Покушение в Варшаве - Ольга Игоревна Елисеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Здесь, а не в залах Бельведера, где обитал цесаревич Константин, наместник и командующий войсками, билось истерзанное сердце Польши. В бело-желтых стенах будто распростертого по земле дворца. Самого барочно-порочного, самого роскошно-вычурного из всего, что могло когда-либо, кому-либо напоминать Версаль. Без его фонтанов, но с клумбами и висячими переходами над тишиной неглубоких вод.
Именно в Мокотуве графиня Анна выдавала замуж дочь Натали – нежную фиалку – за лейтенанта гвардии и адъютанта цесаревича Романа Сангушко. Молодого, богатого, пылавшего патриотизмом, но умевшего до поры до времени скрывать свои чувства под личиной холодного педантизма. Великий князь Константин ценит адъютанта именно за беззаветную преданность инструкциям, и так должно оставаться до дня, когда взрыв будет готов.
Графиня Вонсович не зря принимала у себя весь город. Даже простолюдинов. Для них были накрыты столы на нижней террасе парка – не в цветниках, а среди деревьев, чтобы плохо одетые гости не портили вид, но создавали впечатление многолюдства. Анна понимала, что разговоры о ее щедрости, любезности, роскоши будут держаться в столице еще целый год: хозяйку будут хвалить, а на ее мнение опираться. Она и ее друзья многое успеют за это время.
Так дела делаются.
Вошла Натали в подвенечном платье. Мать должна была убрать ей голову бриллиантами и прикрепить веточку флердоранжа к поясу. Парижский обычай, мигом подхваченный в Варшаве. Девушка конфузилась и готова была прыскать от смеха. Ей нравилось выходить замуж.
– Ты вся в меня, – похвалила Анна.
На самом деле Натали была робкой, как голубка, не способной ни к лукавству, ни к вероломству. Мать надеялась, что Роман Сангушко сумеет приглядеть за ней. Молодые люди выказывали столько расположения, столько заботы друг о друге, что всякий пожелал бы им много лет счастья. Никто не мог бы предположить, что всего через полтора года Роман примкнет к мятежникам[49], будет схвачен и окажется в Сибири, на руднике, в оковах… А его безутешная жена умрет в родах. Кто бы посмел обвинить счастливую за дочь Анну в том, что она сама кует молодым их страшную судьбу?
Графиня украшала невесте волосы и одновременно беседовала с двумя ясновельможными дамами – княгиней Сапега и очаровательной юной княгиней Радзивилл, недавно приехавшей в Варшаву. Только они удостоились права видеть невесту. Остальные разряженные кумушки теснились в будуаре хозяйки и на лестнице.
Под видом поздравления молодым они приехали поздравить саму Анну с ее удивительной победой в Вене. Окончив гардероб Натали, мадам Вонсович вышла к ним и полуприлегла на оттоманку с гнутой спинкой. Она допускала гостий к руке и гордо кивала головой, увенчанной золотой диадемой, – украшение, еще в юности вывезенное ею из Парижа и уже в Польше дополненное крупными бразильскими бриллиантами зеленоватого оттенка. Дома она называла диадему «подарком великого человека» – все сразу понимали какого.
– Наконец-то, – с предыханием проговорила генеральша Красиньская. – Если бы Бонапарт в свое время не предпочел эту смазливую дурочку Валевскую, мы добились бы большего… Но забудем о прошлом. Вместе с сыном великого человека вы даете нам будущее.
После нее к руке подошли Озерецкие, Четвертинские, Конопко. Да мало ли еще? За их спинами толпились Хлопицкие, Скржинецкие, Хмелевские, Хмелицкие, Любецкие, Калиновские, Влодек. Очередь растянулась от дверей будуара, через весь этаж, по ступеням до выхода в сад.
Тем временем мужья очаровательных посетительниц развлекали себя на улице перед дворцом за особым столиком с аперитивами. Господа вовсе не готовы были перейти на что-то серьезное, а за легким, сухим белым вином их языки становились острыми, как закуска с хреном. Что ни бокал, то собравшиеся сильнее честили великого князя. Он не собирал сеймов, не чтил конституцию, не соблюдал права собственных подданных. Раньше им очень неприятна была мысль, что придется вместе с русскими идти на войну – штурмовать турецкие крепости. Но стоило Константину отказаться, как офицеры впали в раздражение: мог бы отпустить войска. Ну хоть не все! Погуляли бы сабли по головам османов! Но война портит армию, и цесаревич никогда не доверит свою игрушку чужим рукам. Не просите!
– Да и баба у него какая-то квелая…
Тут бедную жену Константина княгиню Лович[50] наградили самыми нелестными прозвищами. Она не оправдала надежд польского общества. Еще хуже Валевской! Вышла замуж за властелина, но не сумела добиться от него ничего для несчастной родины. Теперь чахла в меланхолии, не в силах ни превозмочь природную кротость, ни смириться. А ее свирепый господин, хоть и лелеял ненаглядное семейное счастье, ни в чем не уступал ее неотступным просьбам за соотечественников.
Поэтому цесаревича с супругой не было на венчании – они жили в едва прикрытой конфронтации с остальным столичным обществом и принимали молодоженов с родней на следующий день в Бельведере.
Около 12-ти процессия двинулась в собор Святой Анны – единственное готическое сооружение среди прихотливого барокко. Служба прошла в торжественном, приподнятом настроении. Натали слушала орган с таким трогательным вниманием, точно высокие, уходящие к самому небу звуки лучше всяких проповедей готовили ее к роли супруги. Роман бросал на невесту чуть насмешливые взгляды, но было заметно, что и его трогает музыка.
Оба брата невесты – Август и Мориц – стояли у него за спиной. Одинаковые, поэтические выражения лиц делали их похожими друг на друга и на сестру.
«Какие у меня прекрасные дети! – думала Анна. – Как хорошо, что я сумела воспитать их преданными и чистыми!» Мориц вчера перед сном исповедовался ей. Он стыдился поступка матери в Вене. Целомудренный мальчик! Но все его надежды на будущее родины связаны с герцогом Рейхштадтским. Он умрет за него.
Как ей сладостно знакомо это чувство! Как сильно оно переполняло ее саму в юности!
После венчания гостей ожидал торжественный обед, потом бал, потом очень поздний ужин, сервированный с необыкновенным изяществом. Около 12-ти Анна почувствовала, что очень устала и хочет подняться к себе.
В это время мажордом – такие сохранились только у очень богатых семей – в роскошной золотой, едва ли не камергерской, ливрее и белых перчатках трижды ударил об пол жезлом, увенчанным по случаю свадьбы букетиком белой акации, и провозгласил имя вновь прибывшей гостьи.
– Графиня Изабелла Чарторыйская![51]
Все замерли. Старая хозяйка Пулав не выбиралась из своей резиденции десятилетиями. О ней давно все забыли. Казалось, она погребла себя под семейной рухлядью с незапамятных времен и, возможно, уже скончалась, безразличная к миру, безразличному к ней.
В зал вступила согбенная особа, вся в черном, без драгоценностей, и величественно прошествовала к месту хозяйки.
Конечно, графиня Вонсович из вежливости посылала ей приглашение. Ведь по обе стороны Вислы нет дамы знатнее! Но никто не думал, что она придет. Высунет голову из своей скорлупы. И вот теперь эта руина стояла перед Анной.
Замогильным, но ласковым голосом княгиня приветствовала молодых, пожелав им столько солнечных дней вместе, сколько они сами захотят. По знаку
