Город без надежды (СИ) - Дементьева Марина

- Чур не отворачиваться! - хихикает кто-то.

Беззвучно рыдаю.

- Ну что ты, маленькая. Не плачь. Всё будет хорошо, - воркует Водяной, наваливаясь сзади.

Вою, вгрызаясь зубами в запылённый брезент. Боль, ужас, вина, отвращение, унижение - ледяные и огненные демоны, которые слетаются, чтобы сожрать меня изнутри.

К моменту, когда он отпускает меня, уже не могу ничего чувствовать, только сотрясаюсь под толчками, как пустая кукла. Уже ничего не держит, и ватные ноги мягко подгибаются. Насильник ругается надо мной, вынимает платок.

- Всё кровищей залила...

Говорит что-то ещё, пинает мыском туфли. Я не реагирую.

Кто-то достаёт из ящиков с инструментами моток цепей. Звенья грохочут, и я сонно вскидываюсь.

- ...прокатите по городу, - даёт указания Водяной. В уши словно налита вода. - ...что будет с теми, кто берёт моё. Если не сдохнет, прибьёте к стене.

Дэнни безразлично смотрит сквозь него и не двигается, когда его обматывают витками пристёгнутых к бамперу цепей. И тогда искра сознания в последний раз зажигается во мне, и я кричу, кричу так, что связки должны порваться.

Жуткий крик мечется в пространстве полупустой комнаты, бесконечно тянущийся, на одной ноте, взятой где-то за пределами человеческого, так, что даже звукоизоляция не способна справиться с этим воплем, разрывающим скрытые панели обшивки и мои собственные барабанные перепонки. Бьюсь, пинаюсь, молочу руками, словно наконец обрела власть над телом, а тот страшный, из сна, вновь делает это со мной...

Беспорядочные удары попадают по живому, твёрдому; извиваюсь, борюсь из последних сил. Крик иссякает, хриплю сорванным горлом. В сознание проникает, ещё без слов, ровный, терпеливо повторяющий что-то голос.

Мои руки скрещены, прижаты к груди, без боли, но надёжно, не вырваться. Запрокинув голову, кричу, но уже немо. Сучу ногами, взбивая покрывало. Натянутая до предела, до агонии, струна души медленно расслабляется, словно кто-то бережно подкручивает её, уже готовую оборваться. Откликом на ту чудовищную внутреннюю вибрацию мелко подрагивает тело.

С глаз спадает пелена. Белизну и серебро ночи сменила предутренняя блёклая серость. Майк сидит на постели, низко склонившись ко мне, напряжённо вглядываясь в моё лицо. Увидев, что я его узнала, он отстраняется, отпуская, но, вместо того, чтобы уйти, берёт на руки и усаживает к себе на колени, прямо в одеяле, как маленькую. Моя голова прижата к его плечу. Отчётливо ощущаю, как под тонкой футболкой двигаются рёбра.

- Майк... - зову растерянно, всё ещё ничего не понимая. - Майк...

При этом имени он едва заметно кривится, но отвечает тем же спокойный голосом, каким уверенные в себе взрослые разговаривают с плачущими детьми. И я понимаю, что действительно плачу.

- Да, Виллоу?

Он усаживается удобней, прислонившись к изголовью кровати, тому самому, к которому однажды, совсем недавно, приковал меня наручниками. Не слишком-то удобней, - думается внезапно, вон какие острые загогулины, врезаются в спину. Зато мне удобно и уютно, как, наверное, никогда в жизни; близко стучащий метроном сердца, левая рука поглаживает мои мелко дрожащие ноги сквозь одеяло. Зажмуриваюсь, утыкаюсь в него мокрым лицом. Десять кошмаров подряд стоили этих минут.

Набраться наглости и спросить Майка о его младшей сестре? Иначе почему он...

Какая же ты, Виллоу... да-да, то самое.

- Сны - это, ну, знаешь, такая странная штука, когда видишь то, чего не было. Или то, что давно прошло. - Его ровно звучащий хрипловатый голос сглаживает что-то очень глубоко внутри, пока ладонь проводит по спутанным волосам.

Майк пытается приподнять мою голову, но я только ниже склоняю лицо, утыкаюсь ему в ключицы, и он не настаивает. Не хочу смотреть ему в глаза сейчас, когда от моей защиты не осталось ничего, он внимательный, он всё поймёт. А я не готова увидеть его реакцию на моё невольное признание, не теперь.

