Иллюзия любви - Екатерина Савина

Нина поднялась со стула и посмотрела сверху на неподвижное, изжелта-белое лицо Васика.

– Спит, – прошептала она, и что-то очень горячее – до боли горячее – ворохнулось у нее в груди, – спит, – повторила она. – Ну, спи, спи... Я еще приду навестить тебя, Васик...

Через час она поднималась к двери собственной квартиры. При виде столпившихся на лестничной клетки жильцов у Нины неприятно екнуло сердце.

– Что еще случилось? – катнулась шальная мысль в ее голове. – Что случилось? – спросила она у собравшихся.

– Кажись, с Борькой твоим беда, – ответил ей старичок из квартиры напротив, – орет, как резаный. То замолчит, то снова заорет. Вот, вот... Кажись, опять начал... Глотка прямо луженая...

Нина охнула. Рев, рвущийся из-за закрытой двери совсем не был похож на человеческий. Скорее, он походил на стон умирающего зверя.

Стараясь унять бешено забившееся сердце, Нина все рвала и рвала из кармана застрявшие там по неизвестной причине ключи от квартиры.

Погуляв немного по городу, мы, конечно, зашли в гости к Марианне Генриховне. И я совсем не удивилась, увидев там Дашу.

– Проходите, – приветливо проговорила Марианне Генриховна, – а мы с Дарьей только вас и ждем. Дашенька принесла мне торт такой большой, что вдвоем нам с ним никак не справиться...

– Спасибо, – вежливо откликнулся Иван, – но мы со своим...

И он вытащил из-за спины громадную белую картонную коробку, в которой находился торт, только купленный нами в близлежащем кондитерском магазине.

– Неплохо, – оценила Даша, когда мы открыли свою коробку, – но у меня все равно больше.

– Больше в магазине не было, – проговорила я, просто умирая от желания сказать Марианне Генриховне что-нибудь приятное, – а то бы мы, конечно, купили.

– Это потому что мой торт по заказу делали, – объяснила Даша, – а заказчик не пришел. Так что – когда я спросила самый большой торт – мне предложили вот этот.

– Балует меня Даша, – заметила Марианна Генриховна, ласково посмотрев на мою подругу.

Даша зажмурилась по ее теплым взглядом – как будто Марианна Генриховна погладила ее по голове.

Я немного неловко рассмеялась, чувствуя что-то похожее на ревность.

– Зато, – сказала я, – наш с Иваном торт бисквитный.

– Бисквитный? – ахнула Марианна Генриховна. – Это же мой любимый!

– Я как чувствовала, – сказала я, задорно подмигнув Даше – мол, знай наших...

И едва удержалась от того, чтобы показать Даше язык.

– Давайте, я сейчас порежу торты, а вы пока, Оленька и Ваня, присаживайтесь. Чай я уже налила...

Марианна Генриховна отошла, чтобы порезать торт. Иван сунулся помогать ей.

– Что за чудесная женщина! – шепнула Даша, наклонившись ко мне. – А какие прекрасные истории она рассказывает! Мне так в этом доме нравится...

Я понимающе кивнула. Боже мой, как я ее понимала. Сейчас я прямо-таки задыхалась от любви к Марианне Генриховне – почти так же, как от любви к моему Ивану.

– Мне кажется, – шепнула мне еще Даша, – что мы сейчас как будто... как будто члены одной семьи...

Я снова кивнула. Мне почему-то не хотелось говорить. Словно – скажи я хоть слово – то теплое чувство, приятно греющее мне грудь – стало бы растрачиваться понемногу.

Мы сели пить чай и за разговорами я забыла обо всем. А потом – утром – Иван проводил меня домой, и... мы еще долго сидели, разговаривая, разговаривая...

После его ухода я позвонила на работу и сказала, что, очевидно, проболею еще неделю.

И так потекла для меня сладкая жизнь. Каждый день мы сидели у Марианны Генриховны, либо гуляли с Иваном... С Дашей я почти не общалась, у меня просто не оставалось времени – все мое время, всю меня – заняла любовь к Ивану. Мы почти не расставались с ним, а Даша, у меня создалось такое впечатление, просто поселилась в уютной кухоньке Марианны Генриховны, слушая ее рассказы и записывая в бесчисленные школьные тетради.

А для меня не было ничего, кроме Ивана. У меня и мыслей других в голове не было, кроме как о нем.

Как-то раз я случайно заглянула в свою старую записную книжку и вдруг поймала себя на том, что не узнала ни одной фамилии, из тех, что были там записаны.

То есть – я читала фамилии и имена. Они казались мне знакомыми, но не больше. Я, как ни старалась, не могла представить себе людей, которые должны были бы стоять за этими фамилиями.

Вот, например... Васик...

Кто он такой? Как я с ним познакомилась? Что он вообще за человек и почему я записала его номер телефона в свою записную книжку?

Васик какой-то...

