Покушение в Варшаве - Ольга Игоревна Елисеева

Замок был старым и резко контрастировал с барочными и классическими особняками остальной столицы. Его готические стены видали виды, горели, отстраивались заново. Но сколько ни перелицовывай шубу – все равно сносится. Хоть бархатом сверху крой, дыры в подкладке все равно останутся. Потому ни особого уюта, ни роскоши в современном смысле слова Круликарня не являла.

Круликарня – ей-богу! Как пекарня или псарня. При одном слове Александру Христофоровичу почему-то представлялись пироги с крольчатиной. Новое место обитания ему сразу не понравилось. Почему Константин не поселил брата у себя в Бельведере? Да, конечно, здесь – в центре города, на виду у всей Варшавы. Восторженные толпы могут собираться перед окнами… Но все же в Бельведере было бы безопаснее. А тут сотни комнат, заставленных громоздкой средневековой мебелью, непонятно куда ведущие двери, лестницы, переходы. Как разместить охрану? Полагаться на польские посты? Увольте. Хоть самому с саблей ложись у порога!

Словом, Бенкендорф для начала хорошенько облазил, что смог. Заглянул в углы. Не обнаружил под столами и кроватями злобных «патриотов» с заряженными пистолетами и только тогда запустил императорскую чету в жилые покои. Его ждал хмурый взгляд Никса: мол, сколько можно? И благодарный Александры Федоровны: вы наш ангел-хранитель. Она тоже здесь ничему не доверяла.

* * *

Москва

Александеру нравилось наставлять Жоржа. Хотя он и не простил мальчишке своей поимки в Севастополе. Но так звезды сошлись. Большого искусства в том не было, одна расторопность.

Зато теперь шпион мог поучать парня всласть: тот не смел и слова возразить. Даже жаль его! Ну да пусть послушает – полезно. Сам Джеймс накопил горы мудрых мыслей и тьму особых, только резиденту важных умений. Девять лет такой службы – не каждому дано. А он ведь выходил и в Кашмире, и в Гиляне из таких передряг, которые Жоржу или его малопрофессиональному папаше не снились. Что может армейский генерал во главе секретной службы? Меньше, чем ничего. Как бы ни старался. Здесь особые навыки. Действия скрытны, награды неявны. Плоды велики. Но познать, как они вызревают, дано единицам. Когда-то полковник перешел на службу в Ост-Индскую компанию именно потому, что показал ловкость в тайных операциях.

Теперь он сидел верхом рядом с юношей, который служит другой короне и употребит полученные от Джеймса знания во зло. Но Александер не мог удержаться от жгучего желания, подпиравшего изнутри: учи-учи, пригодится. Не мог оставаться запечатанным, как бутылка. Ведь все, что он накопил, никому не нужно!

Москва гремела колоколами. Пестрая толпа собралась у Рязанской заставы, которая с некоторых пор именовалась еще Черкесской, ибо через нее пребывали все, кто двигался с Кавказа. Горские татары, армянские купцы, единоверные грузинские царевичи и вот теперь – персы. Целое посольство в цветных кашемировых халатах и черных бараньих шапках.

– Персы придают великое значение встрече дипломатов, «истаквал», как они говорят. – Александер позвенел стременем о стремя Жоржа и с легкой улыбкой превосходства продолжал: – Раз в Лондоне их посланник был потрясен, когда никто не вышел поклониться его карете.

– Дикари, – сквозь зубы процедил Жорж.

Полковник привстал на стременах, глянул на толпу и сдержанно усмехнулся.

– Не такие уж дикари, если их представление о почете разделяет столько ваших соотечественников.

Юноша нервно покусал губу. Соотечественниками он был недоволен. К чему эти толпы? Праздничная одежда? Уважение, выказываемое убийцам нашего посольства? Да их стоило бы притащить сюда на ремнях! Кровь застучала в висках. Он сам не ожидал от себя ни такого гнева, ни такой склонности к варварству.

«Все-таки очень француз», – глядя на него, решил Александер.

