Томление - Маргит Сандему

Таральд последовал за ними. Ирья заколебалась, но священник сделал ей знак следовать за ними.

В пустом храме они преклонили колени и тихо помолились.

Но Ирья с трудом могла сосредоточиться на молитве. Все внутри нее ликовало: «Он не любит ее, он не любит ее, он не любит ее!» Но вслед за этим сразу пришла другая мысль: «Бедная, бедная Суннива!» И эта жалость была совершенно искренней.

8

После неожиданных признаний на кладбище Таральд будто бы облегчил душу и даже перестал избегать своего нелюбимого сына. Через несколько дней он вошел в его комнату, где сидела Ирья и напевала Кольгриму песенку. Трудно было сказать, нравилось это мальчику или нет, но он неотрывно следил за губами Ирьи и вел себя тихо.

В этот момент и вошел Таральд. Впервые он по-настоящему всмотрелся в Кольгрима.

Ирья замерла от неожиданности, и ей показалось, что песня ее совершенно никчемна и пуста.

Но Таральд, казалось, не замечал ее вовсе.

— Он похож на Тенгеля, — коротко сказал он о своем сыне.

— Да, это так, — ответила Ирья, понимая, что Таральд в отчаянии стремится отыскать в сыне хоть что-то утешительное. — И сама госпожа Силье рассказывала, что господин Тенгель был невыносим в детстве.

Лицо Таральда посветлело.

— И он был таким же страшненьким?

— Скорее всего.

— Но дедушка был достойнейшим человеком из всех, кого я когда-либо знал.

— Я согласна с вами! Но черты лица у малыша меняются очень быстро, они разглаживаются, становятся более правильными буквально с каждым днем.

— Вот как?

Таральд нагнулся над мальчуганом и потрепал его по щечке.

— Привет, — шепнул он ему.

Кольгрим сверкнул на отца своими кошачьими глазами. Его большой рот злобно исказился, и он уже был готов издать недовольный рев.

— Боже мой, — прошептал Таральд и отпрянул от кровати.

— Это не опасно, — нежно сказала Ирья. — Это просто его манера общаться.

— Боже меня сохрани от этого! Он взглянул на руки девушки.

— Он тебя искусал.

— Да, он очень задиристый. Но он принимает меня. И как бы в подтверждение ее слов Кольгрим вцепился ей руками в щеку. Ирья не издала ни звука.

— Он уже ходит? — продолжал спрашивать Таральд, а сам отошел к стене.

— Конечно же, ты ведь умеешь ходить, Кольгрим? Мальчик выбрался из ее объятий и направился к отцу.

— Возьми его на руки, — тихо промолвила Ирья.

— Он понимает, о чем мы говорим! — удивленно сказал Таральд и с некоторой неохотой протянул руки к своему малышу.

— А как же иначе? Разве нет… Нет, он развивается совершенно нормально для своего возраста, и умственно, и физически.

Кольгрим стоял, немного покачиваясь, и Таральд протянул к нему руки, чтобы он не упал. С испугом, невольной брезгливостью прижал Таральд к себе этого мальчика. Кольгрим отплатил тем, что вцепился зубами ему в ухо, да так, что кровь потекла.

Чем старше становился мальчик, тем яснее все понимали, что из него вовсе не вырастет новый Тенгель. И только одно утешало взрослых: безобразные черты лица этого ребенка постепенно разглаживались, приобретали определенность, — еще не окончательную, но уже различимую. Тельце мальчика тоже росло и развивалось, и руки его уже не казались такими длинными. У него также вытянулась шея. И хотя лицо его все более приобретало человеческий вид и даже казалось красивым, худшее все равно оставалось, хотя Ирья и все остальные с радостью отказались бы именно от этого — его отталкивающие, тяжелые желтые глаза. И полное отсутствие юмора. Конечно, когда он только родился, внешность его была еще более отталкивающей; теперь лицо смягчилось, и уродство его вспоминалось отныне как страшный сон. И все-таки Ирья постоянно думала про себя, что лучше бы он был безобразен по-прежнему, чем имел этот зловещий желтый отблеск в глазах, не пропадающий до сих пор. Ибо и безобразного на вид человека можно полюбить, и даже больше других; но от души озлобленной хотелось бы держаться подальше.

Но ведь он еще только ребенок, часто с отчаянием думала она. И мы, взрослые, должны любить его, несмотря ни на что. Кольгрим получал эту любовь от окружающих. Хотя сам не отвечал на нее.

Он в известной мере терпел Ирью и Лив. С другими же он просто не ладил.

Таральд честно пытался заниматься со своим сыном, понять его. Но всякий раз при этом тяжело вздыхал.

Кольгрим развивался неплохо для своего возраста. Он был смышленым и рано осознал власть слов — в особенности маленького словечка «нет». И он без устали пользовался им.

Ирья проявляла незаурядное терпение. Лив же часто отчаивалась при выходках этого буяна и призывала на помощь Ирью, когда не могла сама утихомирить внука. И когда Кольгрим видел, что его шалости не вызывают отчаяния и гнева у его няньки, то успокаивался и больше не шалил.

Никто бы не подумал, что этот маленький мальчик может быть таким коварным!

Лив получила письмо от Сесилии. Она прочитала его Ирье.

«Мама, я так скучаю по дому! Мне так хочется оказаться дома на Рождество, я только и думаю, что о нашем Гростенсхольме.

Но в этом году домой меня не отпустят, так как каждый здесь занят своим, а мне придется оставаться все время с детьми. Конечно, мне не то, чтобы совсем неуютно в Дании, вовсе нет. У меня появилось здесь много друзей. И все же я не была дома уже несколько лет. Должно быть, малышу Таральда уже два с половиной года, а многих нет в живых — бабушки и Якоба, и еще Суннивы, и другой бабушки с дедушкой. Так много всего произошло, а я все отсутствую! Меня не было ни на свадьбе, ни на похоронах, ни на крестинах. И мне так страшно, что еще что-то случится без меня, и мне хочется непременно вернуться домой! Хоть бы на одно Рождество мне оказаться дома! Я так тоскую без вас!»

Лив опустила руку с письмом.

— Бедная моя девочка, мне надо поговорить с Дагом, чтобы она все-таки навестила нас хоть на какое-то время. Мне тоже очень не хватает ее, но мне казалось, что у нее в Дании все прекрасно.

— Как хорошо было бы снова увидеть Сесилию, — ответила Ирья, тщетно пытаясь одеть Кольгрима, который снова и снова срывал с себя одежду.

Ирья никогда не заговаривала о том неприятном событии, которое произошло несколько месяцев назад, когда сияющий от счастья Таральд привел в дом свою новую невесту. Все, разумеется, были рады ей, и Ирья пыталась приглушить чувство горечи в самой себе. Эта невеста была девушкой из дворянской семьи, и ее приняли в Гростенсхольме тепло и сердечно.

Но вот она увидела Кольгрима, сына Таральда. Его слишком широкие плечи, отнявшие у Суннивы жизнь, отталкивающее выражение лица, злобное и угрюмое. Глаза мальчика, полные нечеловеческой злобы, с инстинктивной ревностью сверлили девушку.