Томские трущобы - Валентин Курицын

Как ни пьян был Кочеров, но, зная решительный характер Кати, побоялся пойти ей наперекор.

Он остановил расходившихся товарищей.

— Брось, Гриша! Не стоит… Насильно мил не будешь! — с горечью вырвалось у него.

— А што он больно задается, — не унимался Полубаринов, в голове которого шумели и хмель, и злоба. — Небось — видали мы ихнего брата! В лучшем виде накостылять можем!

— Брось, — угрюмо повторил Кочеров, дрожащий от волнения рукой наливая себе стакан коньяка. — Если нам здесь не рады, так в другое место пойдем. Авось город не клином сошелся.

В душе у него закипело чувство острой обиды от такого явного предпочтения, оказанного Катей другому; вместе с тем Иван Семенович не мог не сознаться, что грубой силой здесь взять ничего нельзя. Приходилось подчиняться обстоятельствам.

Видя, что конфликт разрешился мирным путем, в зале появились Бронися и Соня.

— Плюньте на это дело! — весело махнула рукой Соня, подсаживаясь к Полубаринову. — Угощайте лучше нас и сами кушайте! Что вижу зря стоять.

— Это Катерина, такая есть, горда! — шепотом заметила Бронися, косясь на дверь, за которой скрылась Катя, сопровождаемая Пройди-светом.

— Што он за человек такой — из каких, — поинтересовался Полубаринов, тоже успокоившийся и опять усевшийся за стол.

Девицы переглянулись: говорить про Александра правду они побоялись, и поэтому Соня деланно пренебрежительным тоном заметила:

— А шут его знает! Катькин любовник! Из приказчиков, кажется…

— А силенку парень действительно имеет, — покачал головой Полубаринов, припоминая сжатый двугривенный.

— Хотя, конечно, мы бы его в три момента выставили и пикнуть бы не дали! — хлопнул Полубаринов тяжелой пятерней Соню. Та сжалась и заойкала.

— Ну и ладошка у вас! Нечего сказать, мяконькая. Точно пудовой гирей отвесил; даже плечо занемело… у, противный… — и Соня кокетливо погрозила пальчиком.

— Яд, девка! — подмигнул ей Полубаринов, берясь за бутылку.

— Пей, братья, пей в мою голову! — вдруг вырвалось у Кочерова внезапным окриком.

Он поднялся на ноги и обвел мутным воспаленным взглядом сидящих за столом. Его лицо было пасмурно и грустно. Мокрые пряди волос бессильно прилипали к побледневшему лбу.

— Пей, пока пьется, все позабудь! — подхватила Соня, наполняя рюмку.

— Будем теперь пить три дня и три ночи! — решительно заявил Кочеров, покачиваясь всем корпусом и балансируя рукой.

— Потому — тоска… эх! Пить будем — гулять будем! — запел Полубаринов, вставая с места и выделывая ногами замысловатые кренделя.

— Пейте, все пейте! Тихон, душа ты моя, Тихон, пей! Эх… чтобы было вам чем добром помянуть Ваньку Кочерова!

— За угощенье много довольны! — пробурчал Тишка, добросовестно опоражнивая свой стакан.

— Миленький, Тиша! Возьми еще парочку рябиновой, — тянулась к Полубаринову раскрасневшаяся и несколько растрепанная Соня.

— Действуй! Выставляй! Ванька, затягивай хоровую. Ну — «во лузях»!

Кутеж принимал размеры серьезные. В душной атмосфере зала еле мигала догоревшая лампа, а в окнах уже начинал белеть слабый рассвет… Ночь была на исходе. Федя давно уже прикорнул на диване и спал требовательным сном подростка, одурманенного алкоголем.

В спальне Кати стоял приятный розовый полусвет от поднятого фонарика.

Александр сидел в кресле и тянул коньяк с сельтерской. Катя в одной ночной сорочке, с распущенными золотистыми прядями волос, приютилась рядом с ним на ручке кресла и медленно, любовно гладила своей выхоленной рукой упругие твердые плечи любовника.

— Какой ты у меня сильный, Саша! — восхищенно шептала она, любуясь мускулами парня. — Сильный и храбрый, за что я и люблю тебя!

Пройди-свет снисходительно улыбнулся и отпил глоток из стакана.

— Хвали, хвали, девка… Не ты первая, не ты последняя меня хвалишь!

— Знаешь что, Саша, — ласково обвила его шею девушка, — есть у тебя в глазах что-то особенное: страшное и заманчивое. Когда смотришь ты на меня и улыбаешься, вся душа навстречу тебе рвется, а если задумаешься или рассердишься как сейчас в зале, нехорошими у тебя глаза делаются… Точно ты смотришь на человека и не видишь его перед собой и не существует для тебя человека совсем… Так, вероятно смотрят закоренелые убийцы на своих жертв…

— Замолола, сорока! — грубо оборвал ее Сашка, поднимаясь с кресла. — Пусти. Домой я пойду. Здесь спать не буду!

