Город без надежды (СИ) - Дементьева Марина

За всё время не поднимала взгляда - это было бы слишком для меня, достаточно ощущений, присутствия. Подбородок, опущенный на макушку, ладонь, забытая между лопаток. С ним я не только научилась смеяться, но и вновь обрела способность плакать. Словно была мертва и ожила. Или очнулась из глубокого забытья, сна, сравнимого со смертью. С ним мои атрофированные чувства развились, обострились. С ним, а вовсе не с Красавчиком, во мне, глупом, жадном до ласки ребёнке, открыла глаза ещё несмелая девушка и удивлялась миру, ставшему неузнаваемым в её преобразовавшемся восприятии. Когда смолк отзвук последнего слова, я была восхитительно пустой - тронь, и зазвеню, как бокал, который выпили весь, до капли.

За окнами разливался настоящий рассвет, золотисто-лиловый, почти не заволоченный смогом. Опомнившись, встрепенулась, и объятия вокруг меня, наконец, разжимаются.

- Извини, - шепчу, отодвигаясь. Поспешно утираюсь ладонями.

- За что, Виллоу? - приглушённо спрашивает Майк.

- Я тебе всю футболку промочила...

Он почти беззвучно смеётся. Матрас подо мной упруго распрямляется, когда Майк встаёт.

Нахохлившись, сижу, зарывшись в одеяло. Неожиданно становится холодно. Стоя ко мне спиной, Майк стягивает футболку.

- Вот как, - не могу удержаться от замечания. - Выходит, не одна я вижу тебя с мечом и крыльями.

На спине у него набит обширный рисунок татуировки. Раскинутые чёрные крылья, которые с равной вероятностью могли принадлежать ангелу и ворону. Прорастают из лопаток, к плечам, концами маховых перьев касаются рук и шеи. От движений кажется, что татуировка тоже движется, крылья ловят несуществующий ветер.

- Проиграл спор давней подруге, - нехотя сознаётся Майк, надевая ещё не залитую моими слезами рубашку.

Мы сидим на террасе, держа в руках кружки с дымящимся кофе. Спать уже поздно, да и едва ли нам бы это удалось. На моих плечах топорщится лётная куртка, от неё пахнет кожей и дымом. Сама себе кажусь счастливой, улыбаюсь, как глупая девчонка, которой, собственно и была.

На террасе задержалась частичка ночи, только дальний край её, там, где взлётная площадка, наискосок прочерчивает всё более яркий, красноватый свет.

Думаю о дядюшке Адаме, о его прощальных словах, что не восприняла тогда всерьёз... да что там, сочла старческой блажью. Сейчас мне до боли стыдно за те свои мысли. Кажется, что дядюшка Адам и со смертью не оставил меня, несмотря на моё неверие. Кажется, что его душа, вспорхнув в облаке пепла, коснулась тогда ещё ненавидимого мною Майка, вдохнула в него крупицу доброты ко мне.

- А знаешь, - признаюсь на волне всё той же головокружительной откровенности, - ведь мне тебя напророчили. - Майк необидно усмехается. - Не веришь?

- Это ты у нас волшебница.

- Волшебница... - грустно смеюсь. - Немного толку от моего "волшебства"... - Осмелев, касаюсь его плеча. - Спасибо тебе за всё... Но почему... почему ты так добр ко мне?

Он сидит молча, подтянув под себя одну ногу и опустив сплетённые в замок кисти на колено другой. Отставленная кружка с недопитым кофе уже не парит. Щёлкает колёсико зажигалки, дрожащий огненный язычок высвечивает чуть опущенный уголок сжатых губ и рубцы ожогов. Теперь меня поражает собственная реакция на его внешность при нашей первой встрече. Сейчас могу думать только о том, какой боли стоило появление этих отметин.

- Я знал одну женщину, - говорит он спустя некоторое время, за которое успеваю решить, что уже не услышу ответа. - Ей причинили ужасную боль. А я не сумел ей ничем помочь, хотя был должен. - В сигаретной дымке извивается что-то тёмное, горьким ручейком втекает в мой хрупкий мирок. Майк ставит на колено локоть руки с тлеющей сигаретой. Добавляет без выражения. - Вы с ней чем-то похожи.

- Эта женщина... та, которой ты проспорил татуировку?

- Нет, - легко, словно очнувшись, усмехается Майк и стряхивает пепел. - По части причинения боли она сама профи.

