Еще не вечер - Алекс Норк

Он нормально всё видит, но плохо еще понимает — что видит.

Подросток, отвечая, показывает рукой: «Вон там ресторан».

После обеденного перерыва прокурор включился в дела, которые следовало в ближайшее время представлять на судебное производство.

Отработав, очень плотно, уже с двумя сотрудниками и пригласив третьего, он сразу не «въехал», отвечая по телефону Владимиру… тот сказал: сначала пойдет на осмотр квартиры, где проживал китаец, и только потом встретится с дьяконом, который будет сперва на отпевании и похоронах… наконец понял — это к тому, что информация поступит попозже вечером.

И только стал слушать доклад сотрудника, отвлек новый звонок — уже не прямой служебный, а через Надежду.

— Сестра покойного священника очень просит выделить ей всего минуту. Соединить?

— Конечно.

Женщина, поздоровавшись, стала извиняться за беспокойство, которое, наверное, причиняет зря прокурору — тот попытался свернуть это вступление, но все равно пришлось выслушать до конца. Суть оказалась короче: она, назад полчаса, нашла некую квитанцию и хочет ее показать, однако сейчас ей на отпевание и похороны…

— Вы сразу позвоните, и я к вам подъеду.

От непоправимой ошибки отделял один шаг. Траурный день затуманил мысли, оставил в стороне осторожность — она все же смогла прокричать, удержала у черты, за которой начинался провал.

Камеры наблюдения.

Конечно же, камеры покажут его — чужака — в дорогом костюме с букетом больших красных роз, который сейчас собирался купить, проследят от входа в собор, и не исключено — к нему подойдут сразу на выходе.

Да, ошибки удалось избежать.

Но не горя, бросившего вдруг куда-то за край.

Отняли… сколько же здесь у него отняли, и последнее расставание тоже отняли!

А с утра была Нина.

Не в памяти.

Тут: за спиной, в другой комнате, рядом.

Рядом шли по улице, он говорил ей, что делает все как должно, что волнуется немного, перед проводом в путь туда к ней…

Теперь снова один.

Как тогда.

И тогда они были близко совсем, тоже рядом.

И уже навсегда друг без друга.

Страшное ощущение: что всё здесь, а значит — как-то еще можно поправить… и что ничего уже нет — явь, которая ужасней любого кошмара, не имеющая права приходить к человеку.

Где-то тут, тоже недалеко от собора, он сидел, пил, не хмелел, губы шептали — Нина, Нина…

Пил, не хмелел, чувства теряли силы…

И от этого не сошел с ума.

Официанту очень понравился новый посетитель — культурным видом, одеждой хорошего вкуса и лицом — умным и волевым.

Клиент заказал рюмку бренди и бутылку «Бордо».

Но по поводу закусок коротко произнес: «Потом».

Владимир ушел с работы на два часа раньше, чтобы переодеться, спокойно чаю попить и двинуться потом на встречу с хозяином «китайской» квартиры.

Центр тяжести сегодня вообще приходился на вечер — особенная нагрузка ложилась, конечно же, на милицию. При мысли о ночной операции Владимир начинал даже чуть волноваться — очень хотелось представить себя ее участником, и оттого еще, что преступление, непонятное и неудобное для следственных действий, может быть просто и в один раз раскрыто — хороший был бы финал!

…

Через час с небольшим он снова шел по теплым, дождавшимся лета улицам, шел уже не в казенной форме с погонами, которая, впрочем, ему очень нравилась, а в легком спортивном костюмчике, белых удобных кроссовках. Хоть день уступал место вечеру, явившаяся в город жара словно подчеркивая свою неслучайность, не уступила ни градуса, однако солнце теперь не било в глаза, не подпекало на открытых пространствах — жара перестала быть атакующей и тихо повисла в улицах, переулках, приглашая всех к дружескому покою.

Владимир складывал путь по переулкам, которые хорошо знал и любил, — именно эту часть старого города, тесноватую для современных застроек, сильно ими не тронутую. Тут оставалось много еще и от средней руки купеческих домов, и от жилья разночинного люда, тут можно было касаться истории многих очень человеческих жизней, не только далекого прошлого — а и близкого, и современников… тут были все вместе и чувствовали так друг друга; чувства множились, существовали в огромном многообразии, — для него, выросшего и жившего в стандартной многоэтажке, здесь по-другому шло время — здесь оно шло, но никуда не уходило.

Сигнал мобильного телефона сообщил про поступившую эсэмэску — «историческое время» сменилось сиюминутным.

Владимир приостановился, сообщение от обслуживающей компании… он вчера просил уточнить, что именно с аппаратом клиента, теперь ему написали: «вне зоны достижимости сигнала».

— Интересно, — он произнес вслух, и стал думать: что может такое в данной ситуации значить.

Стрелки часов передвинулись заметно за шесть.

Виктор, закончив с последним делом, получил от Надежды стакан чаю и отпустил ее домой.

У текущей, незначительной по каждому отдельному результату работы, есть одно преимущество, когда сделаешь ее много сразу, маленькие гирьки складываются в большой общий вес, отчего является ощущение собственной значительности и вообще смысла жизни.

Утешает такое.

Особенно на фоне случившегося или ожидаемого поражения. А Виктора среди дня опять стали дергать мысли о нестыковках, несуразностях каких-то в поведении преступников. Угнетать начинало отсутствие под ногами опоры: мало хорошего, если не знаешь, как узел распутать, но хуже гораздо, когда, по сути, узла нет в наличии.

Сработал городской звонок, который, уходя, Надежда перевела в его кабинет, прокурор поднял трубку и услышал голос Игоря Петровича.

Тот вяло сообщил, что новостей пока нет — это значило, наблюдение в храме и на похоронах ничего не дало.

И спросил, как работа у Виктора.

— Четыре дела утвердил для судебного производства.

— О, молодец! А какие дела?

Виктор рассказал.

Потом выпил чай и включил Интернет, чтобы пробежаться по новостям.

А минут через десять снова зазвонил «городской».

Заговорила вернувшаяся с похорон сестра покойного священника.

— Выезжаю, — не дослушивая, сообщил прокурор.

Время — безотчетное, летящее неощутимо — останавливается вдруг и не понимает, куда направляло свой бег — слабость хочет бессмысленно продолжать, сила рвется нарушить. Слабость говорит сейчас тихим голосом: «ты ничего не изменишь», воля громко требует: «иначе не изменится ничего!». С ним сейчас воля; неважно, что дело для нее крошечное, несоизмеримое с тем-тогда… Он просил Глеба, не просил — умолял: «Две пули в кровавого паука, и все развалится, разбежится, исчезнет, как исчезла опричнина после смерти мерзавца Грозного. У них с маршалом скоро личная встреча — две пули в кровавого паука!» Говорил, умолял, в ответ голова кивала согласие, но взгляд, когда он ловил взгляд — там была пустота… Почему?! Ведь видно — черная кровь совсем уже подступает: «Убеди маршала — он уцелеет, а даже если и нет, что жизнь одна по сравнению с жизнями миллионов спасенных».