Покушение в Варшаве - Ольга Игоревна Елисеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«А ведь он Николаю совсем не друг», – решил посол.
– Ваш покойный брат царь Александр создал систему, которая удовлетворяла интересам всех континентальных держав. Основанный им рука об руку с монархами Австрии и Пруссии Священный союз сдерживал и карал мятежников по всей Европе. Наследник Благословенного царя грубо попрал эти принципы и если в его собственной державе разгорится огонь, то вряд ли ему поспешат помочь.
«То-то вы спешили помочь в 25-м году, – хмыкнул Константин. – Даже выгораживали некоторых главных подозреваемых. Трубецкого, например».
– Это была частная, семейная ошибка нашего посла Лебцельтерна, – поспешил оправдаться Шарль-Луи, легко поняв ход мыслей собеседника.
– За которую он поплатился местом, – кивнул цесаревич. – Не совершите подобной оплошности.
Грубость, конечно, но грубость сознательная. Предупреждение, как минимум. Как максимум – угроза.
Посол не привык, чтобы им помыкали. Он не просто дипломат. Он генерал. Стоит ли с ним говорить в таком тоне?
– Австрийский эмиссар не принимает приказов даже от августейших особ других держав, – отчеканил он. – Мой предшественник вел себя недопустимо. Извинения принесены. Посол отозван. Не хотите же вы и меня упрекать за то, чего я еще не делал!
– Но можете. – Константина тоже трудно было напугать. Он сам умел устраивать демарши и громко, при всех, говорить неудобные вещи. – Мой незабвенный брат Александр оставил Европе золотое дитя – Священный союз, – чтобы больше никогда не могло произойти ничего подобного революции и войнам Бонапарта. Четыре миллиона жизней, подумать только! Какой мор, какая война унесла столько же? – глубоко спрятанные под нависшими бровями глаза цесаревича засверкали. – И что же мы видим? Союз – эту гарантию всеобщего мира – надо было лелеять, защищать и охранять как зеницу ока. Но своекорыстие некоторых членов, – собеседник готов был ткнуть толстым пальцем посла в грудь, будто тот был сам Меттерних, – своекорыстие некоторых членов подточило альянс изнутри. Ваш канцлер хвастался перед другими кабинетами влиянием на моего покойного брата. Выставлял его слабым, безвольным, внушаемым. Чего никогда не было. Вы оскорбили нас задолго до 14 декабря. Что же оставалось делать, кроме как послать вашей компании прощальный привет? – Константин сделал ручкой. – А теперь господин Меттерних готовит на польский престол своего кандидата.
Фикельмон обомлел. Он не думал, что цесаревич осведомлен о святая святых венской политики.
– Вы полагаете, у меня нет источников? – снисходительно пожал плечами собеседник. – Графиня Вонсович уже растрезвонила по всей Варшаве о своем грандиозном успехе в постели Наполеонова щенка, прошу прощения, будущего польского короля Франциска Первого, у нас с таким именем еще никого не было.
Какое бы унижение ни чувствовал посол, он почти машинально отметил это «у нас».
– Или вы думаете, что источников нет у моего брата? – продолжал цесаревич. – Как бы прост он ни был – а на самом деле мой брат совсем непрост, – такие шаги господина Меттерниха окончательно отвратят его от союза с Веной. Ваш канцлер сначала своим неумеренным хвастовством, а затем детским, недостойным великой державы коварством погубил дело жизни моего покойного благодетеля, незабвенного Александра, которого я не постесняюсь назвать Александром Великим. Монархом Мира, а не Войны. – Константин потряс перед лицом гостя руками, а затем совсем спокойно, будто и не бесновался секунду назад, спросил: – И вы полагаете, будто я прощу вам это?
Фикельмон был озадачен. Если великий князь, и даже сам император, знают о герцоге Рейхштадтском, то есть ли у замыслов Меттерниха будущее? Не следует ли все в отношениях держав начинать с чистого листа? Даже не пытаясь апеллировать к вчерашним договоренностям?
– Принципы Священного союза крепки в каждом из моих братьев, – сказал Константин. – Россия предпочла не вольнодумство греков тишине и покою Европы, а свой интерес слишком явно выпяченному интересу Австрии. Только и всего. Судить ли человека на улице за то, что он предпочитает свою шубу желанию соседа согреться? Тем более за его счет.
Шарль-Луи мог бы согласиться. Но ведь и у его страны есть свои интересы.
– Вы можете ехать отсюда прямо в Петербург или остаться на коронацию, – криво усмехнулся цесаревич, – если туалеты жены позволяют. В любом случае вам придется говорить с моим братом напрямую, так, словно господин Меттерних не стоит за вашими плечами. Если Никс вам поверит, вы достигнете успеха.
Снова посол неосознанно отметил, что великий князь назвал императора домашним, уменьшительным прозвищем. Без должного уважения.
– Спасибо за совет. – Фикельмон поклонился. – Но ведь не только греки у турок. Венгры у нас. Поляки у вас. На кого вы обопретесь, если они вздумают бунтовать?
Цесаревич улыбнулся послу как родному.
– Случись России оступиться, ей никто не поможет. Она будет один на один с любой бедой, как уже случилось в двенадцатом году. В этом правда. Я ее понимаю. Мой незабвенный брат Александр понял по опыту. А Никс, кажется, родился с этим знанием. Мы одни. Хотя часто жертвуем для союзников. – Константин развел руками. – Большой и сильный должен давать, не требуя ничего взамен. – Он помедлил. – Возможно, моя династия потеряет польские провинции. Я вижу это каждый день в глазах моих офицеров, как бы ни хотел доверять им. Я сам теперь уж поляк – не русский и не немец. Но, – цесаревич поднял палец, – и вашему парнишке, этому последышу Бонапарта, здесь нечего искать. Как бы господин Меттерних ни старался.
* * *
Вечером, ложась спать, Шарль-Луи сказал жене:
– Великий князь Константин очень умный, хотя и своеобразный человек. Я не хотел бы иметь его своим владыкой.
Дарья Федоровна поцеловала супруга в лоб.
– Слава богу, нами правит добрейший и достойнейший император Франц, истинный подарок человечеству.
– Так всегда и говори, – рассмеялся Фикельмон. – Но помни, что в Петербурге нам придется действовать так, будто плутни князя Меттерниха – это только его плутни. Ты ведь понимаешь, о чем я?
Супруга кивнула.
– Мы сами должны быть выше этого. И демонстрировать понимание между державами. Чтобы, когда восстанут венгры, у русского императора хватило благородства или чувства самосохранения, называй как хочешь, нам помочь.
– Венгры? – Молодая женщина даже села в кровати. – С чего? Они прекрасно устроены. – Ей не понравилась снисходительная улыбка на лице мужа. – В любом случае это будет крайняя неблагодарность к короне, которая столько веков защищала их от турок!
Шарль-Луи готов был высмеять ее праведный гнев, но тема казалась не из веселых и могла повести к дальнейшим разногласиям, чего перед сном он совсем не хотел.
– Скорее уж восстанут поляки, – упрямо заявила жена. – Мне искренне жаль их. Такие храбрые и такие несчастные! Но меня пугает сама мысль о бунте. Бешенстве черни. Убийствах. Не приведи Бог. Поэтому я сегодня и намекнула супруге цесаревича на поведение графини Вонсович. Она с ее сумасбродной головой…
– Ты предупредила княгиню Лович об угрозе? – поразился муж.
– Ну да. – Дарья Федоровна пожала плечами. – Но, кажется, она не