А вот отец бы удивился, что сын вышел весь в него: такой же горячий, вспыльчивый. Вот только воспитывался не на дворцовых паркетах Царского Села, а в Сиротском доме в Москве и потому впитал в себя все предрассудки и крутой нрав старой столицы.

– Не судите горожан слишком строго, – протянул полковник. – Где они еще увидят персов?

– В зверинце, – зло бросил Жорж. – Неужели государь простит их?

Джеймс флегматично пожал плечами.

– А у него есть выбор? Вы хотите, чтобы в тылу у вашей армии открылся еще один фронт? Думаю, турки заказывают за это намазы.

Юноша едва сдержался. Если судить с холодной головой, то англичанин прав. Но его бы воля…

Звуки труб возвестили о приближении посольства. Потом раздалось несколько залпов. Толпа взволновалась. «Вон они! Вон они!» Женщины вскакивали на носки и выглядывали из-за плеч впередистоящих.

Первым гарцевал отряд казаков в синих мундирах и с длинными пиками в руках. За ними – эскадрон жандармов в небесно-голубых мундирах. Следом вели двенадцать великолепных скакунов из Ахалциха в полной сбруе персидского образца, инкрустированной золотом и осыпанной нешлифованной бирюзой. Дальше двигалась свита в бухарских шапках и темных длинных одеяниях – шаабах, какие носят на погребениях.

– Почему мы явились в форме, при всех орденах, чтобы оказать принцу достойный прием, а персы облачились, как на похороны? – простодушно возмутился какой-то пехотный генерал, стоявший рядом с лошадью Александера.

Джеймсу почему-то захотелось объяснить, чтобы старый вояка понял. Зачем? Но, с другой стороны, недопустимо, чтобы люди приписывали другим ложные мотивы.

– Нет-нет, – воскликнул он. – Персы никого не хотят оскорбить! Они обескуражены случившимся и показывают скорбь и раскаяние. Когда принц Аббас-Мирза проиграл войну, он явился перед шахом босой, в рваном платье…

– Рванины тут только не хватало! – фыркнул пехотинец. – Продули нам в открытом бою. И напали исподтишка на тех, кто был заведомо слабее. Трусы! Да еще и не умеют как следует явиться на люди.

Между тем, по мнению персов, они как раз соответствовали моменту. По случаю вступления в город все вельможи опоясались богатыми шалями, концы которых мели пыльную дорогу. За поясами у всех были кинжалы с костяными рукоятками, а у писарей висели на шее разукрашенные пеналы с перьями и чернильницы на цепочках.

Перед москвичами прошли не менее сорока бородатых угрюмых незнакомцев, которые избегали смотреть людям в лицо – на востоке это неприлично – и считали невозможным удивляться чему-либо вокруг, чтобы не обидеть хозяев и не уронить собственного достоинства. Так поступают только невежливые люди, не получившие воспитания у родителей и не услышавшие наставлений начальства.

Поэтому персы сверкали диковатыми взглядами из-под черных сросшихся бровей и поглаживали бороды, скрывавшие половину лица.

– Вы знаете этих господ? – спросил Жорж. – Кто из них кто?

Полковник начал указывать.

– Вон тот – идет, руками не машет – бывший посол в Англии Мирза-Салех. Это он хотел, чтобы его встречал весь Лондон.

Жорж едва не заржал и снова глянул на наивных соотечественников.

– Другой посол, оглядывается по сторонам, Эмир-Казим, он приезжал сюда с миссией. Вон, рядом с ним, высокий – главный командующий армией наследника Махмуд-хан. Позади врач Мирза-баба, учился в Англии. Отпустили бы они принца без доктора? Вдруг отравят? Рядом, седой и маленький, учитель Лала. Еще ближе астролог Минухим, еврей. Интересно, что он предвещает спутникам?

– Похороны, – неудачно пошутил Жорж.

Наконец, в открытой карете с лаковыми расписными стенками ехал сам принц[63]. Юноша лет 16, необыкновенно серьезный, с тонкими чертами задумчивого поэтичного лица, без тени веселости или даже живости. Такие пишут стихи по-арабски и читают их при луне тайной возлюбленной из отцовского гарема.

– Что дальше? – спросил Жорж.

Не отвечая