Секретная битва - Андрей Семенов

Фон Гетц прошел по главной улице, свернул на улицу поменьше, затем снова повернул и вышел на берег речки. Недалеко от берега в ней барахтались чумазые ребятишки, которые плескались и визжали, выражая свой поросячий восторг на варварском славянском наречии. Конрад, прожив в России почти два года, сносно знал русский язык, но тут не мог разобрать ни слова. Вроде и похоже на русский, но непонятно.

Раз только глянув в воду, он решил, что купаться в ней не будет ни за что. В такой грязи могут купаться только славяне и свиньи. Сделав небольшой крюк и разомлев от жары, фон Гетц решил вернуться в общежитие и освежиться под душем, прежде чем пойти на обед. Зайдя в свою комнату, он обнаружил в ней двух офицеров, которые вернулись с вылазки в город и расставляли на столе провизию из двух плетеных корзинок. Один из них был коренастый, начинающий полнеть майор с Железным Крестом на левом кармане черной тужурки, которую носят танкисты, другой — капитан-связист, с ленточкой Железного Креста в петлице.

— А-а! Наш новый сосед! — радушно поприветствовал Конрада майор, продолжая доставать из корзинки припасы и раскладывать их на столе. — Добро пожаловать в Россию! Давно из Рейха?

— Полгода… — вырвалось у Конрада, но он осекся, вспомнив, что он больше не оберст-лейтенант фон Гетц, который воюет уже седьмой год, а обер-лейтенант Смолински, у которого послужной список скромнее.

— Проходите, обер-лейтенант, — так же радушно пригласил капитан. — Присоединяйтесь к нашей скромной трапезе.

— Я хотел в столовой… — пытался отвертеться Конрад.

— Да будет вам! — стал разубеждать его майор. — Нет ничего лучше и полезней домашней еды. А тем, что подают в здешней столовой, вы еще успеете вдоволь наесться на фронте.

— А что там сегодня на обед? — поинтересовался фон Гетц.

— А! — махнул рукой капитан. — То же, что и всегда. Тушеная капуста с сосисками. Мы тут уже почти неделю, но не видели никакого разнообразия. Хотя повара могли бы и расстараться. В Ровно сосредоточены крупнейшие продовольственные склады.

— Давайте, обер-лейтенант, присоединяйтесь к нам, — снова пригласил майор.

— Хорошо, — согласился Конрад. — Я только сполоснусь. Адская жара.

Пока фон Гетц мылся под импровизированным душем, собранным из пустого бензобака, отчего вода несколько припахивала бензином, майор и капитан ловко готовились к обеду. Все, чем щедра и богата Украина, лежало сейчас на столе, поверх белого вышитого рушника. Капитан-связист был не лишен эстетства и приобрел по случаю этот рушник на память о своей командировке в удивительную страну.

Ему, впервые очутившемуся восточнее Польши, сейчас все было в диво. И то, что крестьяне ездят на волах, и белые мазанки, и мягкий певучий южнославянский говор, и послушная угодливость в глазах у местного населения. Он с видимым удовольствием смотрел сейчас на продукты, купленные на пару с майором на рынке, и аппетит его разгорался не от голода, а от экзотики. Ну в каком берлинском кафе вам подадут жареную утку, вареный в кожуре картофель, перья лука и восхитительно пахнущий чесноком добрый пласт сала с тонкими розовыми прожилками мяса? А еще здесь было то, что способно поднять настроение и укрепить боевой дух любого немецкого офицера — настоящий шнапс. Вернее, как его тут все называли, горилка. В трехлитровой банке мутнела желтоватая жидкость, в которой плавала пара стручков красного жгучего перца.

Фон Гетц, вернувшийся из душа, был немедленно приглашен разделить трапезу своих новых товарищей, которые, облизываясь, глядели на снедь и ждали только его. Конрад был несколько смущен тем, что ему нечего поставить на стол, и еще больше тем, что от его волос шел резкий запах бензина.

— Вольф Майер, — представился майор, разлив по рюмкам.

— Гуго Лейбниц, — в свою очередь представился капитан.

— Курт Смолински, — отрекомендовался фон Гетц.

— За знакомство! — майор поднял свою рюмку.

Конрад, еще совсем недавно ругавший себя за неумеренное возлияние в Стокгольме и давший себе торжественную клятву до конца войны не прикасаться к алкоголю, не желая обидеть товарищей и показаться гордецом в их глазах, вслед за майором опрокинул свою рюмку… и тут же пожалел об этом.

Пламя, вырывавшееся из желудка через весь пищевод, перехватило ему дыхание. Из глаз потекли слезы. Несколько секунд он, беспомощно выкатив глаза, махал руками, пытаясь начать дышать, но это удалось ему не сразу. Сам себе он казался огнедышащим драконом, из пасти которого факелом вырывается струя огня, которую нельзя залить ни водой, ни пивом.

