Рубикон - Наталья Султан-Гирей

— Спасибо, дедушка. — Агриппа схватил руку старого раба и поцеловал.

Галл сдержал слово и еще сунул в руку Агриппе стручок перца:

— Свари в молоке и заставь твоего эльфа выпить.

От молока ли с перцем и взбитыми яйцами, от хороших ли травок, что повырастали на лужайках, просто ли с наступлением теплых дней или от безвозвратно отданной души, как твердо верил Агриппа, но Октавиан поправился.

Глава седьмая

I

Внезапный приезд триумвира поднял на ноги всю Аполлонию. Остроносые лигуры, распустив паруса и волоча в знак салюта тяжелые пурпуровые ковры за кормой, кружили по заливу. Моряки, бросая в волны гирлянды роз и лилий, восклицали: "Аве Цезарь!" Гарнизон крепости приготовился к параду всех войск, но проконсул просил позволить ему в этот день быть только отцом.

Вителий выстроил в шеренги всех своих питомцев. Мальчики взволнованно глядели на ворота. Сейчас они увидят Цезаря непобедимого, овеянного легендарной славой. Лишь Октавиана нигде не могли разыскать. Вителий послал Агриппу на поиски.

Марк Агриппа бежал запыхавшись от самой калитки, перепрыгивая через скамьи, бултыхнулся с разбегу в водоем, вскочил и, не отряхиваясь, помчался дальше. В классной комнате Октавиан сидел за столом и деловито переписывал.

— Цезарь прибыл! — закричал Агриппа еще с порога. — Наверное, он пожелает видеть тебя!

— Что ты так кричишь? Я готовлю уроки. — Октавиан прилежно выводил буквы. — Кончу и приду в сад.

— Так и станет Цезарь ждать тебя!

— Не хочет ждать, пусть сюда приходит, а я занят. — Он с издевательской медлительностью закончил строчку. — Вот еще две фразы.

— Цезарь будет гневаться!

— А он долго не сердится. — Октавиан дописал и старательно поставил точку. — Готово.

Дивный Юлий схватил своего наследника на руки и хотел осыпать поцелуями, но Октавиан отшатнулся.

— Я уже большой, мальчики будут смеяться. — Он соскользнул с колен Цезаря.

— Ты скучаешь здесь?

— Нет, нам очень весело. Здесь много детей.

— Может быть, ты чего-нибудь хочешь? Ты осунулся. Как тебя кормят?

— Как легионера.

— Сегодня ели ячменную похлебку, — вставил Агриппа. Он возился над огромными вьюками со снедью: финики, персики, фисташки, паштет из чего-то вкусного, жареные дрозды, мясо со сливками, запеченный поросенок... Но Октавиан даже не повернул головы к привезенному. Ровным, прилизанным голоском, как и подобает воспитанному мальчику говорить со старшими, перечислял пройденные уроки.

— Что с тобой? — не выдержал Цезарь, беря его руки и целуя их по очереди. — Ты сердишься на меня, на нас всех...

— Как я смею, мой благодетель. Я сирота, твой дальний родственник, а ты мой благодетель, заботишься о моем воспитании...

— Ты раньше так не говорил. — Цезарь в отчаянии сжал ему плечи. — Кто тебя научил?

— Мне больно. — Октавиан хмуро отстранился. — Я же сам знаю, отца у меня нет, я плебей. Учусь в лучшей военной школе лишь по твоей милости.

— Ты Юлий, ты мой и только мой. — Цезарь взволнованно встал. — Мой родной, хочешь домой? Пока я поблизости, я возьму тебя.

— Ты пожелал, Дивный Юлий, чтоб я стал солдатом, — отчеканил Октавиан. — Я все мои дни провожу в военных упражнениях.

— Мой дорогой, я должен ехать. — Цезарь снова нагнулся к нему.

— Прости, Дивный Юлий, я не пойду провожать тебя. Надо еще готовить уроки. Нас учат, долг прежде всего.

Он убежал. Триумвир медленно пошел к воротам.

— Вырос, — растерянно и огорченно бормотал он, — как быстро они растут... Но он Юлий, настоящий Юлий!

Через несколько дней Цезарь снова приехал. Он прошел в боковую калитку и разыскал племянника в саду, на полянке. Октавиан вскрикнул от радости. Он позволил взять себя на колени и сам все время ласкался.

Эта полянка была любимым местом игр обоих друзей. Тут же готовили уроки, учили стихи. Октавиан произносил речи перед воображаемым форумом, а Агриппа терпеливо изображал варварских царей, сенаторов, трибуной, войска, народ. Когда ему надоедало, тормошил друга, они возились, боролись, бегали. Наигравшись, ложились а траву. Октавиан просил рассказать что-нибудь. Агриппа рассказывал о своем родном Пицениуме. Там дикие горы и суровые люди. Он старший в семье и всегда помогал отцу, пахал, пас овец. Однажды волки напали на стадо. Но он с другими пастухами отогнал их палками.

