Пианисты - Кетиль Бьёрнстад

— А что она играла? — вежливо спрашивает Фердинанд. Хотя знает это. Мы все знаем. Потому что об этом концерте, на котором нас не было, мы говорили тысячу раз. Однако В. Гуде охотно отвечает:

— Она играла Бузони — фортепианную транскрипцию Токкаты, адажио и фуги Баха — это была прелюдия. Потом шла соната до минор Шуберта, наименее известная, но, на мой взгляд, самая фантастическая из всего его посмертного наследия. После этого был антракт, во время которого подавали немецкие булочки с изюмом и немецкое сладкое виноградное вино, бесплатно для всех. Во втором отделении она исполнила Ludus Tonalis своего друга Пауля Хиндемита и Симфонические этюды Шумана, ни больше ни меньше. Аплодисментам не было конца. На бис она исполнила три или четыре вещи, все Грига, в качестве дружеского жеста по отношению к своей новой родине, а когда публика отказалась ее отпустить, она снова начала играть Баха. Она исполнила экспромтом все Французские сюиты! После четырех незабываемых часов счастливая публика покинула Аулу, понимая, что подобного в ее жизни уже не повторится. А Сельма погрузилась в семейную жизнь с мужем и детьми…

— На Квиксандвейен, — подхватываю я.

Все в недоумении глядят на меня.

— Я там недалеко живу, — объясняю я, тоже в недоумении. — Только на другом берегу реки.

— Ее улица называется Сандбрюнневейен, — хихикнув, говорит Ребекка.

— Где ты витаешь? — спрашивает у меня Маргрете Ирене.

Я чуть не рассказал им про ольшаник. Я крепко зажмуриваю глаза и трясу головой. Они смеются над моими гримасами.

— Я понимаю, что надо держать себя в руках, — говорю я. Но главное уже сказано. Ребекка Фрост дебютирует. Эта безумно богатая восемнадцатилетния девушка. Концерт назначен на одиннадцатое ноября.

— Осталось только дожить, — говорит Фердинанд.

Она кивает. Вздрагивает.

— Не напоминай мне об этом.

— Что ты будешь играть? — спрашивает Маргрете Ирене. Она с восхищением смотрит на Ребекку.

— Хочу поразить вас всех, — твердо говорит Ребекка. — Все считают меня богатой поверхностной дурочкой с Бюгдёя, но вы меня еще не знаете. Сначала я исполню «Могилу Куперена» Равеля, потом Бетховена, опус 109, это для тебя, Аксель. — Она показывает мне язык и продолжает: — И наконец, да будет мне это позволено, четыре баллады Шопена.

Мы ахаем. Амбициозно, конечно, но никуда не денешься. Давно прошли времена, когда можно было получить восторженную критику за полную версию «Весенних шорохов» Синдинга[6].

— Поздравляю, — говорю я.

Ребекка, словно защищаясь, поднимает обе руки.

— Поздравлять еще рано. Подождем до одиннадцатого ноября.

Я вижу бегающий взгляд В. Гуде. Он ищет глазами официанта. Наконец он видит его.

— Официант! Шампанского! Да-да, игристой водички для моих детей! Мы должны это отметить! За молодежь, за будущее, за отвагу! За все еще не совершенное!

В. Гуде уже ушел. Пожав каждому руку и обняв каждого на прощание, он уверил нас, что он наш друг на всю жизнь, что нам надо только прийти к нему, и он организует концерты, которые нам необходимы. А мы пили шампанское. Праздник еще не кончен. Мы все направляемся в квартиру Маргрете Ирене возле стадиона Бишлет. Маргрете Ирене настаивает, чтобы мы не расходились по своим углам после такого замечательного ланча. В. Гуде подтолкнул нас своими бутербродами с креветками и шампанским.

— Я тоже хочу дебютировать! — говорит Маргрете Ирене. — В. Гуде вселил в меня уверенность. Подумать только, иметь того же импресарио, что и Рубинштейн!

— Ерунда, — бурчит Фердинанд. — Он импресарио Рубинштейна только в Норвегии.

— Типично для тебя, Фердинанд, — говорит Маргрете Ирене. — Ты-то и через пятнадцать лет еще не дебютируешь со своим Рифлингом. Ха-ха!

Фердинанд не поддерживает ее шутки:

— Рифлинг знает, о чем говорит. А В. Гуде нужны только деньги.

— Несправедливое высказывание, но мы это еще обсудим. — Маргрете Ирене крепко держит меня за руку. Мы идем по Пилестредет.

— Надо запомнить этот день. Сегодня мы создадим Союз молодых пианистов!

— Вместе в будущее! — смеется Ребекка.

— Согласие и верность[7] до первой ошибки! — дурачится Фердинанд.

— Это все ты виновата, — говорю я Ребекке. — Ты столкнула нас всех лбами. Если мы не дебютируем до девятнадцати, нам придется жить на социальное пособие.