— Саша! — умоляюще взглянула на него девушка. — Что ты рассердился?

— Ну оставь, что ты меня не знаешь, что ли! — досадно поморщился Александр, выходя из комнаты. — На вот отдашь за коньяк, — бросил он Кате смятую ассигнацию.

Проходя через опустевшую теперь залу, Александр на миг остановился перед столиком, за которым сидя, спал Кочеров.

Я нажил для себя в этом человеке непримиримого врага, — подумал он, посмотрев на бледное, опухшее лицо спящего.

12. Приговор приводится в исполнение

Возвратимся теперь к Сеньке Козырю и Фильке, оставленных нами в то время, когда они поздней ночью пришли в квартиру Козыря. Этот поздний приход возбудил некоторое подозрение в осторожном Шумкове. Он, как человек бывалый и знакомый с нравами преступного мира, не мог не опасаться мести со стороны тех, чью опасную тайну он держал в руках.

Формально, от имени шайки, Сенька Козырь обещал ему платить известную сумму. Задержка в плате происходила, по объяснению Козыря, потому, что деньги еще не были «раздуванены». Шумков согласился подождать некоторое время, не предпринимая ничего решительного, но тем не менее, придумывал на всякий случай меры ограждения своей безопасности. Наилучшим из всех его планов ему казался следующий: составить подробное донесение полиции о всех обстоятельствах дела, известных ему, указать в этом донесении преступников, их имена и приметы и, затем объявить Козырю, что если даже его, Шумкова, и убьют, то все равно виновные не уйдут от правосудия.

Остановившись на этом плане, Василий Федорович приступил к составлению донесения, что и было им выполнено сегодня, еще днем, в перерыве между торговлей.

Переписать же это донесение, которое он хотел хранить на дне сундука вместе с книжкой сберегательной кассы и другими деловыми бумагами, ему не удалось: с вечера у него сидели гости, а потом неожиданный приход Фильки заставил его погрузиться в раздумья и отложить переписку.

Убедившись, что дверь за Шумковым закрылась и он ушел к себе, Козырь тихо прошептал товарищу:

— Ну, Филька, теперь надо за дело приниматься.

— Не лучше ли оставить до другого раза. Видишь, он, гад полосатый, держится начеку: револьвер выставил.

Филька промолчал.

Они стояли в темных сенях под лестницей, обозленные, обескураженные своей неудачей, что взять им Шумкова врасплох не удалось, а ломиться в его квартиру было глупо.

— Ну, однако, чего мы тут будем на ходу стоять — идем ко мне! предложил Козырь.

— Идем, пожалуй, — согласился Филька.

Козырь постучался в дверь своей квартиры.

— Отвори, Ольга! — сердито крикнул он на раздавшийся за дверью вопрос «кто тут».

Молодая женщина уже спала; услышав стук в дверь, она торопливо зажгла лампу и бросилась отворять.

Увидев постороннего человека, она смущенно вскрикнула и поспешила скрыться за перегородкой… Ни Филька, ни Козырь не обратили на это проявление женской стыдливости никакого внимания. Сенька, сохраняя на своем лице выражение озлобленности, досады, молча и торопливо разделся.

Филька, не снимая шапки, присел на лавку. Оба они были совершенно трезвыми. Пьяный кураж, напущенный на себя при встрече с Шумковым, был подделан…

— Ольга, — обратился Козырь к своей сожительнице, скрывшейся за перегородкой, — одевайся проворнее, да собери нам закусить малость!

— Сейчас оденусь! — послушно отозвалась Ольга.

— Нет, черт его побери, он от нас не отвертится! — вполголоса пробасил Филька, доставая на этот раз не злополучный портсигар, а свой старенький кисет.

Козырь одобрительно кивнул головой:

— Знамо дело, не уйдет!

— Малость оплошали мы, — сокрушенно покачал головой Филька, — было бы нам сгреть его в сенях-то!

— Зевка дали! Теперича, ежели его вызвать куда с квартиры в укромное место, ни в жисть не пойдет, — задумчиво произнес Козырь, в свою очередь закуривая.

— Первое дело тебе, Филька, придется ему денег дать рублей сто…

Вроде как задаток, а то он, гад полосатый, не утерпит: «забьет плесо» (наушничать на товарищей)!

— Что ж, это можно, — согласился Филька, — нешто я за деньгами стою.

Пропади они пропадом! Живы будем — наживем! Да, ведь деньгами-то ему рта не замажешь; и опосля того «засыпать» может!

— Здравствуйте, извините, не знаю, как назвать! — заговорила Ольга выходя из-за перегородки и кланяясь Фильке.