Правда о любви - Стефани Лоуренс

Мэтью Бризенден стоял на крыльце гостиницы, подняв руку в прощальном жесте. Несмотря на то, что мысли были заняты женщиной, ехавшей с ним бок о бок, Джерард все же чувствовал мрачный взгляд Бризендена, вонзавшийся кинжалом между лопаток. Сверливший спину до тех пор, пока они не поднялись на вершину гребня, оставив гостиницу далеко позади.

Глава 6

– Надеюсь, вы не придали особого значения поведению Мэтью?

– Бризендена? – Джерард пожал плечами. День уже перевалил за половину, когда они направились к садам. Под мышкой он держал альбом. В кармане лежали три остро заточенных карандаша. – Почему вы спрашиваете?

– О ... да потому что он уделял мне столько внимания, ловил каждый мой взгляд ... только на самом деле это ничего не значит.

– Это действительно так? – удивился Джерард, внимательно взглянув на нее. – По моему мнению, он вел себя чересчур фамильярно, и другие тоже это заметили.

Жаклин прикусила губу.

– Возможно, но он всегда ведет себя так.

– Словно ваш хозяин? Словно имеет на вас права?

– Обычно все не так уж плохо. Кажется, ему взбрело в голову, что его личный долг – защищать меня и охранять от всякого зла.

– Хм ...

Джерард не сказал, что для Бризендена одно его намерение написать портрет Жаклин уже включает в себя понятие «зла».

Добравшись до ступеней, ведущих в сад Афины, Жаклин стала спускаться.

– Вся его семья несколько ... я бы сказала, чересчур ревностна. Во всем, что касается религии, Бога и всего остального. И он – их единственный сын.

Джерард, немного поразмыслив над сказанным, приостановился.

– Как бы там ни было, Бризендену лучше держать свои руки при себе, по крайней мере, когда от него не требуется помощь.

Они без всяких приключений вернулись назад. Джордан и Элинор проводили их до Хеллбор-Холла: Тресдейл-Мэнор лежал чуть дальше, и самая короткая дорога проходила по землям поместья. К облегчению Джерарда, Фритемы не задержались и, оставив их у конюшен, поехали дальше.

Барнаби распрощался у самой террасы. К этому времени Джерард убедился, что освещение в садах идеальное, и объявил, что Жаклин должна ему позировать, по крайней мере, пока свет не померкнет. Жаклин, немного поколебавшись, согласилась, но все же решила сначала переодеться. Он позволил ей, и сейчас; приглядевшись к Жаклин, заметил, что выбранное ею платье прекрасно подходит к этому времени суток: мягкое, светло-зеленое, оттенявшее волосы и глаза. У него была прекрасная память на цвета, нескольких ему одному понятных пометок на полях будет вполне достаточно, чтобы оживить наброски.

Сады расстилались перед ними. Джерард огляделся, чувствуя знакомый прилив энергии, вдохновения, которое приходило с началом новой работы. Он показал на скамью у фонтана, где они сидели прошлой ночью.

– Давайте начнем отсюда.

Жаклин послушно уселась.

– Вам придется объяснить мне, как позировать.

– На этом этапе у меня нет особых требований.

Он сел на другом конце скамьи, лицом к Жаклин.

– Повернитесь ко мне и постарайтесь чувствовать себя непринужденно.

Он положил ногу на ногу и, пристроив альбом на колене, нанес несколько штрихов, чтобы очертить перспективу.

– Ну вот. – Подняв голову, он встретил ее взгляд и улыбнулся с привычным обаянием. – Поговорите со мной.

– О чем? – удивилась она.

– О чем хотите ... расскажите о своем детстве. С той минуты как себя помните.

Высоко поднятые брови постепенно опустились, взгляд стал мечтательным. Джерард терпеливо ждал, не сводя с нее глаз. Она смотрела не на него, да он этого и не ожидал. Как многие люди, вспоминающие о своем прошлом, она смотрела в сторону. Выбор темы не был таким уж случайным, как казалось на первый взгляд: воспоминания о детстве пробуждали многообразные эмоции, обычно отражавшиеся на лицах его моделей.

– Полагаю, – начала она, – что помню себя с того момента, как меня впервые посадили на пони.

– И вам это понравилось?

– О да! Его звали Кобблер. Он и был породы коб, рыжеватый, с черными пятнами. Добрее лошадки не было на свете. Кобблер давно умер, но я до сих пор помню, как он любил яблоки. Кухарка всегда давала мне одно, когда я шла на урок верховой езды.

– Кто вас учил?

– Ричардс. Старший конюх. Он все еще служит у нас.

– И вы всегда гуляли в садах?

– Да. Мы с мамой. Каждый день, даже в дождь.

– В детстве?

– И в юности тоже.

На несколько секунд воцарилось молчание. Она не шевелилась, то ли захваченная воспоминаниями, то ли потому, что знала, как быстро движутся его пальцы, как моментально ему удается запечатлеть выражения, сменявшиеся на ее лице: простой восторг детских радостей вытеснила печаль зрелой женщины.

Наконец Джерард перевернул страницу и, не поднимая глаз, заметил:

– В детстве вам, наверное, было очень одиноко: Фритемы тогда жили в другом месте, верно?

– Да, вы совершенно правы, мне было одиноко. Ни у слуг, ни у арендаторов, которые жили поблизости, не было детей, так что компанию мне составляли сначала няня, а потом гувернантка. С приездом Фритемов началась совершенно новая, волнующая жизнь.

И снова лицо ее просияло счастьем.

– Сколько лет было вам тогда?

– Семь. Элинор было восемь. А Джордану – десять. Наши матери были школьными подругами, поэтому и решили жить рядом. Я сразу приобрела старшего брата и сестру. Конечно, я знала округу, особенно сады, куда лучше, чем они, так что, если так можно выразиться, мы с самого начала были на равных. Позже ... нет, можно считать, что Элинор по-прежнему моя лучшая подруга, а Джордан относится ко мне так же, как к Элинор. Как старший брат.

Его так и подмывало спросить, какого она мнения о Джордане. Но вместо этого он осведомился об их юношеских приключениях. Она охотно описала несколько случаев, сама смеясь над детскими проделками, но, закончив, с некоторой тревогой пробормотала:

– Что-то получается?

Он добавил еще пару штрихов и только тогда поднял голову.

– Все идет лучше некуда. То есть для этого этапа. Продолжайте говорить и позвольте мне получше узнать ваше лицо и привыкнуть к смене выражений.

Завершив последний набросок, он перелистал заполненные страницы, критически оценивая каждую.

– Все последующие дни, – пояснил он, разглядывая эскизы со всех углов, – я буду заниматься тем же самым. Но когда пойму, какие именно выражения мне понадобятся для портрета и какими эмоциями они вызваны, набросков станет меньше, зато они станут значительно более детальными. И так будет продолжаться, пока мне не удастся запечатлеть тот эффект, который я хочу показать на портрете. Пока не сумею выразить то, что необходимо нам обоим.