i_166602c1f3223913 - Неизв.

таких, которые готовы были распространять самые явные нелепицы. Однако

все, что носило печаль отечественного производства, быстро усваивалось и

имело успех; об этом говорили и обсуждали со всех сторон. И то

обстоятельство, что у Швейка имелись иногда новости, полученные через

поручика Лукаша, а также придуманные непосредственно им самим, создавало

ему в окопах известную репутацию: верили иногда даже самым невозможным

выдумкам, которые он распространял. Однажды он обошел окопы с такой

новостью;

— Братцы, двенадцатая рота произведет утром демонстрацию против русских.

Сперва хотели было назначить на это дело нашу, да я предложил полковнику

двенадцатую, потому что она все равно на ладан дышит.

— Ну, благодарю покорно, несладко ей придется,— заметил капрал Рытина, крестьянин из-под Колина.— Когда я был на сербском фронте, наш батальон

произвел тоже такую идиотскую штуку против неприятельских окопов. Через

десять минут от него не осталось и половины, и двое суток пришлось рыть

могилы. Я знаю, сам полковник из своего блиндажа не вылезет; он

поддерживает воинский дух за наш счет. Какой во всем этом смысл, скажите

вы мне ради бога?

— Господин полковник нашел, что мы этим самым покажем русским, что мы их

не боимся,— объяснил Швейк.

— Еще бы, ему-то их бояться нечего,— вставил свое слово рядовой Бржечка, работавший до мобилизации плотником.— Братцы, вы и понятия не имеете, какой у него блиндаж. Он находится позади резервов, и пользуется им он

совсем один. Блиндаж вырыт на глубине пять метров, и потолок устроен из

положенных крест-накрест бревен, поверх них — мешки с песком, а потом

еще маскировка — навоз и зеленые ветви. Полковник боится, что на него

могут сбросить бомбу с аэроплана. И вот, в этой норе он сидит, как

полевая мышь, а на людях толкует о «воинском духе».

— Господа, вы знаете, что было бы чудно? Если бы наш «шептун» вышел

драться один на один с «шептуном», который командует русскими,— вмешался

в разговор ефрейтор Трнка, столяр из Печек.— Ну, скажите, господа, разве

не было бы гораздо проще, если бы каждый батальон или полк, или, скажем, дивизия выбрали по одному представителю, а другие были бы судьями в

борьбе? И если бы русский наклепал нашему, то мы считались бы

побежденными, а если бы наш взлупил москаля, то русские должны были бы

сдаться. И остальным не пришлось бы стараться для победы. Я читал

когда-то о таком способе ведения войны в одном очень интересном романе, под названием «Сын охотника за медведями». В этом романе есть герой, которого звали Ольд-Четтерхенд, который всегда ходил биться с индейцами

один за всех своих товарищей. Он не только толковал им, краснокожим-то, про милосердие и благодать католической религии, но и стрелял в них, хотя делал это не очень охотно. И вот этот Ольд-Четтерхенд всегда

говорил своим товарищам, когда выходил биться один на один с

каким-нибудь вождем индейцев: «Не бойтесь за меня и уповайте на Бога, который пошлет мне победу. Я противника своего не убью, но, чтобы он

познал, что я — христианин, я отсеку ему томагавком обе руки. Наша

религия повелевает нам быть милосердными даже с краснокожими собаками».

— Это неплохая идея,— подхватил Бржечка.— По-моему, было бы достаточно, если бы Вильгельм или Франц-Иосиф схватились с Николаем. А вы слышали, братцы, что они друг другу телеграфировали, когда их правительства

начали обмениваться дипломатическими нотами? Вильгельм, говорят, телеграфировал в Петербург: «Так и знай, Ники, плевать нам на тебя». А

тот, говорят, ответил: «Посмотрим, Вилли, кто кого переплюет. Я тебя не

боюсь». Ну, а наш стариканжа послал обоим по телеграмме: «Делайте, что

хотите. Мне на все наплевать». Так вот, если сумели они таким образом

дразнить друг друга, следовало бы им и подраться между собою.

– То, что ты рассказываешь про Вильгельма и Николая, – сущая правда, – с

уверенностью промолвил Швейк, – но то, что ты говоришь о нашем

императоре, – гнусная клевета! Его императорское величество принял

известие о том, что Россия объявила ему войну, со спокойным достоинством

и справедливым негодованием, как писала газета «Глас Народа». Он, говорят, сказал совету министров: «Чем больше врагов, тем больше чести!»