Она отрицательно мотает головой.

— В. Гуде — умный человек. Он понимает, что мы вот-вот станем взрослыми, что нам предстоит решать трудные задачи. Я за многое благодарна фру Люнге. Она щедрая. Сама она любит только цветы и картины. После концерта я устрою дома на Бюгдёе грандиозный праздник. Все будет очень шикарно!

Я с трудом освобождаюсь от цепкой хватки Маргрете Ирене и с восхищением смотрю на Ребекку. Она сделала важный шаг. Я вижу, что это принесло ей облегчение. Но мысль о том, через что ей придется пройти в ближайшее время, вызывает у меня тошноту. Равель, Бетховен, Шопен. Почему я даже не подумал ни о чем в этом направлении? Почему еще целый год у меня не будет ничего, кроме ежедневной рутины — бесконечных прогулок мимо вилл, сидения в ольшанике, занятий за роялем, сред с Сюннестведтом с его запахом изо рта и благожелательными банальностями? Я чувствую, что презираю его и жду, когда же он скажет: «Ну, мой друг, я себя исчерпал. Пора тебе найти себе другого педагога». Но он молчит. Он слушает, как я играю, сидя в своей скрюченной позе. Не предлагает мне дебютировать. Не советует выступить на концерте «Новые таланты». Он хочет быть только моим педагогом. И, пребывая в легком настроении после шампанского и мужества Ребекки, я думаю, что Сюннестведту не хватает твердости. Если бы он мог, он бы навсегда остался моим педагогом. А я никогда бы не дебютировал. Да, думаю я, Сюннестведт — это тупик. Мне хочется бросить его. Но к кому мне тогда обратиться?

К Сельме Люнге?

Ребекка замечает, что я о чем-то задумался.

— Сегодня запрещается думать о неприятном, говорит она. — Сегодня мы чествуем друг друга. Чествуем В. Гуде и его щедрость. Чествуем Союз молодых пианистов!

Мы у Флуедов. У старшего инженера и его малопонятной семьи — неприметной жены с добрым всепонимающим лицом. Сына, которого я никогда не видел, он, как нам известно, занимается современными танцами. Мы сидим в гостиной, где стоят динамики. Bowers & Wilkins. Слушаем Бетховена и другие пластинки. Родителей Маргрете Ирене, к счастью, мы почти не видим. Они оборудовали себе спальню и отдельную гостиную с телевизором в той части квартиры, где находится помещение для прислуги. Сын обычно живет у друга в Манглерюде. Мы, молодежь, предоставлены самим себе. Мы отмечаем событие красным вином, предложенным нам Маргрете Ирене. Надо отпраздновать будущий дебют Ребекки. Она сидит здесь, среди нас, всегда такая властная и в то же время простая. Всегда готовая нас поддержать, она сама уже сделала первый шаг. Между нами нет зависти и недоброжелательства. Несмотря ни на что, мы любим друг друга. И желаем друг другу успеха. Мы говорим о будущем, нашем неясном будущем, о ждущей нас желтой сцене, черном рояле, критиках, публике. И все это ради музыки.

— Вы должны последовать моему примеру, — убеждает нас Ребекка. — Иначе мне будет трудно радоваться своему дебюту. Мы должны им показать!

— А мне даже негде заниматься, — говорю я.

Я рассказываю им о наших двух студентах, о христианине Скааре, который бегает на лыжах зимой и занимается спортивным ориентированием летом, и о мыслителе из Тотена — Бендиксене, от которого разит потом.

— Я понимаю, что для них их жизненная задача важнее твоей, — кивает Ребекка.

Тут просыпается Фердинанд.

— Опасно так творить, Ребекка! Мы же ничего о них не знаем, мы не знаем даже о своей собственной задаче в этом мире.

— Задача Акселя важнее! — Ребекка поднимает руку. — Давайте выпьем за Акселя!

Я громко протестую, но они пьют за меня. Потом мы по очереди пьем за каждого из нас. И слушаем сонату Шуберта до минор в исполнении Гизекинга.

— Я сыграю ее лучше, — говорит нам Ребекка.

Уже поздно. Мы собираемся уходить, но Маргрете Ирене просит меня остаться.

— Задержись, пожалуйста, — шепчет она мне на ухо. — Поедешь через два трамвая. Я не прошу о многом. У меня составлен твой гороскоп.

Я смотрю на нее. Охмелев от красного вина, она очень похорошела. По лицу у нее пробегает тень. Что-то серьезное, молящее, что заставляет меня заколебаться.

— Значит, решено, — говорит она. — Ты не пожалеешь.

Все уходят. Отныне мы связаны друг с другом. Союз молодых пианистов. Мы договорились регулярно встречаться, откровенно делиться друг с другом своими радостями, планами, огорчениями. Я обнимаю Ребекку в прихожей. Она вдруг обеими руками обхватывает мою голову: