Валютчики - Юрий Иванов-Милюхин

— Чего? — не оборачиваясь, переспросил я.

— Когда сам отдашь бабки.

— Возьми…

Шило проткнуло кожу под скулой полноватого мужчины. Он со всхлипом втянул воздух, откинулся на выступ в стене. Челюсть у парня отвисла. Я выдернул нож из его руки за жало, легонько сунул под ребро. Отморозок начал складываться. Сзади захрустел снег.

— Тихо с-суки… — прохрипел я сквозь зубы. Обернулся назад. Женщина рассматривала всех, не прекращая копаться в портмоне.

— Вы не… Вы меняете?.. — растерянно спросила она.

Я почувствовал удары по рукам. Едва не сбив, налетчики рванули мимо, крупными скачками меряя соборную площадь. Возле проема в подземный переход мужик согнулся. Опершись о выступ, громко отхаркался. Территория между ларьками по прежнему была пуста. Мужик поскакал дальше, перепрыгивая через несколько ступенек. Его молодой напарник исчез из поля зрения на той стороне проспекта.

— Что это? — промямлила женщина. Она переводила взгляд с одной моей руки на другую, силясь оглянуться назад. — Кто это?.. Мне уйти?..

Я сложил нож, провел пальцем по игле шила. Она не была липкой. Значит, лишь поцарапал мужику кожу. Лезвием парня попугал. Надев на острие колпачок, с ножом сунул в один из карманов замшевой одежки. Посмотрел на женщину:

— Давайте я обменяю доллары. Вы за этим пришли?

— Ну да… То есть… Что произошло? — возвращалась она в себя. — Кто были те люди?

— Знакомые, — неумело скрыл я накативший озноб. — Они дальше поехали.

— Простите, кто тогда вы?

Портмоне женщина держала раскрытым. Вид сытой, недурной дамы под сорок лет, без присущего бизнес-вумэншам стального упорства в подкрашенных глазах, выпирающей богатой развязности. На жену пузатенького буратино она не смахивала. Скорее, работала или учительницей в платной спецшколе, или давала уроки на дому, сама обеспечивая неполноценную семью.

— Валютчик, — вежливо ответил я. — Это было недоразумение. Что у вас?

— Сто долларов. Но я не решаюсь…

— Покажите купюру.

— Сначала отсчитайте деньги и дайте мне в руки.

— Пусть будет по вашему.

Отлистав две тысячи восемьсот пятьдесят рублей, я вложил их в ладонь женщине. Она не могла справиться с пачкой. Пальцы танцевали. Наконец, догадалась кидать листы в портмоне. Когда добралась до последнего, вздохнула, протянула сотку девяносто шестого года выпуска. Вновь округлила глаза:

— Деньги настоящие?

— Я стою после второй половины дня до семи вечера. Милости прошу и в следующий раз. Надеюсь, атмосфера будет спокойнее.

— Я тоже надеюсь, — скривила она крашеные губы. — Я вам верю.

— Приходите.

Женщина удалилась, каблуками сапог сбивая подмерзшие гребни снега. Я посмотрел вдоль трамвайных путей. От соборных ворот появился милицейский патруль. С рынка вышли покурить, почесать языки казачьи контролеры. Но если представить, что находились неподалеку, толку не было бы. В начале заступления на вахту один из ментов высказался, мол, убивать будут, никто не подойдет. Тем более, что увлеченные беседой Андреевна с Татьяной не обернулись. Полуприседаниями я попытался унять нервный озноб. Теперь патруль не вздумал бы забрать в отделение. Оправдывайся потом, откуда самодельный нож с лезвием больше десяти сантиметров. Шило я купил у базарного алкаша для собственных нужд. Подсвеченные стрелки часов на тонкой колокольне дернулись на половине седьмого вечера. За ворота выполз поддатый Красномырдин, направился к размалеванной огнями разливочно — закусочной. Позвать его? Вряд ли сейчас догонит. Когда протрезвеет, посоветует подойти к Призраку, попросить о перемене места крутежки, мол, на виду, криминальные элементы не в силах пройти мимо. В базар отморозкам заходить не кайф. Патологическая боязнь закрытых территорий. Начальник уголовного розыска предлагал переместиться на центральный проход. Да какая разница, промышляю после того, как все разойдутся по домам.

До конца февраля валютчики работали нормально. Нападения в подъездах, из-за угла, не прекращались. Отбирали деньги, ломали кости, пробивали головы. И все-таки легче. Я уступил звонкам любовницы Людмилы. Искать другую обошлось бы накладнее. Истории, как молодые и не очень девушки обирали до нитки, рассказывались часто. В семейных трусах Пупс вообще очнулся на обочине дороги за городом. Подобрала проезжавшая на «жигулях» мимо семья. Минут за пятнадцать идущие след в след пара «мерсов» просвистели перед носом, едва не похоронив останки менялы в плотных снегах. С неделю Пупса растирали снаружи, изнутри не дозированными порциями спирта. Язык оттаял. Вспомнил, в центре города подсадил в свой «БМВ» молоденькую проблемку. Долго не находил двора, в котором можно было бы причалить. Девочка подсказала, по дороге на Западный через зоопарк, за железнодорожными путями, голая степь. Заодно до дома подкинет. Выпил банку кока-колы. Сам открывал. Очнулся — машины, барсетки, теплой одежды нет. Расстегивал лишь ширинку, перед минетом. Посторонних запахов, привкусов не ощущал. Бывалые парни разводили руками, случай не рядовой. О клофелинщицах каждый знал больше, чем они о себе. До этого неприятность произошла с Аптекарем. Она привлекла по иной причине. Похожий на блудливого кота, худой, согнутый вопросительным знаком, мужчина за шестьдесят лет промышлял сбором царских пятерок, червонцев, пятнашек и так далее. Имел квартиру, в ней жила мать с его сыном. Сам пристроился к женщине с двумя детьми, на тридцать лет моложе. Известно, что молодость требует расходов. Нацелился расширять поле деятельности. Тут и подвернулись грузины с пачками денег, с желанием урвать энное количество червонцев. Аптекарь принес часть товара. Сделку пошли отмечать в рюмочную — в салоне автомобиля пить наотрез отказался. После пары глотков повело. Скупщик сообразил, клофелин — работал в медицинском учреждении. Грузины под руки, снова к машине. Старый кот не помнит, как добежал до аптеки, где заставили справиться с бедой с помощью противоядия. Но монеты с деньгами за них умотали в Грузию, помогать Шеварднадзе поднимать с колен самую богатую из бывших Советских республику. Тогда большинство валютчиков отвернулось от грузин. Не надолго.

Я старался приходить позже, дабы не вызывать подозрения в смысле награбленных мешков с золотом, баксами. Базар в среде менял на данную тему не прекращался. На коллег рассчитывать нужно было в одном — когда требовалось сдать кого вместо себя. Но если менты наказали на пятьсот баксов, необходимо было вернуть их, кроме пахоты на кусок хлеба. Понятно, народ надо подкармливать, иначе получится как у Николая Второго. Да больно занятие утомительное. С удовольствием присоединился бы к словам Маргарет Тэтчер, что от населения России нужно оставить процентов семнадцать, если бы не боязнь попасть в то число самому.

Дни становились длиннее. Я задерживался возле магазина до половины восьмого. За три часа мешок не набьешь, но заработок почти стабильный. Одногодки обили пороги в поисках трудоустройства. Мест не хватало будущему государства — молодежи. Старшее поколение, как испокон веков, бросили на выживание. Сколько выкинутых из квартир стариков, старух, отцов, матерей. Сколько их погибало на враз опустевших улицах, сдали в дома престарелых, просто убили — знает один Бог. И Горбачев с Ельциным. Растерянный Горбачев написал в записках: «Вот уж и телевидение с газетами в руках евреев…». Он словно хотел обвинить эту нацию одну во всех грехах, забыв, что коммунизм давно прогнил сам. Старики пытались выжить путем сбора бутылок, протянутыми за милостыней руками. Или молча убирались на кладбище за Северным массивом. Варварство принесло результаты. «Золотая» советская молодежь принялась уничтожать самое себя. Стрелялась, вешалась, выкидывалась из окон верхних этажей. Навязывалась в горячие точки, умирала от наркотиков, алкоголя. Погибала в бандитских группировках.

Из объятий начального капитализма вырвалась та часть парней и девушек, которая сгруппировалась вокруг отцов и матерей, дедушек и бабушек. Выжила за счет их пособий, субсидий. Пенсий.

Россия, проклятая Мачеха!Зубами рвали мы твоих врагов.Когда же, наконец, ты станешь Матерью,Для нас, для дочерей твоих, сынов!

Когда заплатишь нам по совестиЗа рабский труд и за любовьК тебе, бессовестной до подлости,Гордящейся одной собой!

Я знаю, кто виновен в дикой мерзости.Сознанье душу мне гнетет.И нет сомнений в откровенности —Во всем виновен твой народ!

Ленивый, беспробудно пьяненький,Готов от зависти сожратьЛюбого, кто возьмется рьяненькоПо новой жизнь свою начать.

А коли так, спасибо Господу,Сподобил что родиться здесь.Мучительно, по острым россыпям,Нести свой неподъемный крест…

И все-таки накал страстей покатился вниз. Огромная территория с многомиллионным населением чудом перевалила пик его, не перелившись в начало гражданской войны. Главную роль сыграло то, что умелая рука ярость, ненависть бывших совков к новому образованию направила на чеченцев, афганцев, таджиков, молдаван, доморощенный криминалитет. Не давая времени одуматься, оценить происходящее в доме, вместе с невиданным при социализме количеством продуктов.