Не зная, что на это ответить, могу только кивнуть. По меньшей мере, теперь известен ответ, и мотивация, которую можно счесть достаточно убедительной. Откровенность - ценный дар.

Для него я - искупление. Второй шанс. Не могу сказать, что знание это из тех, что делает счастливым. Но и я сама такова, что принимаю добро с благодарностью. Я умею довольствоваться тем хорошим, что дарит судьба. А это - хорошее. Смею ли мечтать о лучшем? Разве только мечтать.

- Откровенность за откровенность, - предлагаю с несвойственной мне смелостью.

- Это игра такая? - смеётся Майк, но, кажется, заинтригован.

Кому игра, а кому...

Меня словно сам чёрт в бок подпихивал. Закусив нижнюю губу, осторожно подняла руку и провела кончиками пальцев по его лицу. На мгновение показалось, что Майк отшатнётся. Но он не пошевелился и руку не убрал, только наблюдал за мной с тем же внимательным спокойствием, что и всегда. Какую бы игру я ни затеяла, на самом деле вёл всегда он.

- Не надоело?.. - вместо голоса получается шёпот, и губы пересыхают от нечаянной дерзости. Кожа местами неровная, бугристая от шрамов. Разумеется, шрамы никуда не исчезли. Я просто перестала замечать их. Порой и вовсе не видела, когда что-то иное в нём - скорее внутреннее, чем внешнее - обращало на себя внимание. Под чуткими подушечками - шероховатость маски... наткнулась на край, поддела ногтём... тонкой кожи на запястье касается ровное, ни на миг не сбившееся дыхание. Вопросительно заглядываю в строгие серые глаза напротив: позволишь?

- Не испугаешься? - всё же усмешка получается принуждённой.

Отчаянно трясу головой. Не испугаюсь. Не имею права. Я всегда обладала живым воображением и успела "просмотреть" целую галерею лиц. Ад изобиловал увечьями и мутациями, поэтому я сомневалась, что увиденное меня поразит. Хотя ужасно нервничала и уговаривала себя: только не показывай вида, Виллоу. И, ради всего святого, не вскрикни, не охни, не отшатнись... Когда любишь, то всецело, без поправок и ограничений.

Я ошиблась. Переоценила своё умение контролировать себя. Да и самовнушение оказалось недостаточным. Я и вскрикнула, и отшатнулась, и ладони ко рту прижала. И причиной тому был не ужас, не отвращение, даже не сострадание. А та эмоция, которую совсем не ожидала испытать.

Изумление.

- Но... зачем?..

Логика, здравый смысл подсказывали иное, готовили к определённой реакции... я обманулась. Прятать под маской гораздо худшее уродство, чем то, что выставлено на обозрение, - это естественно, этого и следовало ожидать. Но скрывать нормальное человеческое лицо, выпячивая напоказ шрамы, - в чём здесь смысл?

Майк взъерошил ладонью и без того растрепавшиеся волосы, откинул со лба вьющиеся пряди, не разрывая взгляда. Угол чётко очерченных губ едва заметно подрагивал, точно он не мог определиться, улыбнуться ему или сохранять серьёзность. Я с жадностью изучала его лицо, надеясь, что сама при этом выгляжу не совсем уж откровенно комично.

Я так растерялась, что даже не понимала, можно ли счесть его красивым... если не принимать во внимание никуда не девшиеся ожоги на щеке и подбородке. В его лице не было эталонной правильности черт, отличавшей Красавчика... привлекательная обёртка, которая вскоре перестаёт иметь значение; обманка, сквозь которую проступает внутреннее уродство.

Это было резкое, выразительное лицо из тех, что обращают внимание в толпе: высокие скулы и тени щёк под ними, тонкий нос, которому давний перелом обеспечил хищную горбинку, чересчур светлые, цвета ртути, глаза, глубоко посаженные, с опущенными уголками, что придавало их взгляду какую-то грустную ироничность. Странно, но я не могла дать ему адекватную оценку, от потрясения ли, что мои ожидания так странно не оправдались, от растерянности, что впервые вижу того, с кем прожила бок о бок несколько недель, или от того, что привычные мерки привлекательности имеют ничтожно мало значения в отношении человека, в которого уже умудрилась влюбиться буквально вслепую... Красивым или нет - его лицо уже не вытравить было из моей памяти, даже единожды увиденное.