Но тут – я помню – раздался звонок в дверь и я радостно побежала открывать, поскольку прекрасно знала, что это за мной зашел Иван.

Чтобы идти в гости к нашей милой Марианне Генриховне.

Глава 10

После смерти Бориса квартира стала совсем жуткой. Нина каждый раз, когда ей нужно было выйти из своей комнаты, ежилась в темноте от страха, что вот сейчас из-за косо свисающей портьеры возникнет неуклюжая фигура, тяжело волочащая непослушные ноги.

Да еще иногда просыпалась среди ночи от криков, хрипов и ужасных матерных проклятий – долго лежала с открытыми глазами и успокаивала себя, что все позади.

И засыпала, когда высыхал на лице холодный пот.

Человек на черной машине, безответно погудев две ночи подряд под окном Нины, больше не приезжал. У Нины не было больше необходимости каждую ночь продавать свое тело, чтобы хоть немного продлить жизнь своему мужу. У нее оставалось немного денег, отложенных на тот черный день, когда она не сможет выйти на свой еженощный заработок – на эти-то деньги Нина сейчас и жила.

Спускалась в магазин, покупала продукты. Да еще – ходила в больницу навещать Васика, который до сих пор так и не вышел из комы.

Родственников Васика Нина отыскать не смогла. Она припоминала, что когда-то Васик давал ей номер своего телефона – на всякий случай, но воспроизвести этот номер уже не могла. Необходимые Васику лекарства она покупала сама – пока на это денег хватало.

Вот и сейчас она собиралась в больницу. Накинуть плащ и надеть туфли – было делом одной минуты (ходить в своем квартире в домашнем Нина отвыкла давно – с тех пор, когда перестала считать то место, где жила домом – убежищем и приютом).

Нина вышла во двор. На лавочке у ее подъезда, как обычно, сидели две дряхлые старушки, курили «Беломор» и вяло между собой переругивались.

– Ты, Никитишна, старая манда, – говорила одна старушка другой.

– А ты, Сикуха, если опять чифирь закрысятничаешь, по рогам получишь, падла, – парировала вторая.

– А вот за падлу ответить бы надо...

Так как лекарств никаких сегодня покупать не надо было, Нина прошла мимо аптеки, которая располагалась неподалеку от ее дома и направилась прямо к станции метро.

Через пять минут она уже тряслась в подземном вагоне. Стены черного тоннеля мелькали перед ней.

– Вот так и жизнь моя, – мысленно вздохнула Нина, – все куда-то несется, огни... Скорость... А на самом деле – черная пустота, сырые стены и крысы, шмыгающие по гудящим рельсам.

Она закрыла глаза, чтобы ничего вокруг себя не видеть и вдруг ей вспомнились события одного дня... так резко отделившего ее тогдашнюю жизнь от той жизни, какой она жила сегодня.

– Кажись, с Борькой твоим беда, – сказал ей тогда один собравшихся на лестничной клетке соседей – старичок из квартиры напротив, – орет, как резаный. То замолчит, то снова заорет. Вот, вот... Кажись, опять начал... Глотка прямо луженая...

А Нина охнула. Рев, рвущийся из-за закрытой двери совсем не был похож на человеческий. Скорее, он походил на стон умирающего зверя.

Стараясь унять бешено забившееся сердце, Нина все рвала и рвала из кармана застрявшие там по неизвестной причине ключи от квартиры.

Когда ворвалась в квартиру, вопли Бориса уже стихли. Он лежал на пороге ее комнаты, свернувшись клубочком, словно неродившийся младенец. Вокруг его головы медленно растекалась грязно-желтая лужица.

А в квартиру, дверь в которую Нина забыла второпях закрыть уже, со страхом оглядываясь, входили на цыпочках истомившиеся любопытством соседи...

После врачи сказали, что Борис умер от остановки сердца. Но Нина знала, знала, что причиной смерти ее мужа была очередная доза зелья дяди Мони. Доза, оказавшаяся для Бориса последней.

И, конечно, никаких посторонних примесей в крови Бориса обнаружено не было.

Иначе и быть не могло.

От печальных воспоминаний у Нины заныло сердце и голову заволокло туманом.

«Может быть, – думала он так, как всегда думала, когда вспоминала тот страшный день, – может быть, я могла бы помочь Борису – сбегать к дяде Моне за очередной дозой, но... Если бы не поехала в больницу вместе с внезапно потерявшим сознание Васиком. Конечно, вряд ли успела бы я к дяде Моне – даже если бы с машиной скорой медицинской помощи и не поехала бы – но все-таки... Тем более, рано или поздно Бориса ждал бы точно такой же конец. И... Это я ответственна за то, что случилось с Васиком. Как мне вылечить его? Доктор говорит, что летаргия не поддается лечению и нельзя предсказать, когда придет в себя больной и придет ли он в себя вообще... Снова идти к дяде Моне? Если из-за его зелья Васик впал в летаргию, то дядя Моня – и есть тот человек, которому под силу вылечить Васика»?