетц и Смолински.