Валютчики - Юрий Иванов-Милюхин

— Накидывай два червонца и бери.

— Потопали за весами.

Проскочив павильон, мы попали вовнутрь продолжающего кипеть страстями базара. Красномырдин оказался на месте, с посиневшим носом, проступившими прожилками на щеках. Но расслабуха его не накрывала. В помутневших глазах просматривались интерес, профессиональная настороженность — извечная спутница валютчиков. Я сообщил о цели прихода.

— Весы не проблема, — ощупал Ленку с ног до головы Виталик. — Мне что — нибудь обломится?

— За взвешивание заплачу, — пожал я плечами.

— Этого мало, — Виталик начал выпендриваться одинокой вошью на лобке. — Сдашь часть товара, поговорим.

— Сам беру дороже установленной на лом цены на двадцать рублей.

— Почему не накинуть, если изделия стоящие, — не унимался Виталик. — Показывай, не стесняйся.

С тоской посмотрев вдоль центрального прохода и не увидев на подмостках валютчиков, я перекинул взгляд на Ленку. Она выпятила полные в краске губы, за которыми виднелись ровные зубки. Блин, пупсяра из американского мультфильма. Чем они чистят свой частокол! Который год пользуешься «Бленд — а — Медом», результат не впечатляющий. В общем, на глазок Ленка не отдаст. Взвесив где-нибудь, попрется к другим.

— Ныряем в твою конуру, — кивнул я головой.

— Другой разговор, — повеселел Красномырдин.

Дверь палатки была приоткрыта. Вытащив из — под стола японские весы, Виталик приготовил к работе. У валютчиков появились накрученные приборы с десятком кнопок на панели. Они позволяли манипулировать весом как угодно, в зависимости от количества металла и принесшего сдавать человека. Надавил на одну, обвесил на десятые доли грамма, вправил другую — на целый грамм. Виталик пользовался прибором первого поколения. Тоже можно творить чудеса, но перед потенциальным лохом. Несмотря на многолетнее знакомство, я не сводил глаз с пальцев Красномырдина, хотя существовал неписанный закон — своих не обувать.

— Выкладывай, — разрешил Виталик.

Забрав у Ленки перстни, кольца и цепочки, я скатал тяжеленький комочек, положил в углубление площадки. Выпало сто двадцать восемь и три десятых грамма. Ленка посопела носом, почмокала губками.

— Крупнее не выпрыгнет, — дохнул облаком перегара Красномырдин.

— Сто двадцать восемь и три, — повторила Ленка. Обратилась ко мне. — Калькулятор есть? Как столковались.

— Договор дороже денег, — забегал я по кнопкам «Ситизена». — Лом принимается по сто шестьдесят рублей. По сто восемьдесят за грамм.

— Считай.

— Двадцать три тысячи девяносто четыре рубля. Цепочки не проверял. Замочки в норме?

— Все целое, не потертое, не пожеванное, — заверила девушка. — Замочки не закусывают.

— Если отстегну сотенными, возражений не будет?

— Лучше пятихатками, — заартачилась Ленка. — Куда рассовывать, в задницу?

— Другого места нет? — хохотнул Виталик. — Вон каких выплевываете, мешок с баксами поместится.

— Тебя бы расположили, если бы нужда была, — сердито зыркнула скупщица. Обернулась. — Пятихатками. Меньше — растрачу.

— Твое дело. Может, пачку сотками возьмешь? Затарили по уши.

— Ну… давай одну.

Я соврал. Надежда упиралась в Красномырдина. Налички всего тысяч пятнадцать. Если разнюхают, полечу фанерой над театром Горького с позолоченной на стелле напротив бабой, которой каждый проходящий старается заглянуть под подол. Оставил память бывший первый секретарь обкома партии Иван Афанасьевич Бондаренко, по зову генов ныне копошащийся на даче в земле. Если бы возился всю жизнь, пользы было больше. Гигантские «ростсельмаши» с бесплодными Цимлянскими водохранилищами. Азовское море обезрыбело, особняки известных до революции людей рассыпались, ни дорог, ни водопроводов с телефонными сетями. Не волнуют вечные проблемы и нынешнее правительство области.

— Отберу потом по двести за грамм, — прилип губами к уху Красномырдин.

Я снял напряжение со спины, потому что ждал предложения с начала сделки. Когда подопрет, и на этой работе надо иметь аналитический ум, способный подкинуть дипломатические ходы. Тогда многократно может возрасти долгожданный навар.

— Пятихатки есть? — передавая пачку сотенных Ленке, озабоченно спросил я у Виталика. В противном случае пришлось бы взывать о помощи первому. — Отсчитай двадцать шесть штук, я десять сто отмусолю.

— Как в Греции, — засуетился Красномырдин. — Даже за взвешивание не возьму.

Если бы его осенило забрать все добро по нашептанному потолку, пошел бы банковать, не беспокоясь, куда пристроить больше десятка изделий по цене выше ста восьмидесяти рублей за грамм. Мало кто из валютчиков согласился бы выручить.

— Подожду тебя на улице, — увидев, что собрались заняться взаиморасчетами, предупредила Ленка. — Нужно переговорить.

— Понял, — отозвался я.