- Что тебе снилось, расскажешь?

Образы невероятно яркого, как не бывало с детства, сна вновь захлёстывают, но теперь, когда есть надёжная опора рук и плеч, я могу выстоять.

Сон, начавшийся тревожно и волнующе, завершился худшим кошмаром, который я могла... да, пожалуй, и не могла, вообразить. И даже начало... логичней, если бы мне приснился Майк, а не тот незнакомый мужчина... Дэнни. Дэнни Каллахан. Чувство потери и гнева так велико, словно бы он был реальным человеком, а не вымыслом, человеком, чья утрата ударила так же больно, как смерть Адама и Паука... и чья гибель была многократно ужасней.

Сон, словно наяву пережитое, едва пережитое, вновь наводняет сознание. Пытаюсь сдержаться, но почти тотчас вновь начинаю плакать, и рассказ выходит таким сбивчивым, что сама себя едва понимаю. Поэтому неудивительно, что из моих сдавленных всхлипов Майк выяснил для себя одно.

Сомкнувшееся вокруг кольцо рук каменеет.

- Кто? - прошептал он. - Кто?!

Теперь уже до меня не сразу доходит суть вопроса. Наконец, вспоминаю Хиляка, но причинённое мне зло проходит пунктиром, это зло заслонено многократно превосходящим, необратимым - гибелью Верити. Качаю головой, пытаясь объяснить, что мой кошмар - не воспоминание о насилии.

Майк тихо выдыхает сквозь зубы, и мне становится стыдно. В самом деле, как неловко... сейчас обругает за то, что не даю выспаться, да к тому же морочу голову своими страшными снами, никогда не бывшими в действительности. Но почему-то не спешит ругаться, и рук не разнимает. А мне так хорошо, что даже страшно. Пригрелась, как кошка... очнись уже, Виллоу.

А может, не стоит? Может, как раз это и нужно в жизни, где нет никакой определённости, - позволить себе ни о чём не думать в минуту нежданного счастья? Представить, что так и должно быть. Что так будет всегда.

- Наверное, голова ещё не в порядке, - не поднимая взгляд, говорю виновато. - Со мною в детстве случалось что-то похожее... если много думала о ком-то... видела как бы сны, но не совсем. Что-то о том человеке, что-то очень... личное. Верити... - судорожно вздыхаю, чтобы выговорить это имя. - Верити называла это подглядыванием. Такой пустяк...

- Мелочь, конечно, - со странным выражением соглашается Майк. - Такое каждый сможет. Да ты полна сюрпризов, как коробка конфет, Виллоу. - И неожиданно приказывает, потому что это звучит именно как приказ: - А теперь рассказывай.

- Что?.. - испуганно шепчу.

- Однажды ты сказала, что мне всё о тебе известно. Так вот, ничерта я о тебе не знаю. Поэтому - давай, я слушаю.

Неловко ёрзаю на его коленях. Уточняю шёпотом:

- Что рассказывать? Всё?

Майк демонстративно смотрит на светящиеся стрелки наручных часов.

- Всё, что сочтёшь нужным. Я никуда не спешу.

Я несколько раз пытаюсь начать, но итогом моих усилий остаётся тишина. Было нелегко сломать печать молчания. Когда, наконец, заговорила, голос был чужой.

Снять покровы, отомкнуть замки, провести, высоко держа зажжённый факел, по самым тёмным закоулкам души... это непросто. Откровенность требует смелости, подчас большей, чем поступок. Все мы скрытны, у каждого свой внутренний барьер. В этом мире, где всё расчерчено по линеечке, размерено с рулеткой, где каждый занимает свою нишу, что остаётся неприкосновенно? Мир внутри. Делиться ещё и им? Впустить в себя кого-то - с грубыми руками, цепким взглядом, в грязных ботинках? Предстать перед кем-то не просто голым, - со снятой кожей, вскрытой грудной клеткой?

Меньше месяца назад я и помыслить не могла, что вновь сумею настолько довериться. Ощутить близость... какой не было даже с Верити.

Странное то было чувство. Раздвоенность. Невесомость. Уязвимость. Такая, что в иной миг, в ином состоянии не допустил бы инстинкт самосохранения. И при этом - одновременно, слитно - защищённость. Эйфория - оттого, что, пусть на краткий срок, отступило абсолютное одиночество.

В конце концов, поймала себя на том, что рассказываю не потому, что он так хотел, а потому что сама этого хочу.