и «Если мы до сих пор не выиграли еще ни одной войны, то нам не так уж

важно проиграть и эту!» или что то в этом роде. Затем он сразу поехал в

монастырь, там молился и снялся на фотографии, и такая иллюстрация была

и в журнале «Светозар». А в Добжиче председателем Союза ветеранов был

некий Лукеш, жестяник, который услышал про эту иллюстрацию и нарочно

приехал в Прагу купить себе этот номер «Светозара». И он даже не мог

допить пиво, – так жаль стало ему нашего императора, когда он увидел

старичка таким согбенным и растроганным. У Лукаша от этого сделалась

икота, и один из посетителей посоветовал ему съесть горсточку соли из

солонки. Потом, когда у него убили на фронте старшего сына, а второй

вернулся без руки и с выжженными глазами, он повесил эту картинку в

сортире, и его увели жандармы. Теперь он, говорят, в Терезиенштадте.

– А все таки было бы лучше, если бы государи дрались между собою одни и

оставляли своих подданных в покое, – продолжал настаивать Бречка. – Им

не надо было бы даже драться на пистолетах, даже не на саблях, если они

так уж боятся крови. Они могли бы просто устроить французскую борьбу или

борьбу вольным стилем, как наши борцы Шмейкаль и Фриштенский, и это было

бы очень даже хорошо.

– Нет, брат, это не годится, – чистосердечно ответил Швейк. – Если

государи затеяли между собою склоку, то она может быть разрешена только

в честном бою, в котором нельзя жульничать и в котором должно принимать

участие столько людей, что они не могут сговориться ни в одном

мошенничестве. Когда я был в госпитале, рядом со мной лежал некий Пети

Шкура. Он был артистом варьетэ, салонным куплетистом и, если не воровал, то разъезжал по белу свету с бродячим цирком. Он умел делать

изумительные фокусы с картами, глотал шпаги, ел горящую паклю, забивал

себе в рот шестидюймовые гвозди, но лучше всего он умел воровать; помимо

всего, он был еще борцом по французской борьбе. И вот однажды он

рассказал мне свои похождения, и при этом одна вещь крепко засела у меня

в памяти. А рассказал он мне приблизительно вот что: «Я в ту пору

путался с некой Анной Чадовиц, и был у нас ребенок. Это была очень

красивая женщина, графского рода, дочь какой то немецкой княгини, но

последнее время она занималась в Иозефове проституцией. Ну вот, я везу

точильное колесо, а она – колясочку, и мы таким манером путешествуем из

Ичина, в Турнов. Там она меня чем то разозлила, так что я оставил

точильное колесо вместе с нею на улице и был таков. И поверишь ли, дружище, что я встретил ее только три года спустя на большой дороге за

Краловице под Плзеном? Я сбежал от нее в Нову Паку, а там был некий

Шимек со своим цирком, и он сразу принял меня к себе в труппу как

неуязвимого индийского факира, укротителя тигров и короля джунглей. Но в

Паке люди тертые, и цирк у нас пустовал: ведь у Шимека были только две

лошади, дрессированная коза и собака, которую я ничему не мог обучить, а

также выступала его жена с ученой обезьянкой. Тогда мы снялись и

переехали в Ново Боузов, потому что Шимек говорил, что там еще никогда

не было цирка, что это, так сказать, совершенно девственный город. Дали

мы первое gala представление, и пришло только несколько мальчишек; дали

второе со столичной программой – и опять только одни мальчишки. Кресла

пустовали, хорошей публики нет как нет. Почесал себе Шимек за ухом, а

потом дал телеграмму в Прагу, поехал сам в Нова Болеславь и привез

вечером из тамошней типографии большие афиши: „Сегодня и ежедневно в

Цирке чемпионат французской борьбы на звание чемпиона мира и на приз в

десять тысяч крон. Борьба продолжается до окончательного „результата“.

Утром мы расклеили эти афиши, а в обед приехали три господина из Праги, которые никому не назвали своих фамилий, а только спросили директора.

Оказалось, что это – чемпионы Германии, России и Португалии. Вечером

состоялась борьба, и я изображал четвертого, „Черную маску“. А наш

ловкач директор, Шимек то, тем временем по секрету рассказал в трактире, что эта „Черная маска“ – один гражданин из Боузова, пожелавший остаться

неизвестным. Вечером цирк был битком набит, так что чуть парусина не

лопнула, и по окончании программы состоялась борьба. Конечно, дружище, у

нас наперед было уговорено, на какой минуте и кто кого положит на

лопатки, но эти негодяи швыряли меня, как тряпку, так что в тот вечер я