— Добрый шнапс, — подтвердил майор, заметив реакцию Конрада на горилку. — В Германии сейчас такого не найдешь.

Капитан Лейбниц, посмотрев на фон Гетца и на то, как его лицо налилось пунцовой краской, не решился повторить его опыт и лишь пригубил из своей рюмки. По-видимому, ему и этого оказалось достаточно, потому что он стал закусывать, пихая в рот все подряд: куски утки, сало, хлеб, лук. Горилка и в самом деле была хороша.

— Градусов шестьдесят. Не меньше, — Майер стукнул ногтем по бутыли. — Славяне, славяне, а какой замечательный делают шнапс. Даже под Москвой я не пил такого.

— А вы были под Москвой? — Конраду было интересно встретить человека, с которым они, возможно, воевали в одних местах.

— Был. Как же! — Майор налил всем по второй. — Я ведь, знаете ли, с самого начала Восточной кампании на фронте. И все время в наступающих порядках. Мы танкисты… Вы почему не пьете?

Майор заметил, что Лейбниц с Конрадом не проявляют больше желания дегустировать напиток, приведший самого Майера в такое восхищение.

— Обидеть хотите? Привыкайте к фронту, господа. Уверен, что, когда мы снова пойдем в наступление, а мы пойдем в наступление весьма скоро, вы будете вспоминать этот шнапс как божественный нектар. Прошу вас, господа.

Капитан и Конрад нехотя подняли свои рюмки, ожидая наступления нового пожара во рту.

— За победу! — провозгласил майор.

— За победу! — поддержали его капитан и фон Гетц.

За победу полагалось пить по полной. Фон Гетц внутренне весь съежился, но ничего страшного не произошло. Пожар уже не был таким испепеляющим. Уже не вылезали глаза из орбит, и факел, бьющий изо рта, не был таким сильным. Все приступили непосредственно к обеду, ломая утку прямо руками и накладывая на хлеб претолстые куски сала. Горилка обладала лучшими свойствами аперитива и прекрасно возбуждала аппетит, и без того не подавленный войной.

Майор тем временем налил по третьей.

— За нашего фюрера!

При этом тосте все прервали трапезу и поднялись, застыв с рюмками по стойке «смирно».

— Хайль Гитлер!

— Зиг Хайль!

Третья рюмка уже не показалась Конраду чем-то смертельным. Она приятно обожгла пищевод и мягко улеглась в желудке. В прохладной комнате общежития, затененной с улицы кронами деревьев, растущих возле окон, стало жарко. Все трое расстегнули свои мундиры. Обстановка сделалась непринужденной и по-братски теплой. Все они были офицерами самой доблестной и непобедимой армии мира, следовательно — братьями. Все прибыли служить на Восточный фронт. Всем предстояла летняя кампания, всех их сейчас, несмотря на принадлежность к различным родам войск, объединяла общность судьбы. Сейчас они живы, это нужно ценить и этим нужно пользоваться, а что будет дальше — знают только Бог и фюрер.

И то, скорее всего, не про каждого…

Как же хорошо было оказаться снова среди фронтовиков. Жизнь сразу сделалась проста и понятна. Никаких шпионских хитростей и дипломатических уловок. Скоро он получит свой самолет, и тогда — вот мы, вот они. Тогда он покажет, что не разучился летать.

Ему захотелось что-нибудь рассказать, вспомнить какой-нибудь боевой эпизод.

— А вот у нас под Смоленском… — начал фон Гетц.

— А вы были под Смоленском?! — удивленно вскинул брови Майер.

Конрад моментально вспомнил, что летная книжка Курта Смолински гораздо скромней и чище его собственной, что воевать под Смоленском тот никак не мог, и прикусил язык:

— Мы там были в запасном полку, дожидаясь распределения на конкретные аэродромы, — промямлил он.

Хорошо еще, что фон Гетц и без того был в поту от горилки и никто не заметил, как он сейчас покраснел. Его лицо покраснело от стыда и унижения. Он был под этим чертовым Смоленском, почти два месяца не вылезал из боев, совершая по четыре-пять вылетов за день, терял там товарищей по эскадрилье, сам сбил несколько русских самолетов, получил за это сражение Рыцарский крест и погоны оберст-лейтенанта и не мог рассказать об этом кому бы то ни было!

— Ваше счастье, обер-лейтенант, что вы были под Смоленском только в запасном полку, когда там уже все кончилось, — назидательно поднял палец майор. — А там был ад! Эти русские погибали тысячами, но не сдавали город! Вы не поверите, иногда мне делалось страшно. Мою роту бросали в атаку иногда по девять раз в день! Мы расстреливали по русским по пять-шесть боекомплектов в сутки! Мы разрушали их позиции в щепки, но русские не бежали! Они только отходили и снова оборонялись. Это был настоящий кошмар! У меня под Смоленском выбило половину машин и личного состава! После того сражения мы три недели зализывали раны.