— А еще орлы воруют барашков. Вот мы и лазали разорять их гнезда. — Агриппа показал глубокую впадину над бровью. — Орлица чуть глаз мне не выклевала. Обычно мы высмотрим, когда старые орлы улетят, и карабкаемся. Доберемся, яйца за пазуху, птенцов об камень, а гнездо подожжем. А я захотел живьем орленка взять. Завернул в плащ, а он клекочет, мать зовет, бьется... Налетела орлица, и на меня, на меня. Я одной рукой за скалу цепляюсь, другой орленком бью по ней. Потом бросил птенца, и плащ пропал, а орлица догнала и в самую бровь клюнула. Не помню, как удержался, а дома отец еще всыпал: зачем плащ потерял. Как бровь поджила, и спустился в расщелину, достал плащ, а то отец грозил: "Буду бить, пока не вернешь плащ. Сумел потерять, сумей и достать, вас шестеро"

— А страшно в расщелине?

— Нет, только голова кружится.

Октавиан от волнения прижимался к своему другу.

— Какой ты храбрый!

Агриппа снисходительно усмехнулся и шутливо взъерошил челку малыша:

— Эх ты, Кукла! я-то ведь старше тебя.

Молодой пицен внезапно сдвинул брови. Вспомнился Кассий. Но об этом, о пережитом ужасе и боли, никогда не рассказывал приятелю. Знал, Октавиан не поймет или, поняв, станет жалеть друга, а жалости Марк Агриппа не терпел и от Куклы даже.

II

Трансальпиния от Пиреней до Рейна казалась покоренной.

Дело всей его жизни близилось к завершению, и Цезарь мог позволить себе хоть немного отдохнуть. Его жизненный путь уже скоро перевалит через полстолетия. Он устал быть всегда лишь венчанным лаврами, несравненным Дивным Юлием, хотелось хоть одно лето побыть просто человеком, мужем, отцом.

Цезарь горько улыбнулся: семьи не было. Случайных любовниц он осыпал дарами, но сердце его молчало даже в миг объятий. Да, он уже достиг тех лет, когда каждый разумный человек стремится быть не пылким любовником, а заботливым отцом. Боги ему отказали в этом величайшем для каждого римлянина счастье, и он усыновил чужое дитя, потому что в этом ребенке текла и его кровь, кровь древнего рода Юлиев, ведущих свое начало от самой Праматери Венеры. Цезарь любил своего приемного сына, то есть ему нравилось брать малыша на руки, ласкать, баловать, дарить дорогие игрушки, спешил всегда исполнить любую прихоть ребенка... Но задумался ли хоть раз Дивный Юлий, чем живет эта маленькая душа? Дитя растет, становится отроком, подростком. У него свои друзья и недруги. А что знает об этом его отец?

Чувство острого сожаления охватило Цезаря. Отдав Октавиана в школу, он легко избавился от всех отцовских обязанностей, и под каким благовидным предлогом: наследнику венчанного лаврами завоевателя необходимо изучать военные науки!

А болезненный малыш томится среди бойких мальчишек, запуганный, как робкий пушистый зайчонок в своре шумных щенят.

Цизальпинское лето не жаркое, не мучительно душное, как в Риме, и на каникулы Октавиана можно будет взять сюда. Мальчик станет купаться в теплой Адриатике, собирать ракушки. У Октавиана в школе завелся какой-то дружок. Вителий писал, что Маленький Юлий дружит с хорошим серьезным мальчиком. Марк Агриппа из бедной, но достойной семьи и уже два года считается первым учеником по всем предметам.

Цезарь смутно припомнил смуглого крепыша. Этого мальчишку тоже можно пригласить на каникулы. Октавиан так просил. Оба приятеля прекрасно проведут лето, а Цезарь лучше приглядится к своему наследнику. Может быть, боги пошлют Гаю Юлию эту огромную для отца радость — стать другом своему сыну.

III

Все питомцы благородного Вителия с нетерпением ждали каникул. Фабий собирался в Байи,[36] Фавст Корнелий на горную виллу к бабушке с материнской стороны, этруски — на свои плодородные виноградники.

Октавиан заранее начал укладывать свои вещицы: любимый маленький мячик, книжки, таблички с понравившимися стихами, достал домашнее голубое платьице, но его уже с трудом можно было надеть. Агриппа тоже возился со своим сундучком. Он достал с самого дна бережно обернутый в кусок египетского полотна свиток и показал другу:

— Эта книга старая, но очень ценная. Ее написал великий мостостроитель Мамурра. Вот кого я хотел бы повидать! Сколько интересного расспросил бы у него!

— Да я прикажу, Мамурра десять таких книжек новеньких тебе пришлет и сам приедет!

— Ври больше! Разве ты его знаешь?