Красномырдин отобрал перстеньки с белыми или разноцветными камешками. Приглянулась тридцати граммовая «веревка», такого же веса «армянка». Элегантную цепочку граммов на восемь с вязкой «кортье» я отложил себе. Меняла сразу придвинул к ней несколько «якорных», пару «кобр», с алмазной обработкой. Вес отобранных им изделий составил девяносто шесть граммов. Я подтолкнул «кортье». Сто четыре грамма, две тысячи восемьдесят рублей навара. Расстался бы с остальным, да Красномырдин наелся. Но двадцать граммов не сто двадцать восемь, пусть хороших изделий. Оставив хозяина раскладывать приобретенное по полочкам, я вышел за двери ларька. На него положили глаз заезжие армяне, которым русские всегда шли навстречу, лишь бы золотили ручки. Передача должна была состояться с недели на неделю.

На улице обложила «куриная слепота». В это время обували и кидалы, и законопослушные граждане. Года четыре назад вместо немецких марок подсунули польские злотые нового образца. Перед ними хапнул двести баксов по полтиннику, оказавшихся переделанными из пятидолларовых билетов. В предвечернем вязком воздухе, когда свет словно просеивался через сито наступающей ночи, зрение садилось моментально. Я прижался к стене ларька, чтобы не толкнуть кого из прохожих. Кто-то дернул за рукав куртки:

— Управился? — голосом Ленки спросило разноцветное пятно перед носом — Признавайся, сколько на мне наварил? Или сумку стяну.

— Какой навар, свои чуть не пришлось отстегивать. — протирая глаза, заныл я. — В пакетике несколько цепочек. Потянутые, говорит, будто сорванные. Замочки закушенные.

— Сам ты закушенный. Вещи новые, — отстранилась Ленка. — Видела, как по кучкам раскладывали.

— Дверь закрыли на задвижку!

— Вон, занавеска неплотно задернута, — кивнула девушка на окно ларька. — Я уже замерзать стала. Думаю, понаблюдаю, чем занимаются.

— Мы перевесили золото, которое Виталик взял за день.

— Свое узнаю всегда.

— Ты права, — сдался я. — Сплавил часть принесенного тобой, иначе он отказался бы иметь дело. Пришлось бы куковать до завтрашнего утра.

— Мог бы приправить все, — пожала плечами Ленка. — Я так спросила.

— Пока Красномырдин поддатый, наварил нормально, — окончательно признался я. — Надеюсь, и ты заработала.

— В накладе не останусь, — девушка взяла под руку. — Все было по честному?

— Обманывать не будет. Если что, забрали бы товар и ушли. Или к Бандере, или до Крысы. Тебе нельзя. Раскусили, что скупаешь по дешевке.

— Им какое дело? Жаба душит?

— Получается, так.

— Идиоты… Пойдем угостишь с навара.

— Лена, давай передумаешь? Не забывай, у кого ночевать будешь.

— Во первых, свои у своих не возьмут, — указала девушка. — Во вторых, я у тебя ночевать буду.

— Цыгане убьют.

— Я цыганка? Останавливаюсь у дальних родственников отца. Языка не знаю. К тому же, известила, что сегодня уеду домой.

— Времени мало, — попытался посмотреть я на часы на колокольне. — Поработать бы.

— Вот… жидяра. Почапали угостишь, говорю.

— Цыганча, блин… Так и мечтаешь расколоть.

— Не расколоть, а снять процент с навара, — засмеялась девушка. — В прошлый раз смайнал.

В кафе на Большой Садовой, сбоку ухоженного памятника Ленину, столики были заняты. Мы успели присесть за ближний к стойке, возле кадушки с высоким растением. Ленка сняла куртку с капюшоном, повесила на спинку стула. Я смахнул шапку, расстегнул кнопки. Направился занимать очередь.

— Возьми красного, крепленого. Бутылку, — заказала девушка. — И пару апельсинов с конфетами.

— Может, граммов четыреста? — покосился я. — Развезет.

— Ты пить не будешь?

— Бросил.

— Когда стану как ты — старой и седой — откажусь от всего сразу, — Ленка почесала носик. — Бери четыреста. Тогда бутерброд с сыром.

Домой приехали часов в одиннадцать. Смесь русской расхлябанности с цыганской бесшабашностью сделали дело. На первом стакане, на графине Ленка останавливаться не захотела. Одну за другой курила сигареты. У меня в руках была бутылка марочного вина, два банана, с полкило сосательных конфет. Усталость давила на плечи. Включил телевизор. Ленка врубила магнитофон. Хорошо, за стеной жил сосед со сдвигом по фазе, наверху пожилая женщина, рано ложившаяся спать. Я боялся, цыганский разгул продлится до утра. Скинув почти все, Ленка дергала бедрами в полный рост. Чтобы снять напряжение, я сделал несколько движений в такт. Вскинул ногу, пытаясь кончиками пальцев дотронуться до люстры. В утренних упражнениях это получалось. Попытка произвела эффект прыжка пантеры. Ленка сунула палец в рот, некоторое время молча измеряла расстояние от пола до люстры, окидывая и меня от макушки до пяток. Затем выключила телевизор, магнитофон. Подтащив джинсы, прошла на середину комнаты. Она была ниже сантиметров на двадцать. Наблюдая за действиями, я замер в стороне. Усталость улетучивалась.