Покушение в Варшаве - Ольга Игоревна Елисеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, Адам был согласен. Ради Жанетты цесаревич вышел из повиновения семье и пожертвовал правом на корону.
– Значит, будем действовать через нее, – бодро заключила старая княгиня. – А уже ее забота – настроить мужа против Николая.
– Бесполезно, – Адам нахмурился. – Еще никому не удавалось вывести бедняжку из полного повиновения супругу и заставить хоть что-то ему внушить. Она побаивается и трепетно любит этого урода!
– Любит? – Княгиня пожевала губами. – Так это же прекрасно, дитя мое. На нее можно влиять. Говоришь, еще никто ни разу… Так ведь еще ни разу никто не угрожал положению Константина. – Старуха хлопнула ладонью по подлокотнику кресла. – Мне надо встретиться с этой несчастной девочкой. Устрой мне визит в Бельведер.
* * *
Пожелав матери доброй ночи, князь Адам поднялся к себе в кабинет, сел за уютный письменный стол с боковыми полукруглыми стенками и похлопал по зеленому обивочному сукну конвертами, складывая их в аккуратную пачку. Сегодняшняя почта – вся из пустейших родственных эпистол, привычных жалоб на великого князя – что он-то может сделать? А вот вчера было одно послание, от министра иностранных дел лорда Абердина[55]. Его следовало перечитать.
Адам щелкнул потайным замочком и вынул распечатанный лист из-за ложной панели.
«Милостивый государь, Ваша неоценимая помощь…» Тра-та-та… «Британия всегда была и всегда останется надежной опорой своих друзей…» И так ясно… Ах вот оно: «Продолжение Россией войны на Балканах совершенно противоречит целям мирного переустройства континента на основе равновесия сил небольших, но благоустроенных государств, к которым не будет преждевременно причислить и Польшу под управлением справедливого конституционного монарха, охраняющего законность и свято блюдущего права подданных…»
Князь сдержанно улыбнулся, узнавая в описании самого себя.
«Таким монархом не может быть русский царь по причинам Вам хорошо известным. Порядки, установленные им на завоеванных землях, совершенно противоречат просвещению и законности. Его коронация в Варшаве лишь осложнит дело. В то время как отказ от нее, добровольный или вынужденный, станет не только первым шагом на пути грядущего освобождения Ваших соотечественников, но и поможет сдерживанию России от Балкан до Кавказа и Среднего Востока».
Адам улыбнулся. Знает он, на что направлены намеки лорда Абердина. Россия должна остановиться и отдать все уже завоеванное туркам, в этом поможет новый удар со стороны Персии, недаром же зарезали посла. Князь поежился, он знавал господина Грибоедова еще молодым, подающим большие надежды… В этой игре Польша – отвлекающий маневр, не более. Ради кого? Турции, Каджаров? Или самих русских? Чарторыйский был хорошим дипломатом, умел держать свою неприязнь в узде, умел здраво оценивать ситуацию. Сейчас и его соотечественники, и султан, и персы – всего лишь веревки, которыми стараются связать руки главному сопернику. Он же сам остается неизменен.
«Если удастся вызвать ссору между цесаревичем Константином, который фактически правит Вашей страной, и его братом, если последний откажется от идеи коронации, это как нельзя более поспособствует нашим видам, а в самой Польше ободрит патриотов и возродит угасшую было надежду на освобождение».
Знает он, чем можно вызвать гнев Николая и спровоцировать ссору. Этими вот жалобами! Князь Адам взял со стола пачку сегодняшних писем и, открыв нижний ящик, присовокупил их к другим, сходного содержания. Николай по природе справедлив, этого не отнимешь. Если он узнает о вопиющих нарушениях, которые творит его брат, он может не сдержаться. Оба горячи. Наговорят с три короба. Хорошо, если не подерутся.
«Если же после этого по несчастному стечению обстоятельств русский царь покинет мир…» То все подумают, будто ловушку брату подстроил Константин. И придет время справедливо негодовать. «Ваши соотечественники восстанут не как мятежники и нарушители присяги, а как верные подданные, потрясенные бесчеловечием и коварством цесаревича. А вакантный трон в самом Петербурге породит столько неурядиц в нестабильной деспотической стране, что русские надолго будут заняты внутренними распрями и не станут помышлять о делах за своими рубежами».
Вот этими словами лорд Абердин выдавал главную заботу своего кабинета. Как Адам и считал – не о Польше, Турции или Персии. Но в тот момент, когда большие игроки заняты друг другом, у малых появляется шанс. Адам зевнул. Все, о чем его просили из Лондона, он мог устроить. Но с легкими поправками. Чтобы соблюсти собственный интерес.
Глава 7. Цесаревич
Середина апреля. Варшава. Дворец Бельведер
Бельведерский дворец в Варшаве походил сразу на все загородные резиденции под Петербургом. С главного фасада – на Стрельню, где великий князь Константин провел молодые, не столь счастливые годы. Те же высокие полукруглые арки, та же шатровая крыша. На Таврический, где бабка Екатерина доживала последние годы и где второй из внуков застал ее с князем Зубовым, последним фаворитом, какой скандал! Та же распростертость по земле, низкий фундамент, классический портик и широкий двор для карет: к его высочеству на поклон езжают толпы гостей-просителей.
На Павловск – гнездо матери – английским парком с прудом и каналами. Стенами на взгорье, усыпанном то зеленой, то желтой, то красно-бурой листвой дубов и кленов. Только зимой он был отменно нехорош – белый на белом. Во внутренних комнатах тоже все было белым-бело. Любимый цвет Константина. Зачем помпезность? Здесь жить, а не спектакли разыгрывать. Для разнообразия хватит люстр темной бронзы или светло-салатового мрамора на полу, ковров «от моря до моря», т. е. от стены к стене. Таков был его стиль, и женщину цесаревич выбрал под стать – зимнюю, без красок. Но нежную-нежную…
Не было только одной очевидной параллели ни во внешнем облике дворца, ни в убранстве залов. Михайловский замок, где погиб император Павел, остался как бы за рамками такого тихого, такого семейного Бельведера. Никаких подъемных мостов, башен, рвов, ничего готического, рыцарственного и предательского одновременно. Константин хорошо помнил, как роковой мартовской ночью его приволокли в покои рыдающего брата Александра, как им распоряжались пьяные офицеры-заговорщики и как он решил, что всю их семью убьют. Ничего похожего не было и не могло быть в доме его истинного счастья! Там, где милая Жанетта безвольными с виду руками вычистила паутину из его мыслей. И заглянула кроткими, без тени упрека глазами прямо в его душу: «Хороший мой, бедный мой!»
И он думать забыл, даже повторять перестал: «Меня удавят, как папеньку!» Не удавят. Потому что у изголовья его кровати встал нежный ангел с пальмовой веткой в руках – разгонять дурные сны и лелеять добрые.
Такую женщину Константин не отдал бы никому. И она его не отдала бы, это он знал наверняка. Посапывала рядом коротким носиком, чуть улыбалась во сне. Плевать, чего хотят ее соотечественники. Плевать, чего хотят за лесами-болотами русские, вроде бы его родная кровь. Есть только они. Они двое. Как предстали когда-то перед Богом – об этом
